Домовые - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 17
- Предыдущая
- 17/103
- Следующая
— А сторожа твои к тебе непутем попали! — продолжала Кубышечка. — Помяни мое слово — их уже с собаками ищут! Найдут, откопают — что тогда делать станешь?
— Кто сейчас разинских казаков с собаками искать станет?! — не сдавался упрямый дед. — Вот теперь-то мы порядок и наведем!
— Что ж ты раньше их в дело не пускал?
— А незачем было! — догадался дед. — Теперь же вы меня так своим бусурманством допекли…
Он помолчал, разинув рот, поскольку его осенило. И завершил торжественно и грозно:
— И хочу я от вас лес раз и навсегла очистить к блудливой матери!
— От нас? Да ты, гляжу, совсем из ума выжил! Как это — от нас очистить? Мы же тут лежим! Откапывать ты нас, что ли, собрался да на дорогу выкидывать?
— Что лежит — то пусть лежит, и молодцы мои это стеречь будут. А бусурманский дух под корень изведу! — разумно рассудил дед Разя. — Вот он, бусурманский дух!
И указал молодцам на Бахтеяра-Сундука.
— Ты еще крикни — взы его, собаченьки! — подсказала бешеная Кубышечка.
— Да ты, дура, на него глянь! Нос крюком, сам черный! И еще похваляется — мол, я в лесу самый богатый! Похвалялся, а?
— Да что ж ты молчишь, Бахтеярушка?.. Кубышечка повернулась к давнему своему сотоварищу. Но тот лишь руками развел — мол, похвалялся…
— Нечего тебе в нашем лесу делать! — галдел дед. — Ишь, персидская бирюза! Булаты дамасские! Кто тебя сюда звал? Развел тут бусурманство — глядеть тошно! Испоганил нам лес!..
Собственно, против бирюзы дед ничего не имел. И был бы счастлив, если бы та бирюза попала в черный горшок с медью и испанским серебришком. Ему Бахтеяра страсть как хотелось сбыть с рук — и все это отлично понимали.
Да и Бахтеяр понимал не хуже прочих. Было в нем немало от того персидского купца, который возил товар из самого Тебриза и потому осиливал опасный путь, что голову на плечах имел толковую, один только раз и дал маху… Но молчал Бахтеяр, глядя в землю, а потом и сказал жалобно:
— А что, братцы, может, он и прав? Я ведь и точно что чужой… Звать меня сюда не звали… Может, он за дело обижается?.. Прости меня, дедушка, коли в чем виноват! Я же и в самом деле — черномазый!
— То-то! Все слышали?! — дед повернулся к сторожам, а потом победно уставился на Кубышечку. Она же от этого внезапного покаяния просто онемела.
— Бахтеяр, да что же ты? Или мы вместе трех сотен лет не пролежали? — возмутился Елисей. — Какой ты нам чужой?!
— А с тобой еще построже разговор будет! Ты почему конь?! Мы все — человеческого образа, а ты — конского!
— Ну и что? Вон иные клады в петушьем образе являются, иные — вообще в свинском! — возразил Елисей. — А то еще гроб выезжает!
— В свинском-то виде знаешь кто является? Это нечистый людям головы морочит! А вот ты объясни, почему ты в конском!
— Да изначально повелось! Само как-то вышло!
— Когда это — изначально?! Это не повелось, это ты нарочно выдумал — с копытами быть! А знаешь, кто с копытами? То-то!
Елисей, изумившись такому неожиданному навету, обернулся, ища помощи у соседей. Но Кубышечка стояла, словно не понимая происходящего, Бахтеяр-Сундук норовил пасть на колени, а самый с виду молодой, крепыш Алмазка, был занят тем, что удерживал его от этой дурости.
— Ты, дед, ври, да не завирайся! — не совсем уверенно крикнул Елисей.
— Ты еще перечить? — дед расхрабрился. — Ребятушки, слышали? Бей его, ребятушки!
— А вот я вас копытами!
Елисей заплясал на месте, готовый развернуться и ударить задними ногами.
Очевидно, один из сторожей когда-то имел дело с лошадьми. Он резко выбросил руку вбок — и вот уже в этой руке была сухая длинная ветка, и вот взлетела, и вот весомо хлестнула Елисея по крупу.
Если вдуматься — для здорового коня такой удар был немногим больнее комариного укуса. Но совершенно первобытный ужас охватил Елисея. Он кинулся прочь — напролом через кусты, подальше от страшной ветки! И опомнился довольно далеко от поляны, где во весь голос хохотал довольный дед Разя.
Дед уловил сущность власти.
Он мог вершить судьбами! Он мог изгонять и пускать обратно! Он мог требовать ползанья на брюхе перед своей особой! А какая от этого польза, да и будет ли она вообще, — дело десятое. Зато радости сколько!
Для того, кто триста лет прозябал в тени более значительных кладов, это было подлинным откровением.
— До всех до вас доберусь! — вопил дед Разя. — Все у меня в ногах валяться будете! Ты, Алмазка, хоть и бусурман, можешь оставаться. Только половину серебра ко мне перетащи. А ты, Кубышка…
— Что — я? Думаешь, Бахтеярку с толку сбил, Елисея прогнал, так и я — за ними? — возмутилась Кубышечка. И кинулась на деда с кулаками, да его заслонили сторожа.
Они отбросили девушку не жестоко, даже с некоторой осторожностью, однако она отлетела сажени на две и, не удержавшись, села в траву. Правда, сразу же вскочила.
На глазах у нее от ярости и унижения выстрелили слезы.
— Бахтеяр! Алмаз! Или вы не видите, что тут творится?! — крикнула она.
Тут Бахтеяр извернулся-таки и пал на колени, принялся биться лбом в мягкую землю:
— Прости бусурманина!.. Не своей волей я сюда лег — а меня злые люди положили!
Алмаз же отвернулся и замотал кудрявой головой, словно желая избавиться от наваждения этой ночи.
— Хороши! Мужики! Орлы! Тряпки вы! Не клады, а ветошь тухлая! Не хочу с вами лежать! Первому встречнему отдамся! — воскликнула Кубышечка. — Сил моих больше нет! Слышишь, дед?! Первому встречнему!
Вскочила и понеслась по тропе к дороге — отдаваться.
— Возьмут тебя, как же! — дед расхохотался, но никто его не поддержал. — Который год от тебя шарахаются! Кому ты, дура, нужна?!?
Кубышечка слышала эти издевки, но бега не прерывала.
Отдаться для нее значило — прекратить свое существование. Но, с одной стороны, на то и клад, чтобы попасть кому-то в руки и быть истраченным. А с другой — пожила она довольно. С того дня, как одичавший казацкий отряд, шастая по лесам, набрел на польский и разжился золотом, с той ночи, как атаман по одной покидал монеты в небольшую глиняную кубышку с узким горлом, прошло ни много ни мало — почти четыреста лет. И прожила их Кубышечка в полное свое удовольствие. Однажды чуть замуж не вышла.
Того молодца она повстречала довольно далеко от родного леса. Сказался сторожем богатого клада, положенного самим князем Дмитрием Шемякой и заговоренного на двенадцать молодцов и двенадцать жеребцов. Князь был лихой, смутьян и изменник, отчаянная голова, и не пожалел ни парней, ни коней — всех мертвыми уложил вкруг котла с крышкой, доверху набитого золотом, серебром, церковной утварью и жемчугом. Кладу же велел выходить из земли, когда рядом ляжет столько же свежих покойников.
Время было тихое — кладовая запись куда-то затерялась и никто не пытался взять клад, сторожа скучали. Сколько-то времени Кубышечка гуляла с женихом и даже собиралась вместе с ним поселиться при своем золоте — тому-то кладу и одиннадцати молодцов хватит. Но тут кладовая запись выплыла! Нашелся отчаянный человек, подбил двух соседних помещиков, началась суета. Пригнали каких-то кляч, привели под охраной какую-то кабацкую теребень, поставили, сказали нужные слова, а кладу-то что? Он по головам да по ногам счел — и начал из земли подыматься! Приведенные же, наоборот, стали уходить в землю. Поднялся великий крик. Перепуганные помещики, не докончив дела, дали деру, отчаянный кладознатец — за ним, а кабацкая теребень, понятно, следом. Но походы к кладу тем не кончились. Жених вынужден был денно и ночно сторожить, Кубышечка обиделась — поссорились, тем дело и кончилось.
А потом стряслось неожиданное — рубили просеку под какие-то железные сквозные башни, надо полагать — сторожевые, и набрели на клад с косточками вместе. Среди строителей оказался знающий — заплатил в соседней деревне попу, тот и отпел в церкви всех двенадцать молодцов. И перестали они являться!
Добежав до проселочной дороги, Кубышечка перешла на шаг. Время было такое, что на хорошего человека рассчитывать не приходилось, все хорошие люди давно спали. Но неподалеку была городская окраина, и молодежь из поселка бегала туда на какие-то шумные ночные посиделки с плясками. Кубышечка однажды подкралась послушать — и думала, что навеки оглохла, однако как-то обошлось.
- Предыдущая
- 17/103
- Следующая
