Мои мужчины (сборник) - Токарева Виктория Самойловна - Страница 12
- Предыдущая
- 12/32
- Следующая
Данелия наполнил мою жизнь любовью и страданием, в равных пропорциях. Я испила эту чашу до дна. И потом написала двадцать томов (больше, чем Чехов). Все книги об одном и том же в разных вариациях: про любовь и страдания, про рай и ад.
Хорошо можно написать только то, что прочувствовал на своей шкуре. Пропустил через сердце.
Мои книги хотят читать потому, что каждая женщина за редким исключением переживает подобное.
Недавно я спросила у Данелии:
– Если бы не ты, о чем бы я писала? На что бы жила?
Он ответил:
– Я в доле.
Шутка, но это так. Он – в доле моего успеха и моего благополучия. А кровоподтеки на душе – они проходят. Или не проходят.
Недавно я читала переписку Сергея Довлатова с его другом, писателем Е.
Друг упрекал Довлатова в одном и другом, и наверняка был прав. Е. – человек глубоко нравственный, а у алкоголика Довлатова – плавающая нравственность. Но…
После Довлатова остались его книги, которые перевернули души. А что осталось после Е.? Только то, что он знал Довлатова.
Вершины Данелии: «Не горюй» и «Осенний марафон». Они тоже перевернули душу и остались, остались, не старея и сияя.
Сейчас ему восемьдесят четыре года. Так что напрасно Меричка плакала басом. Он живет, не пьет (завязал) и работает. Снял анимационный фильм, за который получил азиатского «Оскара». Я про такой даже не слышала. Написал книгу, которая стала бестселлером.
Недавно он позвонил мне и спросил:
– У тебя не осталось копии письма?
Имелось в виду то письмо, которое я написала ему на вершине любви.
– А зачем тебе? – удивилась я.
– Оно лежало у меня в выходном костюме, во внутреннем кармане. Я хотел, чтобы меня похоронили вместе с письмом.
– И чего? – не поняла я.
– Письмо пропало. Не понимаю, куда делось?
– Жена нашла и порвала, – догадалась я.
– Что, она по карманам шарит?
– Значит, у письма выросли крылья и оно улетело.
– У тебя не осталось копии?
Данелия меня хорошо знал. Удачные письма я рассматривала как подлинник.
– Я поищу, – пообещала я.
– Только не тяни, – попросил он.
Эту историю я уже написала в отдельном рассказе. Приходится повторяться, но что же делать? Как было, так было…
Письмо может лежать в архиве.
Мой архив на втором этаже. Лестница крутая. Еще грохнусь…
Я постояла возле лестницы и отошла. Что было, то прошло. Или не прошло…
В девятнадцатом веке существовала буква, которая называлась «хер». Она писалась как большой икс. Похерить – значит перечеркнуть крест-накрест.
Перестройка похерила нашу привычную жизнь.
Перестройка разрушила кинопрокат.
Перестройка испортила нацию. Русские стали практичными, как американцы. А где же широкая бескорыстная русская душа?
Сплошные развалины. Но… всплыл следующий мужчина, который протянул мне руку помощи. Это Михаил Сергеевич Горбачев.
Горбачев пришел к власти и привел с собой перестройку. Вся страна уселась перед телевизором. Было интереснее смотреть телевизор, чем жить. Но и жить тоже очень интересно. Толпа превратилась в народ. Запад вздохнул с облегчением. Они боялись русских. Было непонятно, что ждать от Брежнева и его окружения, глубоких мрачных стариков. Они вполне могли выжить из ума и шибануть атомной бомбой. А Михаил Сергеевич с женой Раисой Максимовной производили благоприятное впечатление: в расцвете лет, улыбающиеся, адекватные.
Возник интерес к нашей культуре, литературе.
Меня пригласили во Франкфурт на книжную ярмарку. Пригласили также писателей Чингиза Айтматова и Фазиля Искандера. Я была польщена. Один и другой – классики. А я… как говорится: куда конь с копытом, туда рак с клешней.
Тем не менее я приехала на ярмарку и увидела на стенде три свои книги, толщиной в кирпич, в немецком переводе. Книги были в суперобложках: розовой, желтой и красной. Обложки яркие, блестящие, как леденцы. Их хотелось лизнуть. Эти книги выпустило издательство ГДР (название забыла).
Я полюбовалась обложками, а потом спросила у немца, который распоряжался на стенде:
– У ме д'аржан?
Я спросила по-французски, потому что не знала никакого другого языка.
– Не понял, – ответил немец по-русски. (Это был немец из ГДР, русский им преподавали в школе.)
– Где мои деньги? – перевела я.
Он помолчал, а потом сказал:
– Вы, конечно, заслужили деньги, но мы полностью заплатили вашему агентству по авторским правам. У нас с ними договор.
– А я? Это мимо меня?
– Они должны были заплатить вам процент. Вернее, себе взять процент.
– А какой процент? – уточнила я.
– У нас на Западе агент берет себе пятнадцать-двадцать процентов.
– Значит, автор получает восемьдесят процентов?
– У нас – да. А у вас – не знаю.
Я вдруг вспомнила, что мне приходили какие-то денежки (они назывались чеки), на которые я в магазине «Березка» купила себе босоножки. И бритву «Жиллет» для мужа. И это всё. А куда ушли остальные д'аржан?
Я вернулась в Москву и позвонила в ВААП – агентство по авторским правам. Спросила на чистом русском языке:
– Где мои деньги?
– Сейчас, – ответила девушка-секретарь. Видимо, с кем-то соединила.
– Да! – с генеральским раздражением отозвался какой-то мужик.
– Я была на ярмарке во Франкфурте, видела свои книги, – сообщила я.
– И что с того? – спросил мужик.
– Где мои деньги? – простодушно поинтересовалась я.
– Что еще за вопросы? – обозлился мужик.
– Дядя, я тебя не боюсь, – отозвалась я.
Мужик помолчал. Мужик привык, что его боятся. А тут не боялись. Странно.
– Чего надо? – спросил он помягче.
– Пришлите мне распечатку. Я хочу знать свои доходы.
Мужик молчал.
– Вы меня поняли? – проверила я.
Мужик решил со мной не связываться. Мало ли, кто я такая и откуда…
Но дело в перестройке. Начальники больше не были опасны и безнаказанны. Под каждым качалось его кресло.
Через неделю я получила распечатку. Я изучила цифры и поняла: восемьдесят процентов берет ВААП, а двадцать остается мне.
Я позвонила писателю Сереже Каледину. Его повесть «Смиренное кладбище» обошла весь мир.
– Это грабеж, – сказала я Сереже.
– А ты как думала? Им ведь тоже нужна валюта.
– Кому «им»?
– Начальникам. Они своих детей на сафари посылают.
– Зачем?
– Охотиться.
– Почему дети начальников должны охотиться на мои деньги? У меня свои дети есть.
– А что бы ты хотела?
– Справедливости.
– В этой стране справедливости не было никогда.
– Ты бы хотел жить в другой стране? – спросила я.
– Нет. Но я хотел бы навести порядок у себя дома. Поняла?
А что тут непонятного. Я тоже не могу жить нигде, кроме своей страны. В эмиграции я – гость. А как гласит немецкая пословица: «гость на другой день плохо пахнет».
Я перезвонила в ВААП.
Трубку снял другой мужик, более интеллигентный.
Я спросила:
– А почему вы берете такой высокий процент?
– У нас прогрессивный налог, – объяснил чиновник. – Чем более издаваемый писатель, тем больший процент мы с него снимаем.
Самыми издаваемыми были братья Стругацкие. Значит, если с меня брали восемьдесят процентов, то с них сто один процент. Значит, они должны были еще доплачивать ВААП.
Все ясно. Я положила трубку.
Сергей Каледин и еще несколько писателей написали в ВААП письма, в которых отказывались от их посреднических услуг.
«Вы получаете свои деньги за вид из окна», – обвиняла Татьяна Толстая, которая была непримирима и расцветала в борьбе.
Я – человек неконфликтный. И трусливый. «Трусоват был Ваня бедный». Но работать на чужих детей мне тоже не светило.
Я просто тихо ушла от ВААП и стала заключать договора напрямую.
В Москве проходила Московская книжная ярмарка. Съехались все крупные зарубежные издательства.
- Предыдущая
- 12/32
- Следующая
