Отчаяние - Набоков Владимир Владимирович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/33
• Следующая

На шестой день моего пребывания вeтер усилился до того, что гостиница стала напоминать судно среди бурного моря, стекла гудeли, трещали стeны, тяжкая листва с шумом пятилась и, разбeжавшись, осаждала дом. Я вышел было в сад, но сразу согнулся вдвое, чудом удержал шляпу и вернулся к себe. Задумавшись у окна среди волнующегося гула, я не расслышал гонга, и, когда сошел вниз к завтраку и занял свое мeсто, уже подавалось жаркое — мохнатые потроха под томатовым соусом — любимое блюдо доктора. Сначала я не вслушивался в общий разговор, умeло им руководимый, но внезапно замeтил, что всe смотрят на меня.

«А вы что по этому поводу думаете?» — обратился ко мнe доктор.

«По какому поводу?» — спросил я.

«Мы говорили, — сказал доктор, — об этом убийствe у вас в Германии. Каким нужно быть монстром, — продолжал он, предчувствуя интересный спор, — чтобы застраховать свою жизнь, убить другого…»

Не знаю, что со мной случилось, но вдруг я поднял руку и сказал: «Послушайте, остановитесь…» — и той же рукой, но сжав кулак, ударил по столу, так что подпрыгнуло кольцо от салфетки, и закричал, не узнавая своего голоса: «Остановитесь, остановитесь! Как вы смeете, какое вы имeете право? Оскорбление! Я не допущу! Как вы смeете — о моей странe, о моем народe… Замолчать! Замолчать! — кричал я все громче. — Вы… Смeть говорить мнe, мнe, в лицо, что в Германии… Замолчать!..»

Впрочем, всe молчали уже давно — с тeх пор, как от удара моего кулака покатилось кольцо. Оно докатилось до конца стола, и там его осторожно прихлопнул младший сын ювелира. Тишина была исключительно хорошего качества. Даже вeтер перестал, кажется, гудeть. Доктор, держа в руках вилку и нож, замер; на лбу у него замерла муха. У меня заскочило что-то в горлe, я бросил на стол салфетку и вышел, чувствуя, как всe лица автоматически поворачиваются по мeрe моего прохождения.

В холлe я на ходу сгреб со стола открытую газету, поднялся по лeстницe и, очутившись у себя в номерe, сeл на кровать. Я весь дрожал, подступали рыдания, меня сотрясала ярость, рука была загажена томатовым соусом. Принимаясь за газету, я еще успeл подумать: навeрное — совпадение, ничего не случилось, не станут французы этим интересоваться, — но тут мелькнуло у меня в глазах мое имя, прежнее мое имя…

Не помню в точности, что я вычитал как раз из той газеты — газет я с тeх пор прочел немало, и они у меня нeсколько спутались, — гдe-то сейчас валяются здeсь, но мнe некогда разбирать. Помню, однако, что сразу понял двe вещи: знают, кто убил, и не знают, кто жертва. Сообщение исходило не от собственного корреспондента, а было просто короткой перепечаткой из берлинских газет, и очень это подавалось небрежно и нагло, между политическим столкновением и попугайной болeзнью. Тон был неслыханный, — он настолько был неприемлем и непозволителен по отношению ко мнe, что я даже подумал, не идет ли рeчь об однофамильцe, — таким тоном пишут о каком-нибудь полуидиотe, вырeзавшем цeлую семью. Теперь я, впрочем, догадываюсь, что это была уловка международной полиции, попытка меня напугать, сбить с толку, но в ту минуту я был внe себя, и каким-то пятнистым взглядом попадал то в одно мeсто столбца, то в другое, — когда вдруг раздался сильный стук. Бросил газету под кровать и сказал: «Войдите!»

Вошел доктор. Он что-то дожевывал.

«Послушайте, — сказал он, едва переступив порог, — тут какая-то ошибка, вы меня невeрно поняли. Я бы очень хотeл…»

«Вон, — заорал я, — моментально вон».

Он измeнился в лицe и вышел, не затворив двери. Я вскочил и с невeроятным грохотом ее захлопнул. Вытащил из-под кровати газету, — но уже не мог найти в ней то, что читал только что. Я ее просмотрeл всю: ничего! Неужели мнe приснилось? Я сызнова начал ее просматривать, — это было как в кошмарe, — теряется, и нельзя найти, и нeт тeх природных законов, которые вносят нeкоторую логику в поиски, — а все безобразно и бессмысленно произвольно. Нeт, ничего в газетe не было. Ни слова. Должно быть, я был страшно возбужден и бестолков, ибо только через нeсколько секунд замeтил, что газета старая, нeмецкая, а не парижская, которую только что держал. Заглянув опять под кровать, я вытащил нужную и перечел плоское и даже пасквильное извeстие. Мнe вдруг стало ясно, что именно больше всего поражало, оскорбительно поражало, меня: ни звука о сходствe, — сходство не только не оцeнивалось (ну, сказали бы, по крайней мeрe: да, — превосходное сходство, но все-таки по тeм-то и тeм-то примeтам это не он), но вообще не упоминалось вовсе, — выходило так, что это человeк совершенно другого вида, чeм я, а между тeм не мог же он вeдь за одну ночь разложиться, — напротив, его физиономия должна была стать еще мраморнeе, сходство еще рeзче, — но если бы даже срок был больший, и смерть позабавилась бы им, все равно стадии его распада совпадали бы с моими, — опрометью выражаюсь, черт, мнe сейчас не до изящества. В этом игнорировании самого цeнного и важного для меня было нeчто умышленное и чрезвычайно подлое, — получалось так, что с первой минуты всe будто бы отлично знали, что это не я, что никому в голову не могло прийти, что это мой труп, и в самой ноншалантности[4] изложения было как бы подчеркивание моей оплошности, — оплошности, которую я, конечно, ни в коем случаe не мог допустить, — а между тeм, прикрыв рот и отвернув рыло, молча, но содрагаясь и лопаясь от наслаждения, злорадствовали, мстительно измывались, мстительно, подло, непереносимо…

Тут опять постучались, я, задохнувшись, вскочил, вошли доктор и жеран. «Вот, — с глубокой обидой сказал доктор, обращаясь к жерану и указывая на меня, — вот — этот господин не только на меня зря обидeлся, но теперь оскорбляет меня, не желает слушать и весьма груб. Пожалуйста, поговорите с ним, я не привык к таким манерам».

«Надо объясниться, — сказал жеран, глядя на меня исподлобья. — Я увeрен, что вы сами…»

«Уходите! — закричал я, топая. — То, что вы дeлаете со мной… Это не поддается… Вы не смeете унижать и мстить… Я требую, вы понимаете, я требую…»

Доктор и жеран, вскидывая ладони и как заводные переступая на прямых ногах, затараторили, тeсня меня, — я не выдержал, мое бeшенство прошло, но зато я почувствовал напор слез и вдруг, — желающим предоставляю побeду, — пал на постель и разрыдался.

«Это все нервы, все нервы», — сказал доктор, как по волшебству смягчаясь.

Жеран улыбнулся и вышел, нeжно прикрыв за собой дверь. Доктор налил мнe воды, предлагал брому, гладил меня по плечу, — а я рыдал и, сознавая отлично, даже холодно и с усмeшкой сознавая, постыдность моего положения, но вмeстe с тeм чувствуя в нем всю прелесть надрывчика и какую-то смутную выгоду, продолжал трястись, вытирая щеки большим, грязным, пахнувшим говядиной платком доктора, который, поглаживая меня, бормотал:

«Какое недоразумeние! Я, который всегда говорю, что довольно войны… У вас есть свои недостатки, и у нас есть свои. Политику нужно забыть. Вы вообще просто не поняли, о чем шла рeчь. Я просто спрашивал ваше мнeние об одном убийствe».

«О каком убийствe?» — спросил я всхлипывая.

«Ах, грязное дeло, — переодeл и убил, — но успокойтесь, друг мой, — не в одной Германии убийцы, у нас есть свои Ландрю, слава Богу, так что вы не единственный. Успокойтесь, все это нервы, здeшняя вода отлично дeйствует на нервы, вeрнeе на желудок, что сводится к тому же».

Он поговорил еще немного и встал. Я отдал ему платок.

«Знаете что? — сказал он, уже стоя в дверях. — А вeдь маленькая графиня к вам неравнодушна. Вы бы сыграли сегодня вечером что-нибудь на роялe (он произвел пальцами трель), увeряю вас, вы бы имeли ее у себя в постели».

Он был уже в коридорe, но вдруг передумал и вернулся.

«В молодые безумные годы, — сказал он, — мы, студенты, однажды кутили, особенно надрызгался самый безбожный из нас, и когда он совсeм был готов, мы нарядили его в рясу, выбрили круглую плeшь, и вот поздно ночью стучимся в женский монастырь, отпирает монахиня, и один из нас говорит: „Ах, сестра моя, поглядите, в какое грустное состояние привел себя этот бeдный аббат, возьмите его, пускай он у вас выспится“. И представьте себe, — они его взяли. Как мы смeялись!» — Доктор слегка присeл и хлопнул себя по ляжкам. Мнe вдруг показалось — а не говорит ли он об этом (переодeли… сошел за другого…) с извeстным умыслом, не подослан ли он, и меня опять обуяла злоба, но, посмотрeв на его глупо сиявшие морщины, я сдержался, сдeлал вид, что смeюсь, он, очень довольный, помахал мнe ручкой и наконец, наконец, оставил меня в покоe.

• Предыдущая
• 29/33
• Следующая