День минотавра - Сван Томас Барнет - Страница 32

• Предыдущая
• 32/32

– Эвностий, – позвала меня Зоэ из своих носилок. – Пожалуйста, иди рядом со мной.

Неужели это та самая соблазнительница, которая танцевала танец Питона и несколькими глотками опустошала бурдюк с пивом? Она больше не волновала меня, но наполняла мое сердце глубокой нежностью и болью. Зоэ взяла меня за руку:

– Ты не тот Эвностий, которого я раньше любила. Ты, как бы это сказать?.. Вырос.

– Стал больше ростом, но не поумнел.

– У того, кто по-настоящему умен, хватает скромности, чтобы не признаваться в этом вслух. Если бы я не состарилась, пока ты взрослел, я любила бы тебя сильнее всех остальных любовников.

Деревья дриад, лишенные большинства своих ветвей, из которых сделали носилки, сбросили листья, будто к ним неожиданно пришла осень. Вороны, налетевшие на деревню медведиц, как лесной пожар, окончательно опустошили бревна и ягодник, а норы панисков достались водяным крысам, которые при помощи прутьев и грязи старательно закрывали широкие входы, уменьшая их до собственных размеров.

Знаете ли вы, что лес был когда-то богом, юным, как солнце, встающее утром из моря? Он правил землей, а когда пришла Великая Мать, добровольно ушел к подножию холмов, чтобы в течение многих веков предаваться воспоминаниям. Если это правда, то сейчас, я думаю, он утомился от них.

Наши корабли стояли на якоре – двухмачтовые, сделанные из крепкого кипарисового дерева, с нарисованными на корпусах алыми лунами. Вымпелы, имевшие форму дельфинов, красовались на их изогнутых носах. Сегодня на борт будут подняты последние пифосы[24] с оливковым маслом, бочонки с водой и вином, сыры, специально выпеченный хлеб с твердой корочкой, изюм, финики и сушеные фиги. Все это привезено по приказу Эака на повозках, запряженных мулами. А завтра, если боги пошлют попутный ветер, мы отплывем к Блаженным островам и начнется долгое путешествие, полное опасностей: чудовищ с собачьими головами и зубами, длинными, как кинжалы, волн высотой с трехэтажный дворец. Но критские корабли плавают, как дельфины, ныряя с гребня волн вниз и вновь взлетая вверх. Они обогнули огромный континент Ливию и, я думаю, сумеют добраться до наших Блаженных островов.

Вечером, сойдя на землю и заглянув к Пандии, рисующей на носу корабля крупные буквы И-К-А-Р, я в последний раз отправился в пещеру – давно заброшенное святилище Великой Матери, которое назвал для себя Обитель голубых обезьян. Мое повествование, старательно записанное на папирусе, подходило к концу. Я скрепил все листы вместе, сделав свиток наподобие знаменитой египетской Книги мертвых. Этот свиток я помещу в медный сундучок и оставлю его людям будущего. Думаю, в тех мифах, которые появятся после нашего отплытия, мы предстанем перед ними в не слишком хорошем свете. Кентавры превратятся в варваров – врагов людей и их прекрасных городов, и с грохотом понесутся по полям сражений, а минотавр – бык, который ходит, как человек, – что скажут о нем? Хвост его раздвоится, рога станут ветвистыми, как у оленя, а мрак его темной пещеры будет страшить детей и юных дев. Слово «зверь» превратится в синоним «животного», а слово «зверство» будут употреблять лишь в рассказах о дикарях и убийцах.

Люди будущего, войдите в эту пещеру, возьмите мой свиток и прочтите, что мы не были богами, но не были и демонами; не были невинными, но не были и грешниками. Души наши были такими же, как ваши, только порой добрее; нам были знакомы и честь, и жертвенность, и любовь. Подумайте, может, звериная сущность не так уж далека от человеческой. Прочтите, поймите нас и простите за то, что когда-то мы победили вас, а автора не обвиняйте в том, что горечь его собственных утрат омрачила это повествование.

На сем я, Эвностий, минотавр, заканчиваю свой рассказ о том, как ушли звери.

Эвностий,

Минотавр.

Только я закончил писать своим размашистым почерком имя, как почувствовал, что чья-то рука коснулась моего плеча.

– Дорогой Эвностий, – сказала она, – я не прошу разрешения прочесть то, что ты написал. Если все соответствует действительности, то я в твоем повествовании выгляжу не очень привлекательной.

Пучок света, проникший в пещеру через вход, осветил ее алую, стянутую поясом юбку и золотых змей, обвивавшихся вокруг ее запястий.

От ее близости я потерял дар речи, будто выпил глоток волчьего яда. Наконец я проговорил:

– Как дела в Кноссе? Ахейцы не вернулись?

– Нет еще. Когда-нибудь, я думаю, они покорят нас. Но не скоро. А сейчас мы должны отвоевать для себя еще немного времени.

– А как Икар?

– Он настоящий герой. Все девушки Кносса влюблены в него.

– А он в них?

– Ни в одну.

– Ты пришла попрощаться. Как ты добра ко мне, Тея.

– Попрощаться? Мой бедный, глупый минотавр, я пришла, чтобы уплыть вместе с тобой, и вовсе не из-за своей доброты.

– Но море коварно, – воскликнул я, – разве ты не знаешь, какие опасности поджидают мореплавателей за Геркулесовыми Столпами? Чудовища с собачьими головами, водовороты, сталкивающиеся скалы.[25]

– Я сама выбирала корабли для вас. Это самое лучшее, что имеется в отцовском флоте, во всяком случае из того, что осталось от него.

– И ты бросишь своего отца?

– Я всегда любила его. Но я слишком поздно полюбила мать. Теперь ее народ позвал меня.

Я взял ее руку и с почтением поднес к губам:

– Я твой друг до конца своих дней!

– Друг? Я поеду с тобой только как жена или любовница. Как еще можно нам обрести друг друга, если не через плоть? Душа должна видеть глазами и ощущать пальцами тело, иначе она слепа и бесчувственна.

– Ты говоришь, что тела наши встретятся. Но ты красива, а я – зверь.

– Да, зверь, как и моя мать, и намного благороднее, чем любой из людей, которых я когда-либо знала! Ты не догадываешься, почему я пыталась облечь тебя в одежды? Потому, что ты вызывал у меня чувства, которым не было места в моем аккуратном садике с крокусами.

Она сняла с пальца перстень-печатку, который я подарил ей в лесу, и, с нежностью взглянув на него, решительно положила рядом со свитком.

– Это моя самая любимая вещь. Я оставляю ее богине в память о моих друзьях – голубых обезьянах. Обретя своего минотавра, я могу расстаться с кольцом.

С суровой простотой она опустилась передо мной на колени:

– Любовь была восхождением для меня, Эвностий. Теперь я поднялась так высоко, что могу преклонить пред тобой колени.

– Нет, нет, – умолял я. – Поднимись!

Я поднял ее с земли, взял на руки, и она поцеловала меня так нежно и пылко, будто была одной их тех дриад, что познавали секреты любви три сотни лет. Я держал ее на руках, испытывая бесконечную нежность, без всякого стеснения или стыда, и чувствовал, что любовь не бушующее пламя, как ее называют поэты, а огонь очага, действительно обжигающий, но только ради того, чтобы обогреть и осветить его холодные глубины.

– Если бы, – воскликнул я, – Икар тоже пришел!

И, конечно, он пришел. Вместе с Пердиксом.

• Предыдущая
• 32/32