Игрушки дома Баллантайн - Семироль Анна - Страница 77

• Предыдущая
• 77/105
• Следующая

— Что я маленькая глупая девочка, которой не мешало бы подрасти, прежде чем вешаться на взрослых мужиков, — глухо отвечает она. — Мне двадцать один, Роберт. Я стала взрослой, но ничего не изменилось.

«Вижу. Такая же дурочка», — усмехается Коппер.

Эвелин молча проглатывает обиду.

— Я тебе нужна, — уверенно говорит она.

Коппер беззвучно смеется, обнимает ее одной рукой, второй ерошит Еве волосы. Отпускает, встает с качелей.

«Конечно, нужна. Вы все — моя семья. Хватит, Ева. Не хочу больше возвращаться к этой теме. Я все тебе сказал еще три года назад».

Она нервно облизывает губы, смотрит то на Коппера, то куда-то вверх. Решается.

— Ты знаешь, почему мы с Аланом и мелкашками — единственные дети перерожденных? — спрашивает Эвелин и продолжает, заметив огонек интереса в глазах майора. — Брендон был и остается первым. Оригиналом, по образу и подобию которого потомки Кэролайн Баллантайн создавали вас. В него вложена душа творца, любовь на грани с одержимостью…

Ева говорит, распаляясь все больше. Коппер слушает, щуря насмешливые карие глаза.

— Наш род особенный, Роберт. И мы с тобой можем иметь детей. Я хочу, чтобы у нас были дети.

«Зачем?» — обрывает ее монолог жест-вопрос.

— Я тебя люблю! — выпаливает она и испуганно закрывает рот ладонью.

Коппер иронично улыбается, кивает то ли с сожалением, то ли просто показать, что слышит. Ева проносится мимо него в слезах, взлетает по ступенькам крыльца, придерживая длинную юбку, и исчезает в доме.

Спустя десять минут Алан осторожно заглядывает в ее комнату.

— Эвелин?

Комната пуста, но, прислушавшись, Алан слышит сдавленные рыдания. Подходит к распахнутому окну, выглядывает.

— Эй?.. Я к тебе залезу, только не сбрасывай меня, ладно?

Алан проходит по широкому подоконнику, носком ботинка нащупывает знакомый с детства выступ в стене, подтягивается, опираясь на раму, и карабкается на крышу. Ева сидит, спрятав колени под юбку, плачет и курит, сжимая сигарету в дрожащих пальцах. Дым тонко пахнет вишней. Алан садится рядом, как в детстве. Вытягивает ноги, щурится, глядя на закатное солнце.

— Хороший табачок, сестренка. Где берешь?

Эвелин молча дает ему портсигар и спички. Алан закуривает, долго молчит, смакуя сигарету. Ева размазывает тушь по лицу, всхлипывает, часто затягивается, кашляет.

— Дурында, ты либо дыми, либо вой. Только хорошее курево переводишь, — укоризненно говорит Алан.

— Мне еще достанут, — угрюмо бурчит она.

— Что ревешь-то? Давай я ему морду начищу?

Ева отмахивается от брата, выбрасывает окурок, тут же лезет за новой сигаретой. Алан отбирает у нее портсигар, сокрушенно качает головой:

— Кашляющая, зареванная, прокуренная. Мать несказанно обрадуется, когда тебя увидит. Хорош уже, слышишь? Порыдала — и хватит. Давай вынашивать планы мести. Кому ночью веревку над порогом натягивать, ну?

Девушка смеется сквозь слезы, толкает брата в плечо.

— Я знаю отличную армейскую штуку, — заговорщически подмигивает Алан. — Берется бумага и таз, бумага кладется на грудь спящему. Поджигаем, быстро накрываем перевернутым тазом — и…

Ева истерично хохочет, обнимает его. Алан наматывает черный локон на палец, слегка подергивает.

— Вот, тебе уже лучше. Поговорим без эмоций?

— Толку-то, — отмахивается Эвелин.

— Когда что-то с кем-то обсуждаешь, легче найти решение.

Алан лезет во внутренний карман куртки, вытаскивает носовой платок, протягивает сестре. Она благодарно целует его в висок, краешком платка стирает со щек тушь.

— Дай-ка мне, размазываешь только. Вот, теперь ты человек, а не чумазый погорелец. Так по кому траур, сестричка?

— Не важно.

— Угу, хорошо. Только если второе имя «мистера Не важно» — Роберт Коппер, ты действительно зря рыдала. Он любит только небо и свою «Мнемозину». И шлюхами пользуется лишь для того, чтобы не забыть, как это делается.

— Я не шлюха, — цедит сквозь зубы Эвелин.

Алан ложится на спину, затягивается, глядя в небо.

— Шлюхам хотя бы есть, что с него взять. Родной сестре я такого мужа в жизни не пожелаю. Женщину надо содержать. А у моего майора за душой ничего нет, кроме заваленной мусором квартиры на окраине Нью-Кройдона, в которой он месяцами не появляется, и скверной привычки всех своих баб называть Пенни.

— Я его люблю, Алан. Сколько себя помню, люблю.

— Это ты себя уговариваешь. На самом деле просто цепляешься за детское чувство влюбленности. Я прошел через подобное. Понял, что жить надо проще.

Ева грустно кивает, подбирает коленки к груди, обнимает их. Смотрит вдаль — туда, где за верхушками деревьев видна мерцающая гладь океана. Из кухни сладко пахнет сдобой и кофе, откуда-то доносится мелодия фокстрота. Эвелин думает, насколько маленький, утопающий в зелени Гринстоун не похож на задымленный шумный Нью-Кройдон.

— Отслужу и вернусь домой, — уверенно говорит Алан. — И Маргарет сюда привезу. Тут лучше. Спокойнее. Океан, весной сады цветут… Ева, давай вернемся? Родителей сами обеспечивать будем. Что нам — мы молоды, все сможем!

Девушка вспоминает танцы на берегу Фармингтона, ощущение легкости и полета, чувство свободы и превосходства над теми, кто совсем недавно казался сильнее нее. Вспоминает смуглокожую Нэн, которая смотрит на нее как на живого бога. Маленькую квартирку недалеко от центра. Запах травяных шампуней и кремов в «Цветке тиарэ». Ночные походы в кино с Этьеном. Полосы света на полу вагона монорельса.

Ева вздыхает.

— Когда я далеко от дома, я очень скучаю по семье. Но стоит мне вернуться сюда, я начинаю сомневаться, мое ли это место.

Алан переворачивается набок, пристально смотрит на сестру.

— С каждым годом все сложнее делать выбор. Слушай, а что тебе вообще нужно от жизни? Если глобально?

— Мировое господство, конечно. И горячий шоколад по утрам, — с усмешкой отвечает Эвелин.

— Договорились. Спускаемся вниз, целуем мелочь перед сном и расквартировываемся на ночь по койкам. А утром я сам варю тебе эту тягучую сладкую жижу.

Ева встает, отряхивает юбку и осторожно спускается с крыши в комнату. Алан тушит окурок о водосток, оставляет его в жестяном желобе и следует за сестрой. Брендон, украдкой наблюдающий за старшими детьми с веранды, перестает хмуриться и отходит от окна.

«Они не взрослеют. Лишь игрушки меняются, — думает он. — Пока мы друг друга слышим и понимаем, все поправимо. Спасибо, Алан».

Утро в родительском доме для Евы начинается не с обещанного горячего шоколада, а с близнецов. С визгом и топотом Сибил и Уильям проносятся по второму этажу, хлопают дверью ванной и продолжают веселье. Хохот и радостные вопли становятся глуше — но дело сделано, весь дом проснулся.

— Ар-р-р!.. — Эвелин натягивает подушку на уши, пытаясь спрятаться в сладкую дрему, но момент упущен, сон улетучился.

Девушка яростно сбрасывает на пол подушку и одеяло, зевая, шаркает к зеркалу. Хмуро расплетает косу, расчесывается, собирает волосы в хвост на затылке. Прислушивается, как в ванной бесятся близнецы, заставляет себя улыбнуться.

В дверь деликатно стучат, Ева накидывает пеньюар и открывает.

— Доброе утро! — бодро приветствует ее Алан. — Я хотел вылить тебе горячего шоколада в постель, но ты проснулась и разрушила мой коварный замысел!

Эвелин целует брата в чисто выбритую щеку, забирает у него из рук чашку горячего, ароматного напитка. Смотрит на начищенные ботинки и отутюженную белую рубаху, хмурится.

— Только не говори мне…

— Мы уезжаем после завтрака, — заканчивает за нее Алан. — Проводишь?

Ева отпивает глоток шоколада, молчит.

— Ладно, я пойму.

Алан выглядит расстроенным. Эвелин ставит чашку на прикроватный столик, возвращается к брату, обнимает его.

— Прости. Я не хочу с ним пересекаться, понимаешь?

• Предыдущая
• 77/105
• Следующая