Дом на городской окраине - Полачек Карел - Страница 71
- Предыдущая
- 71/116
- Следующая
На площади, мощеной булыжником, царят пузатая ратуша с нарисованным на фасаде городским гербом, различные учреждения да еще кутузка. В витрине городской сберегательной кассы, стены которой окрашены в желтый цвет, помещен плакат с изображением пчелиного улья. Здесь великое множество трактиров и самый большой из них носит название отель «Корона». В нем есть зал для танцев, где проходят различные собрания жителей городка и театральные представления. У входа прикреплена карта окрестностей городка — для туристов. Посреди площади располагается статуя святого, поднявшего к небу слепые глаза. На постаменте статуи отдыхают пришедшие из окрестных деревень старики. Столетняя бабка продает яблоки и запыленные леденцы. Над городком высятся графский замок, барочный пивной завод и костел.
Это городок, который никого не чтит, никого не признает, кроме самого себя, городок, нашпигованный местным патриотизмом, презирающий чужаков и равнодушный ко всему, что находится за его пределами. Тем не менее события нашей беспокойной эпохи прокатились и через окружной городок, оставив здесь зримые следы. На площади выросла красная бензиновая колонка, где проезжающие поят свои машины. Вместо окружной столовой, где у бродяг просматривали трудовые книжки и рубахи — нет ли в них вшей, — выстроили железобетонное здание окружной кассы социального страхования. Перед кино, засунув руки в карманы, стоят гогочущие парни в вязаных жилетах, споря о спортивных достижениях, о голах, очках и рекордах; они мастерски плюют элегантной дугой, и их речь пересыпана выражениями, почерпнутыми из дешевых вечерних газет и у пражской периферии. Магазины присваивают себе титул торговых домов и на вывесках вместо названий помещают экстравагантные аббревиатуры. Вечером над трактиром сияет неоновая надпись «Бар». Там местные жители обучаются современным танцам; правда, вместо коктейлей пьют сливовицу. В витрине фотографа можно увидеть снимки серебристых барышень с мечтательными лицами киноактрис. И наконец в каждом из этих городков посреди импровизированного сквера есть памятник павшим. Обычно он изображает солдата, который широко расставив ноги, сжимает в руке знамя. О его сапоги и трется гривой лев, чья морда смахивает на фарфоровую фигурку в стиле рококо, изображавшую писаря… И наконец то, чего прежде не бывало: перед местной «биржей труда» стоит толпа унылых оборванцев.
В такой-то городок и привез бухгалтер свое семейство и мотоцикл. Каждый год они проводили здесь, у родственников, вторую часть летнего отпуска. Ибо бухгалтер подсчитал, что платить все лето за дачу слишком дорого.
Тетя бухгалтера Михелупа с дочерью Ирмой владели старым обшарпанным домом на площади. В передней его части находилась лавка, где была конторка с бухгалтерской книгой, десятичные весы, куча помазков для противней и мешки с пером. Вокруг дома, в коридоре, на дворе непрестанно кружились мелкие перышки. В квартире перья носились вихрями; когда открывался шкаф, оттуда вылетало целое облако перьев. Тетя Фрони и ее дочь Ирма, обе круглые и плотные, всегда носили перья в волосах, на бровях, даже на ресницах. У обеих лица были украшены растительностью, и на усиках постоянно подрагивали перышки.
Тетя отказывалась брать за гостеприимство наличными, впрочем, бухгалтер не слишком-то ее и уговаривал. Вместо этого он привозил практичные подарки. Однажды привез плиту, поскольку печка в доме развалилась, в другой раз — столовые приборы и посуду. Как-то за свой счет отремонтировал осыпавшуюся от старости галерею. Обычно он привозил отрезы на платья и непременно какие-нибудь вкусные вещи: тонкие сорта сыра, венгерскую колбасу, консервы. Дамы лицемерно восторгались дарами и высказывали сожаление, что бухгалтер истратил столько денег. Но вечером, оставшись одни, всесторонне изучали привезенное, осуждали родственников за скупость и запирали все на ключ. А когда подворачивался случай, продавали подарки, поскольку ценить умели только деньги, и ничто больше на этом свете их не привлекало.
Тетя с дочерью встретили Михелупа возгласами, которые должны были выражать радость. Долго обнимались и целовались, и перья вихрем носились вокруг. Бухгалтер показал табели обоих детей и в ответ получил похвалы. Гости привезли родственникам отрезы на зимние пальто. Тетя восклицала:
— О господи, это уж лишнее! Ты не должен, Роберт, нести такие убытки! Помни, у тебя дети, лучше отложи лишний грош для них.
— Ерунда, тетушка, — скромно защищался Михелуп.
— Я так рада, — шумно выражала свои чувства тетя, — хотя (она вздохнула)… хотя лучше бы ты привез Ирмоче жениха.
— Ах, мамочка! — стыдливо вмешалась в разговор дочь.
Кузине Ирме шел уже тридцать пятый год, и мать очень удивлялась, почему до сих пор никто ею не интересуется, ибо считала свою дочь красавицей. Насчет всего этого у нее было ряд собственных теорий, самая правдоподобная из которых основывалась на предположении, будто соседи сговорились и не пускают в дом ни одного жениха. В представлении тети Михелуп нес особую ответственность за то, что Ирма до сих пор кукует в девках.
— Там, в Праге, — говорила она, — есть все. Все, что только пожелаешь. Не то, что у нас, в маленьком городке, где женихов днем с огнем не сыскать.
Она считала Прагу городом, где улицы полны женихов, где так и взметаются беспокойным прибоем толпы желающих жениться. По ее мнению, бухгалтеру достаточно сказать слово — и эти толпы ринулись бы добиваться руки ее дочери.
— Я всюду спрашивал, — нерешительно произносит Михелуп, — но ничего подходящего не подвернулось…
— Постарайся, мальчик, уж будь так добр, — уговаривала его тетя, — а я до смерти тебе этого не забуду. Хотелось бы видеть Ирмочку замужем…
— Мамочка! — простонала дочь.
— Иди в лавку, а если кто зайдет, как-нибудь обслужи.
Когда дочь ушла, она обратилась к бухгалтеру:
— Понимаешь, Ирмочка немного стеснительна, при ней я не хочу говорить о таких деликатных вещах.
Михелуп сказал, что понимает.
Наклонившись к нему, старуха прошептала:
— Я тебе кое-что скажу… Минутку!
Она встала, чтобы убедиться, что двери как следует заперты. Потом приглушенным голосом с таинственным видом сообщила:
— Один у нее уже есть.
— Неужели? — удивился бухгалтер.
— Пан Гейчл. Знаешь пана Гейчла?
Михелуп не знал.
— Да как же так? Наверняка знаешь! Его отец долгие годы был почтальоном. Ездил на почтовой машине к поезду. А потом с ним приключилась беда. Въезжал в ворота почты, забыл наклонить голову и свернул шею. Тогда это вызвало большой переполох. Все его так жалели, это был очень приличный человек, хоть и выпивал немного. Сын совсем не в него. Даже дороги в трактир не знает. Это весьма образованный человек, каждый раз целует мне ручку, называет «мамочкой». Но мне такие галантности ни к чему.
Бухгалтер заметил:
— Значит, у Ирмочки уже есть жених. Рад слышать! Но скажи мне, тетя, зачем ты хочешь, чтобы я привез жениха, если жених у вас уже есть?
— На этот счет, мальчик, я выведу тебя из заблуждения, — отвечала старуха, — слава Всевышнему, у Ирмочки хороший жених. Но не мешает иметь кого-нибудь в запасе. Тогда жених больше старается понравиться и следит за своей внешностью. А потом я скажу тебе, в последнее время пан Гейчл что-то перестал мне нравиться. Слишком уж он лезет в душу, не люблю я сладких речей. Все пристает, чтобы я записала на него дом, как только они с Ирмочкой поженятся. Я ему не доверяю. Порой мне кажется, он бы охотно позабавился с Ирмочкой, а потом бросил…
— Дети, идите играть во двор, — обратилась пани Михелупова и очкастому гимназисту и девочке.
— Оставь их, пускай слушают, — заступилась за детей старуха, — пускай знают, каков нынче мир…
— Не обязательно им все слышать. Ловят каждое слово. Я этого не люблю.
И пани Михелупова прогнала детей из-за стола.
— Так на чем я остановилась? — снова начала старуха.
— Он бы охотно позабавился с Ирмочкой… — подсказала пани Михелупова.
— Верно! Ему бы только попользоваться, да… — Но ей так и не было суждено досказать начатую фразу. С улицы донесся грохот. В комнату ворвалась Маня с известием:
- Предыдущая
- 71/116
- Следующая
