Утро богов (Антология) - Шекли Роберт - Страница 11
- Предыдущая
- 11/132
- Следующая
Попав — по другому, разумеется, делу — к нему в кабинет, я упомянул о тревогах археологов. И, честно говоря, не был особенно удивлен, когда Иван Савельевич добродушно сказал, вылавливая чаинки ложечкой из стакана:
— Ну, а если даже так? Если перекапустили ракетчики древних греков? Что? Пары сережек золотых госбанк недосчитается? При нашей-то бесхозяйственности, стоит ли переживать?..
— Да разве ж дело только в сережках, Иван Савельич?..
— Знаю, знаю! — кивнул Агафонов. Я, слушая его, занимался тем же, чем и все посетители этого кабинета, а именно — ласкал пальцами тестикулы бронзового быка, украшавшего чернильный прибор. От частого глаженья бычьи яички блестели, точно серебряные. — Знаю, что ты скажешь. Духовное наследие, корни и все такое. Слагаемые нашей культуры. Я академика Лихачева недавно по телевизору слушал, очень толково говорит. Согласен. И даже щемит что-то в душе. Но, по большому счету… Помнишь, ты мне рассказывал, как твои любимые греки латали крепостные стены? Могильными плитами со старых кладбищ. А уж какой культурный был народ! Не надо будет укреплять оборону, каждую бусинку беречь станем, каждый ваш ломаный горшок…
Вот тут он меня достал, Агафонов. Обычно я сдерживаюсь в разговоре с ним — все-таки командир, хотя и отношения у нас не только служебные, но в этот раз сорвался на откровенность.
— А когда, по-вашему, не надо будет укреплять оборону?
— Ну, это мальчишке ясно. Когда на Западе разоружатся.
— Они того же самого ждут от нас.
— Ничего, слава богу, поняли друг друга, не то, что раньше. Афганскую глупость кончили, ракеты демонтируем, армию сокращаем, выводим из других стран. Так что, может, и не за горами то время…
— За горами, Иван Савельевич! — твердо сказал я. — Даже если атомные арсеналы свернем полностью, чего в ближайшие годы не предвидится, найдем другой повод снова не доверять «империалистам» и держать страну в напряжении.
— Это еще почему?
— А потому, что целость государства можно сберечь только двумя способами: либо развитой экономикой, либо сильной центральной властью. Экономика наша, сами знаете, на папуасском уровне. Сильная же власть требует постоянной лихорадки, особого положения в стране. А для этого призрак угрозы как нельзя более подходит, и мы с ним, родным, не расстанемся.
— Может, я и старовер в политике, — несколько обиженно сказал Агафонов и громко прихлебнул чай. — Но без сильной власти, брат, и экономику твою не создашь. Вот был я однажды в Индии, когда наш отряд с визитом дружбы заходил в Мадрас… Жители тамошние как говорят об англичанах?! Уважительно! Зря вы их, говорят, называете колонизаторами: все, что у нас есть лучшего, оставили они — и заводы, и сервис, и парламентскую систему… А ведь как внедряли? Пушками. Сипаев к стволу привязывали. Одно слово, Британская империя!..
Я окончательно решил не щадить комбрига.
— Британская империя, Иван Савельевич, мир покоряла не столько пушками — любой военной силе можно дать отпор, — сколько высокой технологией. Слаборазвитые народы на опыте убеждались, что жить по-английски лучше, богаче… Еще раньше то же самое показал Рим. Власть его держалась не на мечах, а на прекрасных дорогах, развитом земледелии, справедливых законах для всех — римлян и неримлян…
— Много воды утекло…
— Стало быть?..
— Думать пора.
— Получится ли?
— Нам и решать.
— По тем образцам?..
— Сейчас это к нам не относится, — хмуро сказал Агафонов. — У нас другой принцип. Сильные республики — значит, сильная федерация. И не иначе.
— Дай Бог, конечно… Я бы рад оказаться неправым. Но все-таки, по-моему, самой лучшей человеческой выдумкой в том, что касается общественного устройства, является полис. Да, смейтесь сколько хотите — греческий полис, город-государство, где живет не более нескольких тысяч граждан, со своими ремеслами и торговлей.
— Своими рабами, — ввернул Агафонов.
— Ну, мы же не обязаны на нынешнем уровне техники копировать древнее общество в деталях! Главное — принцип. Полная децентрализация. Конец этих гигантских, жестоких, неповоротливых динозавров — государств…
Он хохотнул, почувствовав себя уверенней, пальцами от горла наружу распушил бороду.
— Полис не может быть вечным, милый мой, не может быть вечным… Раздели любое большое царство на малые: обязательно одно среди них окажется более жадным, чем соседи, начнет захватывать чужие земли — и, глядишь, опять сидит на троне великий государь. Боспорская монархия тоже начиналась с отдельных городов. Так уж устроен человек, ему всегда всего мало — земель, рабов, золота…
— Значит, ты считаешь тиранию неизбежной? Другого пути для людей нет? А как же демократия в Афинах, да и в нашем родном городе? Она тоже на время?..
— Тоже, Котис… Демократия! — Ликон пуще приосанился, в подобном споре он чувствовал себя неуязвимым. — Ее никогда не было и быть не может, это вымысел неудачников, рыночных горлопанов!.. Как ты там ни называй Перикла — стратегом, автократором, народным избранником, — он все равно был монархом, повелителем Афин, ибо народу нужен кто-то один, кому можно поклоняться или на кого можно свалить все беды. При умном правителе, окруженном хорошими советниками, государство процветает; при глупом и корыстном — хиреет. Сами же граждане, никем не управляемые, способны лишь сводить счеты друг с другом да драться за лишний кусок для своих детей, в ущерб чужим… Ты говоришь, демократия процветает в нашем городе? Ну да, конечно, экклезия собирается, булевты говорят мудрые речи. А попробовал бы кто-нибудь из них сказать словечко против Парфенокла с его кораблями, с его пшеницей, которую он продает во все концы света! Благодетель, кормилец, отец города — вот, декрет в его честь, выбитый на белом мраморе, высится посреди агоры! Кто против Парфенокла? То-то… Меч или золото в руках у монарха, зовется ли он архонтом или купцом, философом или менялой-трапезитом — суть неизменна: народ править не может, у страны всегда один хозяин!..
— И тебя, по-видимому, это вполне устраивает?! — Не могу спокойно говорить с Ликоном, всегда начинаю волноваться. — Да, Перикл был честен и справедлив, но однажды к власти в Афинах пришел Критий, осудивший на смерть тысячи невинных!..
Ликон откровенно хохочет, прихлебывая вино из медного варварского бокала. Погода хороша, корабль ровно бежит по зеленым послушным волнам, и гребцы дремлют, растянувшись на своих лавках.
— Народ без головы — это толпа, а толпа льет кровь, как воду! Ни один деспот, даже безумный Камбиз, не сравнится свирепостью с многолюдной чернью, криком решающей — кого карать, кого миловать… — Он вдруг стал сумрачен, точно жрец, вещающий слова оракула, и я понял, что Ликон, выходец из суровой Спарты, умеет быть вовсе не смешным.
— Придет день, и восстанет из среды эллинов царь всего мира!
Озабоченный его словами, я стоял посреди палубы, пока не начал крепчать ветер. Тогда я принялся подгонять матросов, чтобы скорее уменьшили парус — нелепо было бы триере пострадать у родного берега… Кипя в деле, мыслями я все же возвращался к недавнему разговору. Мне чужды люди, подобные Ликону — несомненно умные, твердые волей, но не боящиеся ни войны, ни крови для достижения своей цели. Я ненавижу войну, хотя и давно хожу триерархом, и участвовал не в одном морском сражении. Война отобрала у меня Эвпатру с нерожденным младенцем. Мир подарил мне Мирину…
Мы встретились с ней там, где только и может гражданин нашего полиса свободно заговорить с девушкой — на ежегодных весенних играх в честь Афродиты Навархиды, во время плясок в священной Платоновой роще.
Уже вечерело. На широком берегу к югу от бухты отскакивали по влажному плотному песку состязавшиеся конники, и победителю была вручена расписная амфора с оливковым маслом. Давно окончился праздничный бег по городским улицам, вовлекавший старого и малого; привяли от солнца венки и букеты на воротах домов. Из театра еще волнами докатывались крики там шло состязание поэтов. Я знал: когда отчитают свое певцы богов и героев, каменная чаша станет выбрасывать взрывы смеха — на всю ночь хватит эпиграмм…
- Предыдущая
- 11/132
- Следующая
