Сотканный мир - Баркер Клайв - Страница 33

• Предыдущая
• 33/145
• Следующая

— И где он находится сейчас?

— В усыпальнице, где и закончилась его жизнь. Он, видишь ли, пытался доказать, что он мне ровня, и соблазнить меня. Поэтому и захотел сделаться некромантом. Может, у него и получилось бы. Он был готов пойти на все. Но дело не заладилось. Он вызвал из какого-то низшего мира Хирургов, а им это совсем не понравилось. Они гоняли его по всему Лондону, и в конце концов он ворвался в усыпальницу. Умолял меня отправить их обратно. — Иммаколата понизила голос до шепота. — Но разве я могла? Он сам сотворил заклинание. Я могла лишь позволить Хирургам сделать то, что они должны делать. И в конце, когда он превратился в кровавое месиво, он попросил меня: «Забери мою душу».

Она замолчала. Затем продолжила:

— Я так и сделала.

Она посмотрела на Шедуэлла.

— Сиди здесь, — сказала она и закрыла дверь.

Шедуэлл и сам предпочитал держаться подальше от сестер, когда они что-то затевали, а еще лучше — вообще никогда не видеть ни Магдалены, ни Старой Карги. Однако призраки были неотделимы от своей живой сестры, и каждая из них непостижимым образом являлась частью другой. Этот гнусный союз являл собой лишь одну из их тайн, помимо множества других.

Усыпальница, например. Там собирались приверженцы ее культа в те времена, когда Иммаколата была в полном расцвете сил и амбиций. Но она утратила прежнюю власть. Ее желание править Фугой, к тому времени обратившейся в горстку разрозненных селений, не осуществилось. Враги Иммаколаты разоблачали ее, они составили список ее преступлений, начиная с совершенных в материнской утробе. Она вместе со своими приверженцами отвечала ударом на удар. Произошло кровопролитие, хотя Шедуэлл так и не выяснил его подробностей. Но о последствиях он знал: оклеветанной и униженной Иммаколате было запрещено впредь переступать границы магической Фуги.

Она плохо переносила изгнание. Не в силах обуздать свою природу и таким образом затеряться среди чокнутых, она превратила свою жизнь в череду кровавых вылазок, преследований и новых вылазок. Ее до сих пор помнили, ей поклонялись посвященные, придумавшие для нее дюжину имен: черная мадонна, матерь скорбей, матер малифекориум; но она стала жертвой собственной странной непорочности. Безумие привлекало ее как единственное убежище от банальности Королевства, куда она изгнана.

Вот такой была Иммаколата, когда ее встретил Шедуэлл. Безумная, она толковала о том, о чем он никогда прежде не слышал. Если бы он сумел заполучить эти странные вещи, они сделали бы ею могущественным.

И вот теперь они были перед ним, все эти чудеса. Заключенные в прямоугольник ковра.

Шедуэлл вышел на середину, глядя вниз, на спираль стилизованных облаков и молний, именуемых Вихрем. Сколько бессонных ночей он провел, размышляя над этим сгустком энергий? Каково это, быть богом? А может быть, дьяволом?

Его вывел из задумчивости вой, донесшийся из соседней комнаты, и лампа у него над головой внезапно потускнела, как будто весь свет засосало под соседнюю дверь. Предвестие непроглядной тьмы, приближавшейся издалека.

Он отошел подальше от двери и сел.

«Долго ли еще до рассвета?» — подумал он.

Еще не рассвело, когда — казалось, много часов спустя — дверь отворилась.

За ней была только тьма. Оттуда раздался голос Иммаколаты:

— Зайди посмотри.

Шедуэлл поднялся и подтащился к двери на онемевших ногах.

Волна жара встретила его на пороге. Ощущение было такое, будто он вошел в печь, где пеклись плюшки из человеческой грязи и крови.

Он смутно видел Иммаколату, стоявшую — или парившую? — недалеко от него. Воздух душил, ужасно хотелось уйти. Но она поманила его.

— Смотри, — приказала она, уставившись в темноту. — Пришел наш наемник. Вот он. Доходяга.

Сначала Шедуэлл ничего не увидел. Затем сгусток текучей энергии взлетел по стене и, наткнувшись на потолок, скатился вниз полосой гнилостного света.

Теперь он увидел того, кого она назвала Доходягой.

Неужели это существо прежде было человеком? Шедуэлл верил с трудом. Хирурги, о которых говорила Иммаколата, подробно исследовали его анатомию. Он висел в воздухе, как раскроенное пальто, его тело немыслимым образом вытянулось в длину. Затем, словно подхваченное ветром снизу, это тело задергалось и пришло в движение. Его верхние конечности — клочья человеческой плоти, неуклюже скрепленные ниточками подвижных хрящей, — поднялись, подобно рукам распятого. От этого жеста покров, прятавший его голову, упал. Шедуэлл не сдержал крика, когда понял, что именно Хирурги сотворили с Доходягой.

Они изрезали его, как филе. Вынули из тела все кости и сделали из него существо, более подходящее для океанской волны, чем для атмосферы: истерзанный остаток человека, вырванный из лимба и оживленный заклятиями трех сестер. Доходяга покачивался и дрожал, лишенная черепа голова принимала дюжины разных очертаний, пока Шедуэлл смотрел на него. В один миг всю голову занимали выпученные глаза, а в следующий — огромная, воющая от недовольства пасть.

— Тсс… — сказала ему Иммаколата.

Доходяга передернулся и вытянул руки, будто хотел прикончить женщину, сотворившую с ним такое. Но он все-таки замолчал.

— Донвилль, — произнесла Иммаколата. — Ты когда-то признавался мне в любви.

Он закинул голову назад, словно в отчаянии от того, куда привело его желание.

— Ты боишься, мой Доходяга?

Донвилль смотрел на нее, и глаза его походили на кровавые мозоли, готовые лопнуть.

— Мы дали тебе немного жизни, — продолжала Иммаколата. — И достаточно силы, чтобы вывернуть улицы этого города наизнанку. Я хочу, чтобы ты применил свою силу.

Глядя на жуткое существо, Шедуэлл разнервничался.

— А он себя контролирует? — шепотом спросил он. — Вдруг он впадет в неистовство?

— Ну и пускай, — ответила Иммаколата. — Ненавижу этот город. Пусть спалит его дотла. Если он убьет ясновидцев, мне плевать, что он сделает еще. Ему нельзя останавливаться, пока он не исполнит мой приказ. Смерть — лучшее, что ему когда-либо обещали.

Кровавые мозоли глаз Донвилля по-прежнему были устремлены на Иммаколату, и этот взгляд подтверждал ее слова.

— Отлично, — произнес Шедуэлл и развернулся, направляясь обратно в свою комнату.

Он увидел столько магии, сколько может воспринять человек.

Сестры имели к ней вкус. Им нравилось полностью погружаться в такие ритуалы. Что касается Шедуэлла, он был доволен тем, что родился человеком.

Ну, почти доволен.

Заря осторожно спускалась на Ливерпуль, словно опасалась того, что может там увидеть. Кэл наблюдал, как свет снимает покров с города, и все вокруг, от дренажных канав до печных труб, казалось ему серым.

Он прожил здесь всю жизнь, это был его мир. В телевизоре и в глянцевых журналах он видел иные просторы, но почему-то до конца не верил в их реальность. Они оставались далеки от его нынешнего жизненного опыта, и даже от того, что он надеялся постичь годам к семидесяти, — как звезды, мерцавшие у него над головой.

А Фуга была иной. На короткий сладостный миг Кэлу почудилось, что это тот самый мир, к которому он по-настоящему принадлежит. Но он смотрел на дело слишком оптимистично. Земля Фуги, возможно, и принимала его, но народ — нет. По их мнению, Кэл был презренным человеческим существом.

Он около часа бродил по улицам, наблюдая, как начинается еще одно ливерпульское утро понедельника.

Неужели они такие плохие, эти самые чокнутые, к племени которых он принадлежал? Люди улыбались, здоровались со своими котами, возвращавшимися после ночных прогулок, обнимали своих детей, расставаясь с ними до вечера. Они завтракали, а их радио пело песни о любви. Кэл смотрел на них и преисполнялся решимости. Пропади все пропадом, но он вернется и скажет ясновидцам, что они просто ханжи.

Подойдя к дому, он заметил, что дверь широко распахнута, а молодая соседка — он знал ее в лицо, но не по имени — стоит на дорожке и вглядывается туда. Только когда до дома осталась пара шагов, Кэл заметил Нимрода. Тот стоял на коврике перед дверью в солнечных очках (он стянул их со столика возле кровати Кэла) и в тоге, сотворенной из хозяйских рубашек.

• Предыдущая
• 33/145
• Следующая