Листья коки - Суйковский Богуслав - Страница 43

• Предыдущая
• 43/70
• Следующая

Все обитатели Гуамачуто, важного пункта на главной дороге в Куско, разбежались, склады опустели, дворец давно умершего сапа-инки Виракочи, по обычаю остававшийся необитаемым и чтимым, был сожжен. Испанские дозоры захватили в окрестностях двух крестьян, у которых Фелипилльо узнал, что с западных гор пришел большой отряд воинов, все еще верных Уаскару, и жителям было приказано спасаться от белых, предварительно опустошив склады. Согласно показаниям крестьян, отряд той же дорогой отправился на юг, и повсюду населению отдавались подобные распоряжения.

Писарро, подробно расспросив Синчи обо всех дорогах, о поселениях и расстояниях, принял решение временно оставить главный тракт и податься к востоку, на Уануко, а оттуда в долину Умбамбы.

Хотя Синчи снова оказался в хорошо знакомых местах, он так и не смог побывать в Кахатамбо.

Через день после выхода из Уануко, когда Писарро с основными силами остановился в большом селении, а для двора назначенного им сапа-инки, брата Атауальпы, Тупака-Уальпы, отвел одинокое, удобное для охраны тамбо, Синчи выбрал подходящий момент и, упав на колени перед молодым властелином, изложил ему свою просьбу.

Он просил, чтобы сын Солнца дал ему кипу, а также свою бляху с тайными знаками, освободил Синчи от службы и позволил отправиться на поиски Илльи. Это недалеко: за горами. Может, она уже возвратилась в селение, может, он хотя бы услышит что-либо о ней. Он, Синчи, не способен больше бегать, запоминать поручения, не может есть и спать. Не может жить без нее. Потому что хоть это всего-навсего простая девушка, но такова, видимо, воля богов…

— Ты же христианин! — резко прервал его Тупак-Уальпа.

— Да, сын Солнца. Белый велел зачем-то лить мне на лоб воду и говорил какие-то непонятные слова. А перед этим Фелипилльо сказал, что, если я ослушаюсь, меня утопят.

— Белый велел, — медленно повторил инка. — А теперь белый велит тебе быть проводником, указывать дорогу, и ты повинуешься.

— Ты прав, сын Солнца.

— И, однако, ты собираешься уйти. Разве белые тебя отпустят?

— Нет, сын Солнца. Я не спрашиваю… Они повесили бы..

— Да, повесили бы. Как повесили уже многих… Почему же ты идешь ко мне со своей просьбой?

— Ты властвуешь над всем Тауантинсуйю, сын Солнца.

Тупак-Уальпа сорвался с места и в бешенстве заметался по небольшому помещению убогого сельского тамбо. Писарро стремился создать вокруг своего ставленника атмосферу торжественности. Он даже приказал временную его резиденцию украсить коврами наска, золотыми лампами, отделанной золотом домашней утварью и красивыми, фантастических форм вазами из страны аймара. И все же убожество помещения ничем нельзя было скрыть.

Синчи, все еще коленопреклоненный, украдкой наблюдал за новым властелином.

Тупак-Уальпа был на год моложе Атауальпы, при жизни брата не вмешивался в управление государством, увлекался только охотой и ратными делами. Эти пристрастия развили в нем силу, ловкость и терпение. Он владел собою не хуже, чем верховный жрец.

Когда Писарро после публичной, торжественной казни Атауальпы провозгласил Тупака-Уальпу сапа-инкой, тот отнесся к своему избранию с таким же спокойствием, с каким взирал на смерть брата. Так же спокойно он позволил наложить себе на голову льяуту и прикрепить золотой застежкой священные перья птицы коренкенке. Одно из них было сломано, испанцы соединили его части тонкой проволокой, о чем с негодованием перешептывались жрецы, но Тупак-Уальпа делал вид, будто ничего не видит и не знает.

Он спокойно принимал придворных, избираемых и назначаемых Писарро. Ни для кого не было секретом, что здесь главную роль играл Фелипилльо, который называл испанцам, кого хотел, или тех, кто лучше ему платил. И, конечно же, никого из прежних придворных Атауальпы, присутствовавших при встрече парламентеров-испанцев с инками накануне грандиозной резни, не оказалось в числе назначенных Фелипилльо. Если кто-то из них и уцелел в день шестнадцатого ноября, то впоследствии наверняка был в чем-нибудь обвинен всемогущим переводчиком и кончил свою жизнь на виселице.

Воля нового властелина проявилась только в одном — в выборе женщин.

После резни, учиненной испанцами шестнадцатого ноября, большой лагерь индейцев стоял на месте в полном бездействии, а вместе с ним и двор, вернее, та его часть, которая тогда не сопровождала Атауальпу. Власть инков, сотни лет подряд отучавшая покоренные народы и даже собственных камайоков от всякой инициативы, обнаружила в час испытаний свою слабую сторону. Сын Солнца был жив. Это подтвердили уцелевшие после бойни свидетели. Сын Солнца пошел вслед за белыми в их лагерь. А значит, надо ждать приказа сына Солнца. Никто не посмел принять какое-либо иное решение.

Правда, Чаркас, жрец храма, посвященного Виракоче — наивысшему божеству, которого не разрешалось изображать ни в виде человека, ни в виде символа, — явно враждебный уильяк-уму, открыто говорил, что если белые сорвали повязку с чела Атауальпы, то теперь он уже не сапа-инка. Что его нужно считать умершим, жен, наложниц и прислугу умертвить, выбрать по указанию великого Виракочи нового властелина и начать войну не на жизнь, а на смерть с белыми захватчиками. Однако его не послушали. Слишком много было в лагере жрецов, которые хорошо понимали, что если бы великий дух Виракоча высказался устами жреца Чаркаса, тот назначил бы нового сапа-инку по своему усмотрению и стал бы при нем первым человеком. В конце концов избрали самый легкий путь — выжидали.

И уже на другой день явился в лагерь отряд белых и индеец в одежде белого человека показал собравшимся придворным и вождям известный всем перстень сапа-инки. Находящийся при индейце придворный, который во время резни был около властелина, сообщил коротко, что сын Солнца посылает этот перстень в знак того, что белые поступают так, а не иначе, по воле и с ведома сапа-инки.

Приказы, которые переводчик выкрикивал голосом, срывавшимся от нескрываемой радости, оказались странными. Войска должны отойти в уну Анкачс и там бороться со сторонниками Уаскара. Тут остается только двор. Все женщины отправятся в крепость под его, Фелипилльо, надзором, который по приказу великого вождя белых теперь является их господином.

Этот же щенок-переводчик уже на следующий день шатался по лагерю, где был расположен двор, по домам, в которых испанцы держали Атауальпу и его приближенных, и хотя его никто не расспрашивал, улыбаясь до ушей, рассказывал, что творится в крепости. Как белые делят между собой женщин, как проигрывают их в кости и как глупо себя ведут, хотя они такие могущественные. Сам их вождь взял себе всего лишь одну из служанок, потому что она молода и красива, а деву Солнца благородной крови, которая неделю назад была женою Атауальпы, он уступил простому солдату.

Пленниц столько, что у каждого белого их по нескольку, а один из них даже обменял молодую и прекрасную невольницу из рода инков на печень серны.

Когда белые назначили Тупака-Уальпу сапа-инкой и отобрали для него придворных, к нему пришел однажды сам Писарро и приказал переводчику спросить, есть ли у новою властелина какие-либо пожелания относительно женщин. Белые охотно пойдут ему навстречу. Может быть, собрать население всей окрестности, чтобы он мог посмотреть девушек, или привести сюда дев Солнца из какого-нибудь ближайшего храма? Выбирать женщин — это привилегия властелина. Пусть же новый сапа-инка воспользуется ею. Белый господин разрешает это.

— Это белый господин разрешает, — переводил Фелипилльо, злорадно усмехаясь и подчеркивая слово «это».

Он не забыл о том, что Тупак-Уальпа находился при брате в день прибытия испанских парламентеров, не забыл презрительного к себе отношения и всю ненависть к Атауальпе перенес теперь на нового властителя.

Но как раз в этот момент Тупак-Уальпа впервые проявил свою волю. Он отказался от предложения коротко, но решительно. Он воин, в стране еще длится война со сторонниками Уаскара, а во время борьбы воин не должен думать о женщинах.

• Предыдущая
• 43/70
• Следующая