Сеятель бурь - Свержин Владимир Игоревич - Страница 22
- Предыдущая
- 22/101
- Следующая
– Он шо, натурально с мозгами в разводе? – возмутился Сергей.
– Не то чтобы совсем. Определенная логика в его размышлениях есть. Он приплел к делу пистолет Сен-Венана и теперь пытается доказать, что я от большого ума прихватил с места преступления улику против себя. Так сказать, в качестве милого сувенира. Но это все ерунда! В конце концов, из тех фактов, которые у полиции имеются, как ты выражаешься, не то что дело, а даже безделицу не сошьешь. Но все же будь готов, если полиция вдруг решит и тебя зацепить.
– Всегда готов! – бойко отрапортовал Лис. – Я ж родом из страны, где отсутствие закона не освобождает от наказания. Хотя как раз сейчас момент ни в дугу, не в Красную Армию. Я здесь, понимаешь ли, изображаю из себя пикадора: трубы, барабаны, все понты… И тут – на тебе – гражданин начальник. Нарисовался, хрен сотрешь.
– Погоди, – остановил я речевой поток друга, – что за пикадоры? Что за коррида?
– Ну, я бы скорее назвал это не корридой, а разведением быков на капусту, вернее, одного быка, но пикадор-то всамделишный. Все как водится: главная задача – довести рогатую тварь до изнеможения, затем появляешься ты, пара изящных движений, и роковая сталь единым махом заканчивает бессмысленную жизнь никчемной животины.
– Лис, – я насторожился, – я не собираюсь никого убивать.
– Да ну, это фигурально. – Лис прервался, не договорив фразу. – Погоди, Капитан! Процесс, кажется, пошел. – Глаза моего напарника продемонстрировали кабинет Густава фон Дрейнгофа.
– О, нежданная встреча! – Барон устремился к моему другу, протягивая руку. – Рад снова видеть вас.
– А уж я-то как рад! – поспешил с ответом на приветствие Лис. – И не обскажешь.
– Что привело вас ко мне?
– Грубая проза, барон. Грубая, но жизненно важная. – Лис развалился в предложенном ему кресле, выставив вперед длинные мосластые ноги. – Не буду занимать ваше драгоценное время, скажу одно лишь слово: «деньги».
Взгляд финансиста, дотоле источавший любезность, закаменел, и глаза его стали напоминать два одинаковых дисплея микрокалькулятора.
– Вы желаете взять в долг? Для себя или для графа?
– Пустое, Густав, шо вы так напрягаетесь? Его сиятельство никогда не делает долгов, а я бы, может, и сделал, да граф категорически против.
– Тогда что же?
– Да мне тут знающие люди сказали, что вы недавно приобрели партию напрочь убитых векселей одной русской дамы. – Сергей жестом фокусника похлопал себя по оттопырившимся карманам. – Мне велено выкупить их у вас.
В голосе фон Дрейнгофа, поспешившего с ответом, слышалась настороженность:
– Могу я узнать, зачем они вам?
– Да уж, наверно, не затем, чтобы с их помощью красотку заарканить, – небрежно заметил Лис. – Мы-то с вами знаем, люди нашего круга на подобные вещи не способны.
– Тогда зачем же? – еще раз спросил барон, делая вид, что едкое замечание моего секретаря его вовсе не касается.
– Граф собирается по делам императора мотнуться в Россию, ему нужна крупная сумма наличными. Золотые червонцы его вполне устроят.
На лице финансового воротилы появилась чуть покровительственная усмешка.
– Вас, должно быть, ввели в заблуждение. У меня действительно есть векселя упомянутой вами дамы. Полагаю, речь идет о княгине Багратион. Но, во-первых, они не в рублях, а во-вторых, скажу вам по секрету, ни здесь, ни в России эта дама не имеет тех денег, которыми можно было бы оплатить ее долговые расписки. Это пшик, фикция!
– Прискорбнейший факт! – с напускной грустью вздохнул мой секретарь. – Буквально обнищание русской аристократии на фоне бурного экономического роста широких буржуазных масс. Но скажу вам, также по секрету, раз уж мы пошли обмениваться тайнами, для моего графа платежеспособность мадам Багратион имеет значение не большее, чем ноты для канарейки.
– То есть как? – смутился финансист, мозг которого отказывался понимать, как может не волновать кредитора платежеспособность должника.
– Видите ли, барон, если бы вы были потомственным Розенкрейцером тридцать третьего градуса по Фаренгейту, для вас бы не составляло труда исчислить адиабату амплитудного склонения ирригации ноосферы в интервале корпускулярного метаморфизма. Но все дело в том, что это тайное знание доступно лишь немногим избранным, и не мне разъяснять вам сакральную суть специфических стагнаций санкторума. Скажу лишь, что я готов заплатить вам за векселя княгини Багратион, ну, скажем, сорок тысяч крон прямо сейчас, не вставая из-за этого стола.
– Но у меня векселей на семьдесят тысяч! – почувствовав, что разговор от санкторумов и Розенкрейцеров вновь повернулся к деньгам, оживился Густав.
– Вот и замечательно! – прочувствованно заверил его мой напарник. – Но заметьте, что, в сущности, эти векселя стоят немного меньше, чем бумага, на которой они написаны. Вы, часом, не скажете, почем у вас нынче в опте фунт грязной бумаги?
– При помощи этих, как вы выразились, «грязных бумаг» я могу упечь ее светлость в долговую тюрьму, – резонно заметил ростовщик.
– Браво, господин барон! Еле сдерживаюсь, чтоб не сорваться на бурные аплодисменты, переходящие в овации! Какое ценное вложение макулатуры! – деланно восхитился Лис. – Да, вы действительно можете сделать такой узкий жест, это ваше святое и неотъемлемое право! Но давайте я навскидку озвучу вам ряд проблем, которые вы себе наживете, поступив таким образом. Во-первых, мадам Багратион – закадычная подружка эрцгерцогини. Они ж шо две плакучие ивы над голубым Дунаем. Соберутся, бывало, и тоскуют о покинутом отечестве. Конечно, эта тоска не заставит, – Лис ткнул пальцем в потолок, – Сами Знаете Кого оплатить чужие долги из своего кошелька, но я б даже на гроттен не поспорил, шо вы после этого тоже не будете стоять над голубым Дунаем, но уже вдалеке от Вены, и недобрым словом поминать отечество, покинувшее вас.
Дальше: такой антигуманный поступок по отношению к прекрасной даме закроет перед вами все двери в высшем свете. Я больше скажу, он их даже не закроет, он их забьет досками из железного дерева и подопрет осиновым колом, а дальше вы можете стучаться туда хоть кулаками, хоть ногами, хоть головой, но света, в смысле – большого света, вам не видать. Разве шо в конце туннеля.
И наконец, третье, но отнюдь не последнее по значению. Даже если когда-нибудь, под влиянием действия солнечных лучей на алкогольные пары, российское правительство, списавшись с австрийским двором, приложит усилия к освобождению княгини, вы свои деньги увидите, взирая на землю, надеюсь, с облаков, если увидите вообще: в России дела быстро не делаются. Такой вот неутешительный расклад, – со вздохом подытожил мой друг. – Я же вам предлагаю сорок, ну, сорок две тысячи крон немедленно, прямо здесь и наличными.
– Семьдесят тысяч, – жестко отрезал фон Дрейнгоф.
– Ага, и свисток от чайника в подарок от императора Поднебесной! Барон, вы меня с кем-то спутали, я не состою в благотворительном обществе Призрения Обезумевших Банкротов. Если вдруг окажется завтрашним утром, что княгини вообще нет в Австрии, то вы своими векселями сможете разве что растапливать камин холодными зимними вечерами.
– Но вам-то они зачем? – вновь задал мучивший его вопрос финансист, похоже, не удовлетворенный рассказом о тридцать третьем градусе по Фаренгейту.
– Барон, мы же с вами деловые люди, – с легким раздражением в голосе проговорил Лис. – У меня есть действенный способ получить наличность по этим векселям, у вас его нет. И не будет никогда, кроме как здесь и сейчас. Я желаю сыграть на разнице ценных бумаг и их материального воплощения. Вы можете на них сыграть только в крестики-нолики. Сорок пять тысяч крон – и ни фартингом больше!
- Предыдущая
- 22/101
- Следующая
