Рассказы - Мэнсфилд Кэтрин - Страница 21
- Предыдущая
- 21/46
- Следующая
— Зачем ты меня всегда трогаешь, Изабел?
— Ну вот, — сказал Пэт Кези, — ну вот, теперь ты опять хорошая девочка.
Она разжала руки и дотронулась до его ушей. Ее ладони задели за что-то. Кези медленно подняла все еще кривящееся лицо и посмотрела. В ушах Пэта были маленькие круглые золотые сережки. Она очень удивилась.
— Их можно надевать и снимать? — спросила она охрипшим от плача голосом.
Дома, в теплой опрятной кухне, служанка Элис делала сандвичи к чаю. Она была «в полном параде», то есть в черном шерстяном платье, чуть попахивающем под мышками, в белом переднике, похожем на большой лист бумаги, и кружевной наколке, прикрепленной к волосам двумя иссиня-черными булавками. Удобные, мягкие домашние туфли она сменила на черные кожаные, от которых мозоль на мизинце болела просто ужасно.
На кухне было тепло. Жужжала большая муха, над чайником поднимался белый пар— вода уже закипела, и, дребезжа, танцевала крышка. В теплом воздухе медленно и размеренно тикали часы, словно старушка перебирала спицами, и без видимой причины— ветра не было — то закрывалась, то раскрывалась ставня, стукаясь об окно.
Элис делала сандвичи с кресс-салатом. Перед ней на столе лежал большой кусок масла, барракуда и завернутый в белую салфетку кресс-салат.
Но к тарелке, на которой лежало масло, была прислонена грязная, засаленная книжка с выпадающими страницами и замусоленными углами. Элис намазывала масло и читала: «Видеть во сне тараканов, запряженных в катафалк, — к беде. Это означает смерть близкого и дорогого человека — либо отца, мужа, брата, сына, либо нареченного. Если тараканы, когда вы на них смотрите, ползут назад, это означает смерть от огня или от падения с большой высоты, например с высокой лестницы, помоста и т. д.
Пауки. Видеть во сне ползающих по вас пауков — к добру. Означает большие деньги в близком будущем. Если в семье ждут прибавления, можно ожидать легких родов. Но в течение шести месяцев следует остерегаться употреблять в пищу дареные устрицы и крабы…»
Ну и жизнь! Это мисс Берил. Элис: уронила нож и быстро сунула сонник под тарелку. Но совсем спрятать его у нее не хватило времени; влетев в комнату, мисс Берил подскочила прямо к столу и сразу же заметила засаленные углы книги. Элис видела, как мисс Берил многозначительно улыбнулась, подняла брови и прищурила глаза, словно не сразу догадываясь, что это такое. Элис решила, что, если мисс Берил начнет ее допрашивать, она скажет: «Вас это не касается, мисс». Но она знала, что Берил ни о чем: ее не спросит.
В сущности, Элис была очень кротким созданием, но она всегда держала наготове: великолепнейшие ответы на вопросы, которые, она знала, ей никогда не зададут. Она составляла эти ответы, мысленно все время оттачивая, и это приносило ей почти такое же облегчение, как если бы она произнесла их вслух. Пожалуй, только это и поддерживало ее, когда ей приходилось жить у таких хозяев, которые за день до того ее, бывало, загоняли, что, ложась спать, она боялась взять с собой коробок спичек, чтобы во сне не наглотаться серных головок.
— Элис, — сказала мисс Берил, — к чаю будет гость, так что, пожалуйста, подогрейте вчерашние булочки. Подайте к столу сандвичи и кофейный торт. И, прошу вас, не забудьте положить под тарелки салфеточки. Вчера, как вы помните, вы забыли это сделать, и стол выглядел так уродливо и вульгарно. И еще вот что, Элис: будьте добры, вечером не накрывайте чайник этой ужасной старой покрышкой, розовой с зеленым. Ее можно подавать только утром. Я вообще отдала бы ее на кухню, она вся затрепанная и от нее уже пахнет. Накройте чайник японской покрышкой. Вам все понятно, да?
Мисс Берил кончила.
Мне про тебя, мой милый друг… — напевала она, уходя из кухни, очень довольная тем, что так строго обошлась с Элис.
Элис была в ярости. Она не относилась к тем людям, которые обижаются на замечания. Но в том, как мисс Берил говорила с ней, было что-то такое, чего она не могла вынести. Нет, не могла. У нее, как говорится, все внутренности переворачивало, и ее всю прямо трясло. В сущности, Элис больше всего ненавидела Берил за то, что в ее присутствии она постоянно чувствовала себя униженной. Берил разговаривала с ней каким-то особым тоном, словно Элис — пустое место, и никогда не выходила из себя— никогда! Даже если Элис случалось что-нибудь уронить или забыть какое-нибудь важное поручение, мисс Берил, казалось, заранее знала, что именно так оно и будет.
«Пожалуйста, миссис Бернел, — говорила мысленно Элис, намазывая булочки маслом, — я бы предпочла получать распоряжения не от мисс Берил. Я, конечно, всего лишь простая служанка и не умею играть на гитаре, но…»
Эта последняя шпилька ей так понравилась, что она даже повеселела.
— Тут больше ничего не придумаешь, — услышала она, когда открыла дверь в столовую. — Нужно совсем убрать рукава и отделать по плечам широкими полосами из черного бархата.
Белая утка, которую Элис поставила вечером перед Стенли Бернелом, имела такой вид, словно у нее никогда и не было головы. Великолепно подрумянившаяся, уже не от мира сего, она лежала на синем блюде, окруженная маленькими шариками с начинкой; ее лапки были подвязаны ниткой.
Трудно было сказать, кто лучше подрумянился— Элис или утка: обе были красные, обе сияющие и важные, но Элис была пунцовой, а утка цветом напоминала красное дерево.
Бернел бросил быстрый взгляд на лезвие ножа. Он гордился своим уменьем разрезать жаркое, у него это получалось первоклассно. Он терпеть не мог, когда за это брались женщины. Они всегда резали слишком медленно, и их, по-видимому, вовсе не интересовало, как мясо будет выглядеть потом. А его интересовало именно это. Он не шутя гордился тем, что умел нарезать холодную говядину тонкими ломтиками, баранину — маленькими кусочками как раз такой величины, как нужно, и с предельной точностью разделать цыпленка или утку.
— Это уже произведение нашего собственного хозяйства? — спросил он, прекрасно зная, что так оно и есть.
— Да. Не пришел мясник. Оказывается, он приходит только два раза в неделю.
Но никаких извинений не требовалось. Утка была великолепна. Это было даже не мясо, нет, а какое-то особенное, восхитительное заливное.
— Мой отец, — сказал Бернел, — в таких случаях говорил, что это, вероятно, та самая утка, мамаша которой в детстве играла на немецкой флейте. И нежные звуки сладостного инструмента оказали такое влияние на младенческую душу… Тебе еще, Берил? В этом доме, кроме нас с тобой, никто по- настоящему не понимает толк в еде. Я готов заявить где угодно, даже перед судом, если потребуется, что люблю вкусно поесть.
Чай был подан в гостиной, и Берил, которая почему-то весь вечер была очень мила со Стенли, предложила сыграть в крибидж. Они уселись за маленький столик у одного из открытых окон. Миссис Ферфилд куда-то исчезла, а Линда, закинув руки за голову, раскачивалась в качалке.
— Тебе ведь не нужен свет, Линда? — спросила Берил. Она передвинула высокую лампу так, чтобы сидеть в кругу ее мягкого света.
Какими они казались далекими, и он и она, с того места, где, покачиваясь, сидела Линда. Зеленый стол, глянцевитые карты, большие руки Стенли и маленькие ручки Берил — все слилось в одно таинственное целое. Стенли, большой и крепкий, в темном костюме, наслаждался отдыхом, а Берил то и дело вскидывала хорошенькую головку и надувала губки. Вокруг шеи она повязала новую бархотку. Эта бархотка придавала ей необычный вид, меняла овал лица, но была прелестна, — решила Линда. В комнате пахло лилиями; два больших кувшина с цветами аронника стояли на камине.
— Пятьдесят два — пятьдесят четыре, пара — шесть, и три по три — это будет девять, — сосредоточенно подсчитывал Стенли, словно вел счет овцам.
- Предыдущая
- 21/46
- Следующая
