Багрянка - Сван Томас Барнет - Страница 1

• 1/10
• Следующая

Амазонки не испытывают любви к городам. Названный в честь острова, столицей которого он является, город Эгина невелик – с единственным имеющим фронтон мегароном, вереницей лавочек, где окрестные земледельцы продают плоды своих трудов, гостиницей, кабаком и горсткой каменных домишек, разбросанных среди олив. Но стены здесь достаточно высоки, чтобы отгородиться от холмов Артемиды, а горожане, ни дать ни взять, из тех, что заслуживают, чтобы их держали, как быков, в Авгиевых конюшнях: куртизанки с нагими грудями, пропахшие миррой и нардом, изнеженные лавочники с надушенными курчавыми шевелюрами, моряки в набедренниках, которые выбираются с кораблей в гавань, ища любовных утех. Однако даже Амазонки, даже Медведицы Артемиды должны приобретать себе орудия и оружие. Нынче мы явились в город обменивать губки на топоры. Нас было двое: я и Локсо, обеим по восемнадцать, и мы, как обычно, с вызовом встречали взгляды любопытных. Еще никто и никогда не нападал на нас на улице; всем было прекрасно видно, что у нас при себе не только губки, но и кинжалы. Женщины шушукались, что икры у нас на вид тверды, как у мужчин, а мужчины сетовали, что мы стрижем волосы и скрываем груди хитонами из медвежьих шкур.

Молодой моряк, набедренник которого скрепляла пряжка в виде дельфина, шепнул на ушко приятелю:

– В былые дни из таких получались хорошие драчуны для критской арены. Что мальчики, что девочки, быкам-то все едино.

– Да, – улыбнулся приятель. – Если бык победил, какая разница?

Локсо напряглась рядом. Кривой шрам, оставленный клыком дикого вепря, запылал над ее глазами, точно красный угорь. Я успокаивающе положила руку ей на плечо; ибо, хоть мне и был понятен ее гнев, мы не должны были нарываться на драку в этих стенах. Весь город нас терпеть не мог – женщины за то, что мы одеваемся, как мужчины, мужчины – за то, что соперничаем с ними в играх и войне.

Однако все разрешилось само собой – зеваки нашли для себя новое развлечение. Впереди высыпала на улицу орава мирмидонцев, людей-муравьев. Их было пятеро, один совсем ребенок, лет одиннадцати, прочие близки нам с Локсо по возрасту; невелики для мужчин, светловолосы, с гладкими руками и ногами, в набедренниках цвета зерна. Кожа бронзовая, точно лезвие меча. Короткие янтарные крылышки, негодные для полета, болтаются за плечами, а надо лбами, точно пшеничные усики, колышутся сяжки, говорят, они помогают им ориентироваться во тьме. Мирмидонцев вполне можно счесть славными, пока не узнаешь об их обычаях, о том, что они живут в норах под землей и едят грибы, вместо того, чтобы добывать мясо на охоте. Хуже того, они – трусы, понятия не имеющие о том, как натягивают лук, и удирающие, стоит только коснуться кинжала.

Когда-то мирмидонцы были могущественны. И норы их, как говорят, соперничали со знаменитым критским Лабиринтом. Но семь лет назад они затеяли пир на берегу моря, чтобы почтить своего божественного покровителя, – Зевса, который, как они верили, сотворил их племя из муравьев, во времена, когда Эгина обезлюдела и нуждалась в новых обитателях. В самый разгар праздничных игр со стороны залива нагрянули пираты, целые оравы, грозные чернобородые воители; они захватили царицу с большинством подданных. Лишь мальчишкам, которые играли в лесу, удалось спастись и убежать. Затем мальчики вернулись в норы и стали жить там, как могли, без родителей и сестер. Они обжигали в подземных печах глиняные фигурки и ходили в город, меняя их на орудия и одежду. Они были трусливы, и к тому же неловки, и горожане находили их не менее потешными, чем акробатов или мимов. А мне они были всего-навсего противны: из-за их робости и нечистоплотности.

Гусь, лопоча, зигзагом пересек перед ними дорогу. Маленькая девочка стала кидаться в них комками навоза. Продавец рыбы запустил в них угрем. Они только ускорили шаг и уперли в землю робкие испуганные взгляды. Один, судя по всему, предводитель, споткнулся и уронил поднос с фигурками: повозки, лодочки и медведи с длинными рылами. Он не остановился, чтобы подобрать осколки, и меня захлестнуло презрение. Даже отступать можно с достоинством, а это было паническое бегство.

Локсо наблюдала за ними, и смех, похожий на стон, поднимался из ее груди.

– Дафна, – предложила она, – а давай пугнем их нашими кинжалами!

Я готова была это сделать, но колебалась.

– А, может, лучше пойти за ними и узнать, где они живут? Охота нас разогреет. – День был прохладный, серый мотылек осени уже помахивал крылышками. – А затем возьмем кого-нибудь в помощь и разграбим их нору?

Говорят, что мирмидонцы, подобно диковинным муравьям Аравии, хранят клад золота и изумрудов, электрона и ляпис-лазури. Но не столько важны сокровища, сколько упоение преследования и боя.

Локсо ухмыльнулась.

– Ты, как всегда, права. У тебя разум волка.

Мирмидонцы спустились по сбегающей со склона торговой улице, миновали открытые ворота и вступили во внешний пояс города, почти пустой, где в пору осады теснятся крестьяне и их перепуганные стада. У вторых и последних ворот стражники пропустили их, но прикинулись, будто намерены кольнуть копьями их пятки. Самый младший из мирмидонцев взвизгнул и подпрыгнул, чтобы избежать укола; его куцые крылышки зажужжали. Поэтому неприлично громко смеющимся стражникам было не до нас, когда мы прошли мимо. И мы последовали за потомками муравьев прочь из ненавистного города. Позади нас громоздились на фоне неба грубые, поросшие мхом, циклопические стены Эгины. У ворот припали к земле гранитные львы, того и гляди, зарычат. Дым из очага мегарона тянулся вверх, смешиваясь с жиденькими дымками из жилищ. Весь город, люди и животные, гомонили и стучали, точно это была одна-единственная, но огромная и неповоротливая, зловредная зверюга.

– Шум, грязь и слишком много народу, – пробормотала Локсо. – Хоть бы Артемида послала на них землетрясение, без этих стен они вымрут в несколько недель.

– Чума бы их извела скорее.

Люди-муравьи оглянулись: осторожно, с украдкой, опасаясь погони. Такие уж у них повадки, не иначе, как печать глубоких темных нор, в которых они ютятся. Мы сделали вид, будто направляемся к Коралловой бухте. А сами, как только вышли за пределы видимости, вернулись от бухты кружным путем и отыскали их след. В городе они неуклюжи, но здесь, как оказалось, ступали легко. Правда, там и сям на песке остались отпечатки ног, да кое-где была сломана жимолость, покрывающая косогор.

Впереди поднимались каменные россыпи, за которыми, точно позвоночник, поднимался Зевесов хребет, пересекающий треугольный остров. Обходя валуны, огромные и округлые, точно торговые корабли, мы пересекли террасы с виноградниками и приблизились к крестьянам, трудившимся в давильне. Под назойливый и пронзительный визг флейты, они топтали виноград в больших плетеных корзинах, установленных на массивных треножниках с желобами. Один из давильщиков нахально взглянул на нас, гордясь своей наготой и ожидая, вне сомнений, знаков восхищения. Мне стало тошно от его вида, хотя, надо признать, он был гибок и крепок, а солнце окрасило его кожу в цвет хлеба. Я вперилась в него взглядом и коснулась кинжала. Он опустил глаза и затоптался проворней.

Когда винодельня осталась позади, впереди зазвенели голоса мирмидонцев, чистые и певучие, точно колокольчики, которые пастухи вешают на шею овцам. Похоже, приближаясь к своему обиталищу, они становились уверенней. Внезапно их разговор оборвался. Мы стояли на пригорке в дубовой роще. Внизу, словно бесперые шлемы циклопов, находились бесчисленные каменные груды. Я знала, что под одной из них скрыт проход в подземную обитель мирмидонцев. Но следы людей-муравьев обрывались у края холма. С помощью слабеньких крылышек, на которых, казалось, летать было почти нельзя, в лучшем случае держаться в воздухе несколько мгновений, они, похоже, умудрились оторваться от погони.

• 1/10
• Следующая