Сеятель бурь - Свержин Владимир Игоревич - Страница 58

• Предыдущая
• 58/101
• Следующая

Но есть иные. Эти говорят: наша власть от народа. Не от вас, граф, не от меня, не от первого встречного-поперечного, а от всего народа в целом. То есть, по сути, ни от кого. Все, что совершают эти мракобесы, оправдывается всеобщей необходимостью, но никто не в силах знать, в чем таковая состоит. «Ревнители народного счастья» полагают – неизвестно почему, – что именно им дано об этом судить. Эти шарлатаны не признают Божьего суда и провозглашают лозунги свободы, равенства и братства. Но что такое свобода в их понимании, я насмотрелся воочию. Вероятно, только чудо спасло меня и мою семью от гильотины.

Род Буонапарте, возможно, не столь знатен, как ваш, однако принадлежит к древнейшим в Италии. Там он известен с Х века, а это, согласитесь, немало. И все же, несмотря на многовековые корни рода Буонапарте, потомки его корсиканской линии были весьма небогаты. Мой отец был адвокатом, но с практикой у него не клеилось. Лучше всего уважаемому папеньке удавались слезные прошения о выделении казенных пенсионов для обучения и содержания многочисленных детей. Может быть, крайняя скудость, в которой мы обретались к моменту переворота в столице, и спасла нам тогда жизнь.

Однако я на все свои будущие годы запомнил терпкий запах свободы. В нем ароматы страха и трупного смрада переплетаются с тонами сирени и дешевого вина, разливаемого всем желающим прямо на улице. Может ли говорить о свободе человек, который даже в воображении не способен подняться выше того, чтобы сделаться восставшим рабом? Что ведает человечество о свободе? В сознании миллионов свобода того, у кого есть в руках пистолет, куда очевиднее, чем свобода того, у кого его нет. Еще более гнусным обманом является равенство. Вот уж здесь низвергатели богов повеселились вволю!

Посудите сами, все мы рождаемся на свет одним и тем же путем, и в этом мы уже равны, но каждый из нас обладает своими талантами, своими воззрениями на мир. И ваши дарования отнюдь не сходны с моими. Важно не то, что вы богемский граф, а я сын корсиканского адвоката. Куда важнее то, что рассказывали перед сном наши добрые нянюшки, а еще то, что горы вашей родины не сходны с горами моей, и то, что вокруг Корсики куда ни кинь расстилается безбрежное синее море, и там нет непроходимых чащобных лесов, как у вас в Богемии. Все это важно, все это делает мальчика Вальтера не похожим на мальчика Наполеона. О том же, что происходит далее, и вовсе говорить не приходится, слишком много случайностей и закономерностей влияет на полнейшее неравенство всех живущих под солнцем.

– Но говорят, что должно быть равенство перед законом, – пустился я в полемику.

– Признаюсь, меня этот вопрос смущал с детства, я, как вы помните, сын адвоката. Вот скажите мне, граф, потомки небезызвестного рода Адама и Евы – не были ли они равны перед законом? Можете не отвечать, конечно, были. Но если верить словам Ветхого Завета, Господь откровенно предпочел Каину Авеля, тем самым фактически спровоцировав несчастного пастуха на кровавое убийство. Признаться, я слабо верю в эту старинную побасенку, но в ней суть древнейших представлений человека о справедливости. Кстати, друг мой, и о братстве тоже. Таким образом, закон людской не есть что-то всеобъемлющее, что-то, идущее свыше. Это мертвая буква, причем буква вчерашнего дня, призванная закрепить обычаи прошлого или же облегчить жизнь тех, кто имеет в руках упомянутый пистолет. – Наполеон скривил насмешливую улыбку и отбросил темную прядь со лба. – Уже одним существованием чувств и слабостей человеческих люди обречены на неравенство перед законом, ибо лишь для бездушных кодексов едино, кто стоит перед судом – герой или полоумный бродяжка. Судьям же отнюдь не все равно, как бы ни силились они доказать обратное.

По сути, каждый человек, говоря, что борется за равенство, стремится подчеркнуть свою особость и возвыситься над теми, кто рядом. Все те, что стоят ниже, в лучшем случае могут быть предметом жалости и умильно-слезливой благотворительности. Однако стоит появиться кому-либо, претендующему на более высокую ступень, вот тут-то и начинается крик. Эти свободные и равные люди, каковыми они себя почитают, не более чем рабы, пытающиеся стать вольноотпущенниками и самим заиметь рабов.

Что же в таком случае пресловутая демократия, сиречь народная власть? Строй, в котором всякий желает видеть соседа пусть на волосок, но ниже себя; в котором всякое инакомыслие расценивается как угроза обществу и государству, где может править лишь тиран, которому нет никакого дела до народных чаяний. В любом ином случае такая держава обречена на вечные склоки, в которых ни одна из сил не сможет полностью одержать верх, ибо прочие будут, забыв о пользе отечества и сохранении жизни, вставлять палки в колеса из все того же стремления к равенству. Вот и приходим к парадоксу древнего Платона, который в мудрости своей оказывается, как всегда, прав.

Итак, перед нами ясная перспектива: либо самовластная тирания, либо смутное безвластие. И все лишь потому, что кучке выскочек, не имеющих и намека на царское происхождение, желательно обрести неограниченную власть, которой, они мнят, знают, как распорядиться. Любая власть не от Бога, это миф. Вы не имеете власти надо мной, я не имею власти над вами, и никто не имеет власти над обстоятельствами. Каждый, утверждающий обратное и при этом зовущий к равенству, либо глупец, либо мошенник. Чаще второе.

Власть над ближним есть дело по природе своей необходимое, ибо подавляющее большинство живущих не менее хлеба насущного ждут указок сверху и готовы следовать за всяким, кто громко кричит. Но согласно тому же Платону, ее нельзя вручать человеку, влюбленному в эту самую власть. К примеру, возвращаясь к Франции, что представляет собой могущественный базилевс, с которым нынче в союзе и государь-император Всероссийский, и кесарь Священной Римской империи германского народа? Полукровка, наполовину французский маркиз, наполовину гаитянский негр. Ему что же, было дело до всех этих трескучих лозунгов, провозглашенных революцией? Отнюдь нет!

Он, так же, как и его нормандские предки, верит в себя и в собственное оружие и, как его колдунья-мать, свято убежден, что Божий промысел является в мир через его слова и деяния. А потому, следуя этой непреложной вере, он не моргнув глазом сметает все людские установления, топчет законы и весело смеется в лицо досужим болтунам, наивно полагающим, что от их многоречия зависит жизнь народа.

Жалкие глупцы! Так же, как солдат на поле боя глядит на командира, ожидая от него приказа и видя в нем залог спасения в пламени битвы, так и государь, осиянный светом Господней благодати, или же гением, как величали ее древние, глядит на Всевышнего и лишь с ним сверяет каждый свой шаг. О народе же истинному государю надлежит заботиться, как доброму командиру – о солдатах, не потакая их слабостям, но заботясь о пропитании и экипировке в часы мира и о возможном сохранении в годину войны.

Генералиссимус Суворов, которого во многом числю я учителем своим, говаривал: «Мне солдат себя дороже», и это правда. Но из любви к воинству своему надлежит честно и неусыпно печься о нем, а не перепоручать власть над жизнью и смертью храбрецам, идущим по велению полководцев в бой. Александр Дюма де ла Пайетри понял это и оказался достаточно отважен, силен и удачлив, чтобы добиться поставленной цели. Такое не раз случалось в истории. Скажем, тот же Гийом Нормандский, завоевавший Британию, да и Цезарь, вырвавший бразды правления у никчемного римского сената. Всякий раз закон точно пес спешил за хозяином, торопясь защитить его от посягательств чужаков, но в действиях господина своего не отмечая ровным счетом ничего предосудительного.

– Судьба Цезаря была печальна, – напомнил я.

– Да, – кивнул генерал, задумываясь на мгновение о чем-то своем. – Его настигли кинжалы тираноборцев. Что поделаешь, порою такое случается. Однако разве народ великого Рима, уже несколько сотен лет до того живший без единовластного владыки, поспешил вознести и прославить Брута, как некогда его давнего предка?![21] Нет, он поспешил вновь предаться в руки тирана, быть может, худшего, чем победоносный Цезарь. Тут уж ничего не попишешь. Стезя монарха полна опасностей, но иные тропы для него ведут в тлен и бездну забвения. – Наполеон задумался. Его темные глаза заволокла едва заметная прозрачная дымка, говорящая внимательному наблюдателю, что в своих думах полководец находится сейчас далеко отсюда. – Вот и Александр…

• Предыдущая
• 58/101
• Следующая