Хозяин музея Прадо и пророческие картины - Сьерра Хавьер - Страница 35
- Предыдущая
- 35/50
- Следующая
Я воспринял новое мироощущение как знак свыше и, глубоко вздохнув, подумал: «Я готов». У меня появилась твердая уверенность. Словами это чувство не описать. Оно было сродни ровно горящему пламени.
«Все к лучшему», — сказал я себе. И тотчас в середине зала, где выставлялся Босх, заметил некий предмет мебели. Ничего похожего я не встречал в музее. Это был стол, точнее, горизонтальная подставка, на ней лежала расписная доска. Как я узнал позднее, эта работа находилась в кабинете Филиппа II вплоть до самой его смерти. Во всех путеводителях она обозначена как «Стол со сценами, изображающими семь смертных грехов». На самом деле речь идет о необычной картине тондо, выполненной в технике миниатюры на доске из тополя. Основная ее тема — соблазны, каким подвержен человек. Примечательно, что жанровые сценки, аллегорически изображавшие смертные грехи, были вписаны в сегменты круга — символического всевидящего ока, огромного и гипнотического, пронизывавшего душу. «Cave, cave, Deus videt»[17], — прочитал я надпись. Вокруг зрачка — центральной части композиции — расходились лучи, разделявшие диск на семь частей, и я — словно стронулось с места и повлекло меня за собой фантастическое колесо с лучами-спицами — начал ходить вокруг стола, восхищаясь миниатюрами. Наконец хоть что-то я сделал правильно. Совершив несколько вращений по орбите «ока Божьего», я запустил неведомый мне механизм. Восприятие. Внутреннее зрение. Вероятно, то знаменитое «высшее обаяние» Прадо, которое, как полагал психиатр и искусствовед Хуан Роф Карбальо, кроется именно в «Столе» и «смеется над ценителями, кто чуждается добродетели в жизни и не испытал подводных камней и отмелей самопознания, в невежестве своем не понимая, что все это показывает иной образ мира».
Следовательно, теперь я должен раскрепостить разум? Продолжить наматывать круги, как дервиш? А может, распахнуть сознание, растворившись в фантасмагории видений Босха, окружавших меня? Но как?
Внезапно меня осенило, что я брожу вокруг апокалиптического творения, и это открытие застигло меня врасплох. Еще одна пророческая картина в той абсурдной истории, куда я угодил. Два свитка с цитатами на латинском языке из Второзакония ясно указывали на это. «Ибо они народ, потерявший рассудок, и нет в них смысла. О, если бы они рассудили, подумали о сем, уразумели, что с ними будет!» — гласила первая надпись в верхней четверти доски. И вторая, в нижней ее части сообщала: «Сокрою лице Мое от них и увижу, какой будет конец их».
Встревожившись, я поднял голову и увидел, что вся экспозиция, так или иначе, была связана с темой смерти. Не потому ли я подсознательно выделял этот зал среди других, когда приходил сюда раньше? Сомневаюсь. Меня окружали десятки шедевров живописцев. Многие из них также принадлежали кисти Босха: «Воз сена», «Извлечение камня глупости», «Искушение Святого Антония». Помимо Босха были представлены «Триумф смерти» Брейгеля, «Пейзаж со Святым Иеронимом» и «Переправа в преисподнюю» Патинира. Разумеется, первое место в галерее волнующих образов занимал триптих «Сад земных наслаждений» — цель моего посещения.
Учитывая время суток — два часа дня, причем город уже расслабился в предвкушении грядущих выходных, — в залах было пустынно. Я так и не заметил ни одного смотрителя на посту, хотя им следовало бы дежурить и в этом крыле здания. Поэтому я позволил себе расслабиться, сел на пол перед бессмертным шедевром Босха и стал ждать, когда меня найдет маэстро Фовел.
«Он придет, — убеждал я себя. — Как всегда». Достав «Кэнон» из кофра, я зарядил пленку, установил диафрагму и держал фотоаппарат в руках наготове. «Все получится», — мысленно повторил я. И лишь тогда я по-настоящему посмотрел на «Сад земных наслаждений».
Из трех частей произведения, картина на левой створке казалась самой умиротворяющей. Мелькнула мысль, что, если сосредоточиться только на ней, это поможет мне привести нервы в порядок. И ведь сработало! Спокойный колорит, центральные фигуры, нагие, но безмятежные, выровняли мое дыхание за минуту. А когда минута прошла, я стал приглядываться к мозаике мелких деталей, рассыпанной у меня перед глазами. Картина была изумительной. Возвращаясь к одному и тому же фрагменту, я всякий раз обнаруживал нечто новое, привлекавшее внимание. И это несмотря на то, что я выбрал наименее насыщенную образами часть триптиха — на фоне общей композиции. Ее истолкование, казалось, не составит труда. В отличие от двух других в левой трети картины художник поместил мало персонажей. Но это была оптическая иллюзия. На переднем плане находилось всего три человеческие фигуры, однако животный мир в глубине сцены выглядел необъятным: слоны, жирафы, дикобразы, единороги, кролики и даже медведь на дереве. Неведомо почему, животные, особенно птицы, увеличивались в размерах, приобретая гигантские формы на соседней створке. Но художник не навязывал эти частности. Он старался привлечь внимание к трем главным персонажам на авансцене и достигал своей цели.
Единственная одетая фигура — Создатель. Взяв за руку обнаженную девушку, Еву, Творец подвел ее к Адаму, сидевшему на земле, поскольку у него только что извлекли ребро. В данной сцене меня особенно поразило, что Бог Великий Хирург относился безразлично к своим созданиям. Их знакомство его совсем не интересовало. Он смотрел прямо на меня, словно призывая вспомнить, что сказано по этому поводу в Библии, и приготовившись изречь: «Не хорошо быть человеку одному»[18].
Слегка оробев, я поднял камеру и, настроив двухсотмиллиметровый объектив, несколько раз щелкнул затвором, снимая глаза Бога с увеличением — строгие, проницательные. И вместе с зеницами совы, которая выглядывала из дупла на дереве-источнике над головой Творца, они нагнетали атмосферу, рождая смутное беспокойство.
Я находился в шаге от картины, совсем один, в полной тишине, и меня знобило. «Но почему? — недоумевал я. — Может, это заблуждение, что видение рая непременно дарует ощущение благодати?»
Я отвел взгляд от видоискателя и посмотрел по сторонам. Посетителей, желавших войти, не наблюдалось. И я, по-прежнему сидя скрестив ноги на керамических плитках пола, вернулся к созерцанию картины. Однажды я где-то прочел, что сюжетом левой створки триптиха являлось сотворение человека. Благословенное время, когда Адам и Ева обитали в райском саду, пока не совершили глупость, вкусив плодов от древа познания добра и зла. Я подозревал, что древо символизировала розоватая конструкция, где облюбовала себе дупло загадочная сова. До сих пор смысл картины поддавался расшифровке. Я сообразил, что по законам геометрии странная хищная птица расположена точно в центре композиции. Но и это не все: рассматривая внимательно сегмент, увидел нечто невероятное. Вооружившись оптикой, я навел объектив на центральную часть доски и обнаружил жутковатую подробность — рядом с «источником» из воды на берег выбиралась рептилия о трех головах. Я сфотографировал ее. Но не успев взглянуть на чудовище невооруженным глазом, наткнулся на другого мутанта: трехглавая птица, похоже, вступила в схватку с маленьким единорогом и рыбой с клювом. Справа от этой компании помесь птицы с рептилией угощалась жабой. А с противоположной стороны кот поймал крысу и уносил ее прочь с явным намерением прикончить. «Но ведь смерти не было места в земном раю», — удивился я, вспомнив занятия по истории Библии.
— Бедный Хавьер! Закончится тем, что ты напьешься, если не проанализируешь эту картину под руководством опытного наставника.
Низкий голос маэстро из Прадо, громкий и насмешливый, грянул громом в тишине зала. Я чуть не выронил фотоаппарат.
— «Сад земных наслаждений» — превосходный выбор, — улыбнулся он, довольный произведенным впечатлением. — В сущности, это своеобразный экзамен в конце пути для тех, кто интересуется арканоном Прадо.
Я не понимал, как Луис Фовел ухитрился незаметно пройти через зал. Но он стоял тут, в двух шагах от моего импровизированного привала, уверенный в себе, в неизменном твидовом пальто и ботинках на жесткой подошве.
- Предыдущая
- 35/50
- Следующая
