После падения - Тодд Анна - Страница 19
- Предыдущая
- 19/152
- Следующая
– Я не расстроена, но не хочу, чтобы это стало обычным явлением.
– Этого не будет. Кроме того, ты уедешь, – напоминает он мне.
Гляжу через стол на человека, с которым знакома всего два дня, и не отвечаю. Вместо этого подхожу вместе с Хардином к холодильнику и открываю дверцу морозилки.
– Что бы ты хотел съесть? – спрашиваю я его.
Он осторожно смотрит мне в глаза, явно пытаясь угадать мое настроение.
– Курицу, например… или можем что-нибудь заказать?
Я вздыхаю:
– Давай закажем.
Не хочу ему грубить, но в голове у меня кружится тысяча вариантов того, что могло быть в его телефоне, раз он решил все удалить. После того как мы решаем сделать заказ, отец и Хардин начинают спор, что заказать – китайскую еду или пиццу. Хардин хочет пиццу; он побеждает, напомнив, что платить будет он. Отец, впрочем, не очень обижается, только смеется и машет руками.
Так странно на них смотреть. После того как мой отец ушел, я часто думала о нем, когда видела отцов своих друзей. Я создала себе образ человека, похожего на тех, кого я видела, только старше, и, безусловно, не бездомного бродягу. Я всегда представляла, как он, с портфелем, набитым важными документами, идет к своей машине и несет в руке кружку кофе. Не думала, что он будет продолжать пить, что у него не будет средств к существованию и дома. Не могу представить себе маму и этого человека ведущими беседу, не говоря уже о том, чтобы они провели в браке несколько лет.
– Как вы с мамой познакомились? – неожиданно спрашиваю я.
– В колледже, – отвечает отец.
Хардин хватает телефон и выходит из комнаты, чтобы заказать пиццу. Наверное… А может, чтобы кому-нибудь позвонить, а потом быстренько удалить вызовы.
Сажусь за кухонным столом напротив отца.
– Вы долго были знакомы перед свадьбой?
– Всего два года. Мы рано поженились.
Неловко спрашивать такое, но я понимаю, что у меня не будет возможности получить ответ от матери.
– Почему?
– Ты никогда не говорила об этом с мамой? – спрашивает он.
– Нет. Мы никогда не говорили о тебе. Если даже я пыталась начать этот разговор, она замыкалась в себе, – отвечаю я, глядя, как заинтересованность на лице отца меняется смущением.
– А.
– Извини, – говорю я, хотя и не уверена, что мне есть за что извиняться.
– Нет, я понимаю. Я ее не виню. – На мгновение он закрывает глаза, потом открывает их. Хардин возвращается на кухню и садится рядом со мной. – Отвечаю на твой вопрос: мы поженились так рано, потому что она забеременела тобой, а твои бабушка с дедушкой ненавидели меня и старались, чтобы она держалась от меня подальше. Так вот мы с ней и соединились.
Он улыбается, наслаждаясь воспоминаниями.
– Вы поженились назло бабушке с дедушкой? – с улыбкой спрашиваю я.
Мои бабушка с дедушкой, царствие им небесное, были немножко… странные. Очень странные. В моих детских воспоминаниях осталось, как меня затыкают за обеденным столом, требуют, чтобы я не смеялась, и заставляют снимать обувь, прежде чем заходить на ковры. На мой день рождения они присылали совершенно невыразительные карточки сберегательного счета, которым можно воспользоваться через десять лет, – не лучший подарок для восьмилетней девочки.
Моя мама была абсолютным клоном моей бабушки, только поживее. Хотя она старалась; мама тратила дни и ночи, пытаясь стать такой же совершенной, какой, по воспоминаниям, была ее мать.
Или настолько совершенной, насколько она ее представляла, неожиданно думаю я.
Отец усмехается:
– В некотором смысле да, назло. Но твоя мама всегда мечтала выйти замуж. Она практически приволокла меня к алтарю.
Он снова смеется, и Хардин смотрит на меня, прежде чем тоже усмехнуться.
Я хмуро поглядываю на него, вспоминая его реплики по поводу моих суждений о браке. Потом снова обращаюсь к папе:
– А ты был против брака?
– Нет. Честно говоря, я не помню; помню только, что был напуган, как всякий девятнадцатилетний пацан.
– И не зря. Мы видим, как это на тебе отразилось, – вставляет Хардин.
Я кидаю на него негодующий взгляд, но отец только отмахивается.
– Не то чтобы я это рекомендую, но многим молодым родителям это полезно. – Он машет рукой. – Я просто не был из их числа.
– А, – хмыкаю я. Не могу представить себе родителей в моем возрасте.
Он улыбается, давая мне понять, что готов отвечать еще.
– Еще вопросы, Тесси?
– Нет… думаю, это все, – говорю я.
Мне точно не очень уютно рядом с ним, но определенно уютнее, чем если бы на его месте сидела мать.
– Если захочешь узнать еще, спрашивай. А пока, если никто не против, я приму душ перед ужином?
– Конечно. Давай, – отвечаю я.
Просто не верится, что он тут всего два дня. Так много всего произошло с тех пор, как он тут появился, – Хардина отчислили или не отчислили, встреча с Зедом на парковке, обед со Стеф и Молли, стертый журнал вызовов – даже очень много. Это просто кошмар, куча вопросов постоянно растет, и кажется, что уменьшится она еще не скоро.
– Что-то случилось? – спрашивает Хардин, когда отец исчезает в коридоре.
– Ничего. – Я встаю и прохожу несколько шагов, прежде чем он меня останавливает, коснувшись моей талии и поворачивая к себе лицом.
– Я хорошо тебя знаю. Скажи мне, что случилось, – тихо требует он, положив руки мне на бедра.
Я пристально смотрю ему в глаза.
– Ты.
– Я… что? Поясни.
– Ты странно себя ведешь, ты удалил все сообщения и вызовы.
Он раздраженно морщится, потирает нос.
– Почему бы тебе не перестать лазить в мой телефон?
– Потому что ты ведешь себя подозрительно и…
– Так ты все-таки в нем копалась? Разве я тебе не говорил, чтобы ты так не делала?
Его негодование так меня возмущает, что кровь немедленно вскипает от гнева.
– Я знаю, что не должна копаться в твоих вещах, но ты не должен давать мне для этого причины. И если тебе нечего скрывать, что ты так беспокоишься? Я была бы не против, если бы ты посмотрел мой телефон. Мне нечего скрывать.
Я достаю из кармана телефон и протягиваю ему. И мгновенно вспоминаю, что, кажется, не удалила сообщение от Зеда, и начинаю паниковать, но Хардин отклоняет мою руку.
– Ты это делаешь просто в оправдание своего психоза, – заявляет он.
Его слова обижают меня. Но мне нечего сказать. То есть много есть что сказать, но слова застревают в горле. Я сбрасываю его руки с бедер и несусь прочь. Он сказал, что знает меня достаточно хорошо, чтобы чувствовать, когда со мной что-то не так. А я знаю его достаточно хорошо, чтобы определить, когда ловлю его на чем-то – будь то маленькая ложь или ставка на то, что кто-то лишит меня девственности; каждый раз происходит одно и то же: сначала он себя ведет подозрительно, а потом, когда я прижимаю его к стенке, сердится, защищается и наконец меня оскорбляет.
– Не уходи от меня! – бубнит он за моей спиной.
– Не ходи за мной! – требую я, уходя в спальню.
Но через секунду он появляется в дверях.
– Мне не нравится, когда ты лезешь в мое барахло.
– Мне тоже не нравится, но приходится.
Он закрывает дверь и прислоняется к ней спиной.
– Не стоит. Я их удалил, потому что… это вышло случайно. Там не было ничего, что бы заставило тебя волноваться.
– Волноваться? Ты хотел сказать «психовать»?
Он вздыхает.
– Я правда не хотел этого говорить.
– Тогда перестань говорить то, что не хотел говорить. Потому что я не понимаю, что ты серьезно говоришь, а что нет.
– Тогда не ройся в моем барахле. Потому что я не могу понять, могу я доверять тебе или нет.
– Ну ладно. – Я сажусь за стол.
– Ну ладно, – повторяет он, садясь на кровать.
Не могу решить, верю я ему или нет. Ничего не прибавилось, но и не убавилось. Может, он удалил вызовы и эсэмэс случайно, а может – потому что говорил по телефону со Стеф. Распаленное воображение развивает обрывки разговора, которые я слышала, но я не могу спросить об этом разговоре Хардина, потому что не хочу, чтобы он знал, что я подслушивала. Кроме того, он все равно не скажет, о чем они говорили.
- Предыдущая
- 19/152
- Следующая
