Моряна - Черненко Александр Иванович - Страница 12
- Предыдущая
- 12/77
- Следующая
Песня лилась плавно и заунывно.
Перестав петь, Настя взглянула на окно. Глуша улыбнулась и махнула ей рукой. Прикрыв ставень, она прошла в сени.
Впустив подружку, Настя взволнованно заговорила:
— А наших все нету... Обещали вчера приехать. И шурган этот — что-то сердце щемит. Всю ноченьку глаз не сомкнула.
— И я тоже, — Глуша опустилась на скамейку. — Сон нехороший видела. И не сон вроде, а будто на самом деле слышала голос Мити... Так это он жалостливо, словно из могилы, позвал: «Глуша-а!..»
Настя молча перекрестилась и присела на табурет к натянутой вдоль всей комнаты сети. Быстро работая большой деревянной иглой с намотанной на ней пряжей, она чинила разорванные ячеи.
— А как у тебя? — спросила Глуша подружку и кивнула на ее выпуклый живот.
— С вечера, как ты ушла, тошно было, схватки мучили, а потом полегчало...
Настя снова затянула песню о погибшем ловце.
— Дай-ка и мне игличку, — попросила Глуша и, сбросив с себя коротушку и платок, придвинулась ближе к сети. — С весны ведь, как говорили, совместный, артельный лов у нас будет, и я, значит, тоже должна помогать.
Не переставая петь, Настя согласно кивнула головой и подала подружке деревянную иглу.
Дожидаясь утра, а с ним и возвращения своих ловцов, рыбачки чинили сети и неторопливо, вполголоса тянули все одну и ту же песню...
Глава пятая
Вслед за Турками в Островок прикатил краснощековский Булан; был он весь в пушистом белом инее, в санях лежал застывший Коляка.
Когда старый Турка пустил Булана в даль Каспия, Коляка, чувствуя, что он замерзает, что приходит ему конец, кое-как выполз из саней, ухватился за оглоблю и беспамятно побежал вровень с лошадью.
Это согрело ловца, разогнало в нем кровь, и он наконец сообразил, что лошадь идет не к берегам..
Повернув Булана в обратную сторону, Коляка, окончательно надорванный бегом, в изнеможении повалился в сани; изредка приподнимал он голову, проверяя, так ли идет Булан.
Все глубже и глубже зарывался ловец в сено, и когда ударял шурган, он уже крепко спал.
В устье Волги, где еще с осени были наворочены подвижкой льда ухабы, Булан чуть не выбросил ловца; сани, съехав с одной льдины в провал, встали на полоз, и Коляка очнулся; хватаясь за ободку саней, он едва удержался, когда лошадь рванула из провала.
Бурно начиналась заря; пылающий багровый восток окрашивал в цвет крови однообразные приморские снега.
Отупело посмотрев вокруг, Коляка снова опустился на сено и впал в забытье...
Булан уже вбегал в Островок, а ловец не знал об этом; и не в состоянии был двинуть окаменелыми ногами и безразлично думал о конце своей суровой ловецкой жизни.
«На роду, стало быть, написано... — безмолвно примирялся он со смертью. — И батька, затертый осенью льдами, сгиб в море... И дядька... И брательник...»
Коляка ощущал себя, свое стынущее тело только тогда, когда вспоминал жену и ребят; в это время беспокойно шевелилось сердце, хотелось подняться и снова побежать с Буланом, чтобы не пропасть, не замерзнуть. Но сил в закоченелом теле не было, и ловец, тупо разглядывая камышовую ободку саней, опять думал о своем конце.
По улицам поселка Булан бежал шустро, высоко вскидывая голову, и потихоньку ржал, радуясь близости своего двора.
Коляка лежал в санях недвижно, попрежнему тупо рассматривая ободку саней остеклянелыми глазами. Он даже не слышал, как ловцы и рыбачки Островка окружили сани, тревожно и громко кричали:
— Гони лошадь к Колякиному двору!
— Сам гони, с мертвецом-то!
Большой, черный Цыган наклонился к Коляке и поднес к его рту ладонь. Толпа притихла.
— Дышит, — уверенно сказал Цыган. — Живой еще!
Снова зашумели ловцы и рыбачки:
— Гони лошадь!
— Кричи жинку!
— Кадку надо готовить с холодней водой — отойдет!
— Водкой отогревать надо!
— Снегом!
— Ледяной водой лучше!
Толпа шла за санями и без умолку шумела. Лошадь вел под уздцы широколицый Илья, сын Краснощекова.
Сам Захар Минаич не вышел из дома — у него от страха отнялись ноги, обмороженные много лет тому назад. Он сидел на кровати и, разглаживая их, нетерпеливо поглядывал на дверь, в которую то и дело вбегала на секунду Марфа и, сообщив, что происходит на улице, вновь спешила на двор.
«Чорт меня дернул спутаться с этим болваном! — с досадой думал Захар Минаич о Коляке. — Что теперь будет? Неужели попался он Турке?..»
Марфа рассказывала, что Турки возвратились с моря еще на заре; проезжая мимо краснощековского дома, они на приветствие Марфы почему-то не откликнулись.
Отсюда и сомнение и страх у Захара Минаича.
— В дом повезли! — крикнула вбежавшая в горницу жена. — Живой еще!
Захар Минаич, выпучив белесые глаза, свирепо рявкнул на Марфу:
— Дура! — и от злобы у него затряслись розовые, сытые щеки. — Вот ду-ура!
Упираясь руками о матрац, он попытался спустить ноги с кровати, но они затяжелели и не двигались.
— Говорил тебе, узнай: не попался ли Коляка, что с ним...
— Как же узнаешь? — начала было оправдываться Марфа. — Он же замертво лежит в санях...
— Как же, как же! — передразнил Краснощеков жену. — Закаркала, ворона!
— Замертво... в санях... Захарушка...
— Молчать! — вскричал Захар Минаич и упал с кровати на пол.
— Ой! — и Марфа бросилась к нему. — Так убиться можно!
Закусив нижнюю — жирную и толстую губу, он пополз к окну. Марфа, не зная, что делать, бестолково суетилась вокруг мужа.
— Захарушка... Что ты... Захарушка...
Около окна Захар Минаич приподнялся и, опираясь локтями о подоконник, глянул на улицу. Толпа, окружив сани, медленно двигалась к Колякиному дому.
— А Илья где? — и Краснощеков попытался приподняться на ноги.
Жена поспешила к нему на помощь.
— Лошадь повел, — тихо сказала она, подымая мужа подмышки.
— Зачем?!
— Захарушка... Да что ты кричишь? Повел он лошадь, потрется среди ловцов, — может, что и узнает.
Захар Минаич при помощи жены уселся на стул. Ноги, словно железные болванки, тяготили тело.
— Подвинь стол ко мне, — приказал он. — Самовар поставь. Сходи к куму, Трофиму Игнатьичу. Поздоровайся еще раз с ним, приглядись, в чем там дело. Потом позови его ко мне, скажи, что занемог я, плохо мне, да еще скажи, что Коржак был, о городе рассказывал...
— Ладно, сейчас пойду, — говорила Марфа уже в кухне, гремя то ведром, то самоварной трубой. — Так и скажу, ладно.
Когда она вышла на улицу, толпа уже была во дворе Колякиного дома. Марфа заспешила обратно и стала наблюдать через забор за тем, что происходило у соседей.
Заспанная Пелагея выскочила во двор в одной юбке, без кофты; увидев в санях обмороженного мужа, она внимательно оглядела притихшую толпу и метнулась обратно в горницу.
Ловцы зашумели:
— Вноси в дом!
— Кадку с водой готовь!
— Живее!..
Ловцы начали поднимать Коляку из саней.
— Полегче берите, а то ноги-руки переломаете!
— В самом деле, полегче — замороженный он!
— Под спину бери!
— Легче!..
Коляку понесли в дом.
Навстречу из горницы опять выбежала Пелагея, остановилась на крыльце; на руках у нее был грудной ребенок, а по бокам держались за юбку пятилетний Миша и восьмилетняя Ирина. Дети спросонья голосили, недоуменно глядя на гомонившую толпу.
За Пелагеей поспешно вышла, подвязывая платок, мать Коляки — старая-престарая рыбачка, сгорбленная и седая.
— Пелагея! — окликнул кто-то из ловцов. — Не мешай! Входи в горницу!
Ловцы уже поднималисъ с Колякой на крыльцо.
Пелагея с ребятами и свекровью отступила к жиденьким перильцам, освобождая узкий проход.
Коляка на руках ловцов продолжал оставаться недвижным, одежда на нем окаменела, и он безответно глядел пустыми глазами.
Посуровев в лице, Пелагея пристально наблюдала за мужем; дети, прижимаясь к ней, тихонько всхлипывали.
Мать Коляки под напором толпы входила в горницу и, покорно вытирая концами платка сухие глаза, безропотно твердила:
- Предыдущая
- 12/77
- Следующая
