Исчезнувший фрегат - Иннес Хэммонд - Страница 19

• Предыдущая
• 19/82
• Следующая

— Вы действительно шотландец? — спросил я его. — Или только изображаете?

— Нет. Это мой натуральный выговор. Хотите услышать историю моей жизни? — прибавил он.

Теперь, когда он откинулся на спинку и наполовину прикрыл глаза, его улыбка больше напоминала оскал.

— Ну ладно. С рождения я очутился среди бандитов Глазго.

Он сказал это так, будто этим можно было гордиться.

— Родом из Горбалза[42], мою мать-алкоголичку бросили в огромную новую многоэтажную тюрьму, когда мне было два года. Она была проституткой. Своего отца я вообще не знал. К семи годам меня уже два раза арестовывали. Настоящий маленький хулиган, жил в основном на улице и добывал себе пропитание в районе доков, наблюдая, как их один за другим уничтожают профсоюзы. В конце концов, прячась в сортире спального вагона, я приехал в Лондон и прибился к торговцу с лотка всякой мелочью к северу от Майл-Энд-Роуд.

Какое-то время он молчал, плотно зажмурив глаза, и я подумал, что он, наверное, уснул. Но он снова наклонился ко мне.

— Кларк его фамилия. Звали Нобби. Нобби Кларк. Известный был человек в своем деле. Торговля краденым, как вы понимаете.

Выросший на востоке Англии, я мог распознать настоящий говор кокни, и в его речи он постоянно проявлялся.

— Естественно, некоторые вещи были чистыми. Нобби все это перемешивал, и никто его ни разу не поймал. Портабелло-Роуд, четыре утра в субботу — там было его лучшее место. Парни стаскивали барахло к открытию его прилавка, и к шести часам из краденого уже ничего не было. К тому моменту как появлялись полицейские, у Нобби уже было все чисто. Ах ты ж, черт побери!

Он едва не расхохотался, его широко открытые глаза радостно светились от воспоминаний о былом.

— Вы не поверите, чему я научился за те три года, что провел с ним.

Уорд вздохнул.

— А потом, когда мне было уже десять и я уже начал соображать, что к чему, старикан взял и умер. Бог мой! Я его любил, действительно любил. В конце концов, он мне был как отец. Другого ведь у меня и не было.

Он повернулся к окну, глядя мимо меня, и его серые глаза увлажнились от чувств.

— Знаете, Пит, я заплатил за его похороны. Он не оставил для этого денег, и я оплатил его погребение из того, что успел отложить. И вы знаете, что Нобби выкинул? Он оплатил мне это чертово образование. Господи! Я бы убил старого мерзавца, если бы он уже не лежал в могиле.

Неожиданно он расхохотался.

— Правильным парнем был этот Нобби. И вот, вместо того чтобы загреметь в колонию для несовершеннолетних, где я бы познал все премудрости того образа жизни, к которому уже приспособился, я очутился в частной школе для среднего класса, где стал учиться правильному языку, на котором, по мнению бедных наставников с обтрепанными манжетами, говорят лучшие представители английского общества. Вы учились в частной начальной школе?

Я покачал головой:

— Нет, я ходил в государственную школу.

— Ну, тогда вы не знаете, что творили маленькие паршивцы, когда выключали свет. Некоторые из них прикладывались к спиртному, когда я туда попал. В конце концов их, конечно же, ловили, и директор многих сек. Дело было в начале семидесятых. Об этом пронюхали газетчики и подняли шум. «Гардиан» даже выпустил на эту тему передовицу — «руки прочь от юных заблудших бедолаг, они не виноваты». Вина лежит на родителях, государстве, социальных работниках, частных школах и вообще всей системе. Надо ли говорить, что школа после этого закрылась. А я перешел в Итон[43].

Он замолчал, и мне осталось лишь гадать, не сочинил ли он всю эту историю. От акцента не осталось и следа, его английский звучал безупречно.

— Почему в Итон?

— Таково было желание Нобби. Опекуны должны были определить меня в Итон, Нобби не сказал как, и по сей день я не знаю, как они этого добились, но в Итон я пошел. Ну а что?

Улыбаясь, он покачал головой.

— Первый урок, который я усвоил, — никогда не попадаться. Даже опекуны поздравили меня, отмечая примерное поведение, просто образец нравственности. Ну а чего они ожидали? Я не стал портить себе будущее, продавая наркотики в начальной школе, и уж тем более не употреблял сам. Этого я и так насмотрелся. Впрочем, у меня был неплохой маленький бизнес на ворованных автомобильных радиоприемниках. Я их сбывал ничего не подозревающим родителям учеников на вручении аттестатов и в дни соревнований, а в середине и в конце учебного года привлекал к посредничеству других ребят.

— Вы это серьезно? — спросил я. — Вы действительно учились в Итоне?

— Именно так. Старик Нобби написал мне письмо, которое попечители торжественно мне вручили в своей конторе в адвокатской палате Грейс-инн. Я тогда там же его и прочел, но не сказал им, о чем в нем говорилось, хотя они и хотели знать, естественно. Полагаю, самое лучшее, что там было и что, возможно, будет и вам интересно, вот это: «Я не хочу, чтобы ты стал таким же мелким жуликом, как я. В Итоне тебя научат, как правильно делать дела. Ты не должен на них попадаться. Вспоминай об этом. Хотя бы иногда».

Он взглянул на меня с самодовольной миной.

— И я не попадался, пока, по крайней мере.

— Значит, вы не выигрывали миллион на тотализаторе.

— Никогда не играл на тотализаторах. Это пустая трата времени для человека, чья жизнь такая же насыщенная, как у меня. После Итона я не стал поступать в университет, а решил немного повидать мир. Попечители оказались слишком строги, чтобы позволить мне использовать деньги, предназначенные на университетское образование, для удовлетворения моей жажды странствий, но если вы воспитывались за прилавком старьевщика в Ист-Энде, то вы на удивление находчивы в том, что касается возможности подзаработать, особенно на границах, а в то время в Европе их было множество, несмотря на Общий рынок[44].

— Таким образом вы его и сколотили? — спросил я его.

— Что? А, миллион.

Он отрицательно покачал головой, снова наклоняясь ко мне и схватив своей клешней мое предплечье.

— Знаете, что я вам скажу? Если бы я полагал, что у меня есть миллион, это бы значило, что я слишком занят подсчитыванием своих денег, чтобы раскошеливаться на экспедицию в море Уэдделла. Я не знаю, сколько имею. У меня четыре здоровенных дальнобойных грузовика, перевозящих грузы через Турцию на Ближний Восток и в Персидский залив. Я торговец, видите ли. Все мои деньги в деле.

— А как же тот чек…

— Какой чек?

И, когда я напомнил ему о вырезках из газет, которые он показывал нам на «Катти Сарк», он расхохотался и сказал:

— Любое рекламное агентство с графическим отделом легко справится с такой мелочью. Мне нужно было что-то наглядное, понимаете, нечто такое, что можно показать людям и что вызовет их доверие, но в то же время не покоробит их представлений о нравственности. Если бы я сказал, что перевожу оружие, занимаюсь незаконной торговлей с арабами, иранцами, израильтянами, всякими бандитами, пользуюсь услугами сомнительных посредников, никто не стал бы иметь со мной дела. А выигрыш на тотализаторе…

Уорд подмигнул мне, и я вдруг представил его в образе букмекера на скачках в безвкусном клетчатом костюме или даже помощником букмекера. У него как раз подходящее для этого лицо — потрепанное и слегка грубое. Но этого не замечаешь из-за энергичности, затмевающей в нем все остальное. Возможно, черты его лица и грубоваты — этот похожий на клюв большой нос, — но благодаря переполняющей его энергии, которая постоянно себя проявляла, в памяти отпечатывался характер этого человека, а не его внешность. Через какое-то время я даже перестал замечать это вздутие на его полупустом рукаве. А когда он улыбался, как улыбался сейчас, его потрепанное лицо обретало живость и сердечность, придававшие ему незаурядное обаяние.

— Во мне много всего намешано, не правда ли?

• Предыдущая
• 19/82
• Следующая