Сеятель бурь - Свержин Владимир Игоревич - Страница 44

• Предыдущая
• 44/101
• Следующая

Жителю современной Европы, проводящему дни в метаниях от жилья к офису, коротающему часы в автомобильных пробках и отдыхающему за строго регламентированным ленчем, трудно представить себе времена, когда город с населением в сотню тысяч человек считался крупным, а по дороге среди бела дня можно было ехать, не встречая других экипажей. В наши дни, когда в считанные минуты связываешься с самым отдаленным уголком планеты, почти невозможно понять, что значит месяцами дожидаться вестей. Кажется, за последние два века этот обитаемый шарик стал куда меньше, чем во времена фараонов. Да что там фараоны, даже сейчас, в роскошном XIX веке, когда научный прогресс едва начал победное шествие по миру, этот мир казался значительно больше привычного мне и моим современникам геоида, ежедневно наблюдаемого из космоса с будничной задачей уточнить погоду.

Это все еще были времена, когда на очень большой Земле жил очень маленький человек, а любая заранее не уговоренная встреча, по сути, могла считаться абсолютно случайной. И все же…

– Ваш дядя был храбрым офицером, – продолжал Наполеон. – Когда я поступил на российскую службу, он числился подполковником Нижегородского драгунского полка, однако находился в долгосрочном отпуске по ранению. Императрица Екатерина пожаловала ему и его супруге, урожденной графине фон Дунтен, дом в Гатчине и ренту в память о том, что сей офицер сопровождал ее от границ Российской империи ко двору ее величества Елизаветы Петровны.

Речь Наполеона была спокойной и уверенной. Чувствовалось: все перипетии русской истории последних десятилетий и тайные дрязги императорского двора ему известны досконально. Впрочем, так же досконально Наполеон Бонапарт соседнего мира делал все, за что брался.

– Барон любезно согласился приютить у себя молодого артиллерийского поручика, все состояние которого исчислялось скудным жалованьем, не превышавшим двухсот рублей в год. Он был очень умен и добр. Мы весьма много разговаривали с фон Мюнхгаузеном в те два года, которые я квартировал в этом гостеприимном доме. Затем он вернулся на родину. Насколько мне помнится, там открылось наследство его отца.

– Да-да, – улыбаясь и смахивая с уголка глаза слезу, проговорил Конрад, – так оно и было. Дядя после этого неотлучно жил в своем имении. Как вы знаете, он был счастлив в браке, но, увы, не имел детей. Затем тетушка скончалась, погрузив разум моего дорогого родственника в сумрак безысходной скорби. Должно быть, в этом неразумии, стараясь утолить боль, терзавшую его душу, почтеннейший Карл Фридрих Иероним, пребывая в годах изрядно немолодых, женился вновь на особе юной, однако же весьма распутной. К несчастью, она родила дяде ребенка, и хотя по всем свидетельствам сие дитя – плод ее преступной страсти к собственному кузену, герцогский суд все никак не может вынести справедливый приговор, разрешающий судьбу наследства покойного барона. – Храбрый брауншвейгский кирасир печально вздохнул. – А тут еще эти нелепые россказни! Что и сказать, дядя любил поболтать, сидя за кружкой пива в ближайшем трактире, однако же любой из его соседей готов был приврать о собственных похождениях не менее, а то и более, чем он.

– Не печальтесь, друг мой, – Бонапарт положил руку на плечо статного ротмистра, и бриллианты, украшавшие крест святого Андрея Первозванного на его груди, полыхнули в глаза переливчатым сиянием, – мы-то с вами знаем, каков он был на самом деле.

Конрад лишь молча щелкнул каблуками, выражая готовность верно служить под началом старого друга своего дяди. Однако в этот миг годами выработанная привычка бравого служаки оказала ему медвежью услугу. Простреленная нога сама собой подкосилась, и барон, нелепо взмахнув руками, пытаясь удержать равновесие, обрушился на заваленный бумагами табурет. Ситуация сложилась в высшей степени занятная. Сорвавшись как по команде с места, Лис начал поднимать боевого товарища, я – упавшие на пол бумаги, а Бонапарт – лежавшую на них подзорную трубу. Должно быть, оптика последней была несказанно хороша, поскольку, забыв о гостях, прирожденный артиллерист немедля бросился проверять, не разбились ли, не дай Бог, стекла.

– Простите, ваше превосходительство, – кривясь от боли, простонал Конрад.

– Пустое, друг мой, – отмахнулся генерал, не отрывая глаз от своего оптического прибора, – неудобства, причиняемые боевыми ранами, с лихвой перекрываются славой. У победителей же все заживает куда быстрее, чем у побежденных. Кажется, цела! Да вы садитесь, – вновь обращая внимание на присутствующих, велел гостеприимный хозяин. – В сторону условности.

– Ваше превосходительство, – начал я, едва усаживаясь на застеленную кавалерийским плащом кровать, – перед тем, как пришел Конрад, мы с вами говорили…

– Да-да, – не давая мне времени окончить фразу, торопливо произнес Наполеон, – оно при вас?

– Именно так, – склонил голову я. – Даже в плену эта депеша хранилась при мне неотлучно.

– Давайте скорей ее сюда. – Он требовательно протянул руку.

– Если позволите, я разуюсь.

Бонапарт кинул на меня несколько удивленный взгляд и согласно кивнул.

Заготовленная для меня в Институте экипировка, кроме штатного вооружения, отличавшегося от присущего эпохе лишь качеством изготовления да кое-какими техническими новшествами, включала и дополнительное, в частности, пару метательных ножей, гнезда для которых были оборудованы в задней части голенища моих сапог. С недавних пор одно из них пустовало, второе же хранило наследие безвестного швейцарского гвардейца, убитого по дороге в Вену.

– Наконец-то, – принимая из моих рук свернутую шифровку, пробормотал императорский фаворит, украдкой бросая взгляд в сторону поднятых мною бумаг. – Весьма своевременно.

Я проследил направление взгляда полководца и от волнения едва смог удержать дыхание в норме. Слова маэстро Палиоли о том, каков должен быть ключ к шифру неведомых сподвижников властолюбивого корсиканца, точно подводная лодка из океанских пучин всплыли в моей памяти. Среди бумаг генерала находилась единственная книга в дорогом переплете с супер-экслибрисом,[17] изображающим герб рода Буонапарте – две перевязи и две звезды. Она точно драгоценная карета меж крестьянских подвод выделялась меж разрозненными записями, депешами командиров и картами окрестных земель. Я обратил внимание на нее, еще когда поднимал с пола. Сдержавшись, чтобы не выказать неуместной радости, я активизировал связь, чтобы поделиться своим предположением с суровым начальством.

– Это квадриум! – словно Архимед, выскакивающий из ванны, мысленно закричал я.

– Что квадриум? – оглушенный нежданным всплеском моих чувств, настороженно переспросил Палиоли.

– Сочинения, приписываемые Цезарю: записки о галльской войне, о гражданской войне…

– Да-да, – отозвался недовольный, вероятно, несвоевременным вторжением резидент, обрывая мой страстный монолог, – а также об александрийской и африканской войнах. Я знаком с этими сочинениями с юных лет.

– Квадриум – любимая книга Наполеона, он всегда ее возит с собой. Вероятно, именно эта книга служит ключом к шифру!

– Неужто? – В голосе Умберто послышался неподдельный интерес. – Вы заметили место и год издания?

– Генуя, 1770 год. Должно быть, это книга еще из библиотеки его отца.

– Данный факт к делу отношения не имеет, – пресек мои излияния деловитый мастер банковских махинаций. – Генуя, 1770 год. Тираж скорее всего мизерный, но все же не настолько мал, чтобы эту книгу было невозможно достать. Хорошо, благодарю вас. Держите меня в курсе событий. Если ваши предположения верны, я сообщу текст дешифрованного послания.

– И на том спасибо, – буркнул я, отключая связь, так и не дождавшись заслуженной похвалы.

• Предыдущая
• 44/101
• Следующая