Сладострастие бытия (сборник) - Дрюон Морис - Страница 39

• Предыдущая
• 39/96
• Следующая

– И что же она говорила? – спросила Кармела.

– Я не прислушивалась. У меня на это нет времени. У нас их столько, знаете!

Они шли по двору, построенному в стиле монастыря, с двумя ярусами колонн и окон в готическом стиле.

– Когда-то эта часть приюта предназначалась для людей благородного происхождения, – произнесла сестра Цецилия.

И тут они увидели, как открылась боковая дверь и медленно, словно из толщи стены, из нее появилась тележка, которую толкала перед собой сестра Пия.

Сестра Цецилия остановилась.

– Вот она. Вы пришли слишком поздно, – произнесла она, осеняя себя крестным знамением. Затем, подойдя к тележке, она откинула верхнюю часть простыни и спросила Кармелу: – Это ведь она, не так ли?

Кармела ни разу в своей жизни не видела покойников. Она смогла лишь утвердительно опустить ресницы. Сердце ее едва не остановилось, и на несколько секунд перед глазами все пропало в черном тумане.

– Сколько ей было лет? – произнесла Кармела.

Сестры недоуменно переглянулись.

– Я хочу сказать, – пояснила Кармела, – в каком возрасте она себя представляла в разговоре.

– Не знаю, – сказала сестра Пия. – Но мне кажется, что она потом полностью пришла в сознание и больше уже не бредила. Сегодня утром, посмотрев на меня, она сказала: «Как? Неужели жизнь уже кончилась?» После этого она не произнесла больше ни слова.

Сестра Цецилия опустила простыню.

– А кто позаботится о погребении? – спросила она. – Вы или мы? Если мы, ее похоронят в общей могиле.

Кармела вспомнила о могиле в соборе Сиены.

– А если похоронить отдельно?

– Концессия на три года будет стоить семь тысяч шестьсот лир.

– Я их вам дам, – сказала Кармела, ощупывая только что полученные деньги.

– Вы можете оставить деньги в приемном отделении. Мы сделаем все, что нужно.

Кармела стала думать, как могло случиться, что накануне в павильоне киностудии она так горько заплакала при мысли о том, что графиня умерла, а теперь у нее не было слез, а лишь ощущение слабости во всем теле.

– Может быть, выпьете кофе? – сказала сестра Пия, увидев посеревшее лицо Кармелы.

– Нет, спасибо, не стоит, – ответила девушка. – Я лучше пойду.

– И вы ступайте, сестра Пия, – сказала сестра Цецилия. – Не надо здесь стоять, – добавила она, указывая на труп.

Сестра Пия налегла на ручки тележки и продолжила свой путь.

– Вы это принесли для нее? – спросила сестра Цецилия, указывая на пакет, который Кармела держала в руках. – Может быть, вы пожелаете оставить это какой-нибудь другой больной? У нас они все такие бедные!..

Не говоря ни слова, Кармела открыла пакет, вынула флорентийское зеркальце и протянула пакет монахине.

И пошла к выходу.

По пути она машинально поднесла зеркальце к лицу.

В овале из позолоченного серебра она увидела рядом со своим лицом останки Санциани, которые удалялись под своды готического храма.

Накрытое белой простыней, это тело с выступающими ступнями, напоминавшее каменное надгробие и бывшее некогда столь красивым, катилось в последний путь на тележке для бедняков, и колонны монастыря отбрасывали на проплывавшее мимо них тело поочередно то тень, то свет…

Наконец Санциани пропала с зеркала…

Повелители просторов[6]

С охоты ехали шагом. Мелкий осенний дождик, нудный и промозглый, усиливал терпкий запах взмокших лошадей и ароматы вечернего леса.

Кортеж возглавлял одинокий всадник. Под намокшей красной курткой угадывались костлявые, чуть покатые плечи. На поясе висел охотничий рог.

Головкой хлыста он ласково поглаживал блестящую от воды шею лошади. Высокая гнедая кобыла слегка поводила ушами и аккуратно обходила лужи.

– Давай, Дама Сердца! Давай, моя красавица, – вполголоса сказал всадник.

И вдруг, поджав тонкие губы, затрубил сигнал «Гончие, вперед!».

По времени надо было бы трубить «сбор», но рог он не трогал. Он выводил сигнал губами, с детства наловчившись подражать духовым инструментам. Он не пел, а точно передавал звук трубы, и сигнал замирал в лесной чаще.

Голоса едущих сзади псовых охотников тонули в сырой мгле, и было слышно только, как чавкают по грязи лошадиные копыта да как губы всадника до бесконечности воспроизводят один и тот же сигнал.

Неожиданно всадник насторожился и придержал Даму Сердца. Слева из леса донесся визгливый собачий лай. Собака, которая гонит дичь, так не лает. Так лает собака, которой больно. Склонив голову набок, всадник прислушался.

К нему подъехал совсем юный охотник – судя по одежде, гость.

– Месье Сермюи? – робко спросил он.

– К вашим услугам.

– Вы слышали? Говорят, что скотину…

– Зарубите себе на носу, месье, что собака – не скотина.

Тонкие губы приоткрылись, и коротко подстриженные седоватые усики чуть дернулись.

Юноша, который еще только начал ездить на охоту, залопотал, желая исправить положение:

– Прошу прощения. Хотите, я съезжу… посмотрю?

– На что посмотрите? Я уже достаточно взрослый, месье, чтобы самому заниматься своей командой.

И, бросив гостя, барон де Сермюи перепрыгнул через попавшуюся на пути канаву, пустил лошадь в галоп и ускакал в чащу.

Фалды охотничьей куртки развевались на скаку, лужи вспенивались под копытами. Сжав бока кобылы черными сапогами, он безошибочно задавал ей направление между буками, растущими в опасной близости друг от друга. Миновав вересковую поляну и спустившись по откосу вниз, барон поскакал дальше, пригнувшись, чтобы не задеть нижние ветки, поминутно окатывавшие его водой.

Волнующий, желанный простор приближался. Всадник выскочил на заваленную бревнами прогалину.

На другом ее краю, прижавшись к земле, визжала привязанная к дереву собака из лучшей гончей своры. Ее изо всех сил хлестал арапником человек в ливрее.

Сермюи ринулся через поляну и, на скаку вытащив ногу из стремени, ударил псаря каблуком в плечо, да так, что тот кубарем покатился по земле.

Дама Сердца остановилась. Остолбеневший от неожиданности псарь, не поднимаясь с земли, тупо глядел на свою окровавленную руку, а собака, в ярости порвав поводок, с лаем бросилась на него.

Псарь съежился, лицо его вытянулось от страха. Для собаки он был врагом и теперь лежал – поверженный, пахнущий кровью. Он понимал, что от лучшей из гончих при таких обстоятельствах пощады ждать не придется.

– Фало! Назад! – крикнул всадник. – Назад, я сказал!

Собака еще раз рявкнула, отвела налившиеся кровью глаза и угрюмо забежала за круп кобылы.

Псарь, здоровенный смуглый парень с низким лбом, тяжело поднялся, дрожа от страха и гнева.

– Ваша собака меня укусила! – крикнул он и, не выпуская плетки, показал укушенную руку.

– Потому что ты мерзавец и неряха, – ответил Сермюи.

– Укусила, и уже не в первый раз, – повторил псарь.

Он вскочил, замахнулся плеткой, и тут на миг его глаза встретились с узкими серыми глазами всадника, блестевшими из-под густых бровей.

Дама Сердца отпрянула в сторону. Сермюи быстрым движением выхватил свой арапник. Плеть щелкнула возле самого лица псаря, но тот как стоял, так и остался стоять с поднятой рукой. И тогда он услышал:

– Ты заслужил хорошую порку. Это ты понимаешь? Все, с меня хватит. Вот Бог, а вот порог! Убирайся, и на этот раз никакого прощения тебе не будет!

Всадник повернулся спиной и ускакал обратно в лес, чтобы занять свое место во главе охоты. Фало, с обрывком поводка на шее и со следами арапника на мокрой шкуре, трусил возле копыт Дамы Сердца.

– Эй, Залом![7] – позвал Сермюи.

• Предыдущая
• 39/96
• Следующая