Кембрийская глина - Родионов Станислав Васильевич - Страница 8
- Предыдущая
- 8/14
- Следующая
«Не встал бы он на колени», — подумал Рябинин, теряя злость. Трусость всегда обескураживает — она всем своим жалким видом просит пощады.
— Если признаться… Скажите, как лучше? — лепетал Кривощапов.
И вдруг Рябинин понял, что, нажми он сейчас посильней, и этот перепуганный человек признается во всём, что надо следователю. Он полностью был в его психологической власти. Так вполне могла родиться следственная ошибка — когда человек на предварительном следствии признается, «покается», а в суде расскажет только правду и будет освобождён от ответственности.
— Надо говорить правду, — спокойно сказал Рябинин. — Это и будет для вас лучше.
— Как начинать…
— А начните с последних шести тонн, — предложил Рябинин.
Кривощапов даже не удивился, что следователь всё знает.
— Последние шесть тонн, — согласно кивнул заведующий. — Качали мы масло… Бак полный, а я не проверил. Кладовщика-то нет, всё самому приходится… По моему недосмотру масло пролилось на землю.
— Дальше.
— Я тогда на допросе про эти недостающие шесть тонн не сказал. Испугался. Думаю, всё равно Топтунову отвечать. Шесть тонн больше, шесть меньше… А меня могли за это снять с базы. Вот пролил… И площадь масляная есть. Мы песком засыпали. Я покажу.
— Дальше.
— Хорошо, дальше, — согласился заведующий, но вдруг спросил: — А что дальше?
— Где остальное масло?
— Не знаю, — искренне сказал он и схватился за грудь. — Честное слово, не знаю, товарищ следователь! Не могу даже предположить. Знал бы, разве сейчас промолчал?
Рябинин и сам видел, что сейчас бы он не умолчал.
— Ну, а кто же? — спросил он, о чём спрашивал и на первом допросе, но теперь шёл другой разговор.
— Клянусь детьми, не знаю! Я грешил на Топтунова. Просто больше некому. Ну посудите сами: я не брал, про себя-то знаю… Рабочие без кладовщика не могли. Ночью масло на контрольных замках. Сторож хотя и пьющий, но не вор. Уборщица и механик отпадают. Кому же, как не Топтунову?
Если верить Кривощапову, а сейчас надо верить, то Рябинин оставался без всякой версии. Теперь даже некого подозревать. Всё придётся начинать сначала. Он ничего не добился, если не считать шести тонн, которые после проверки показаний Кривощапова можно выбросить из недостачи и взыскать с заведующего. И ещё одно выяснилось: после начала следствия вор всё-таки масло не воровал. Всё-таки он испугался.
— Заведующим базой вам работать нельзя, — сказал Рябинин. — Об этом я внесу представление.
— Завтра же уйду по собственному желанию. — Заметив в лице следователя что-то вроде зарождавшейся иронии, он быстро добавил: — Стоимость шести тонн масла оплачу в порядке возмещения ущерба.
Он уже не шепелявил, и страх отпускал его, медленно, но отпускал. Кривощапов понял, что главное он пережил.
— Попрошу вас никуда не уезжать из города, — сказал Рябинин.
У заведующего запоздало дрогнули щёки.
— Временно, — уточнил следователь.
Взять официальную подписку о невыезде он не имел права, поскольку заведующий не был обвиняемым. Теперь перестал быть даже подозреваемым. Приходилось только просить. Кривощапов мог потребоваться в любую минуту.
Рябинин взглянул на часы — без пяти девять. Усталости не было. Он знал, что её не будет до тех пор, пока не пойман преступник. Вот тогда он свалится обессиленный.
— Вас до дому подбросить?
— Нет-нет, — испугался Кривощапов. — Я живу рядом.
Он ушёл боком, точно боялся выстрела в спину. Рябинин отыскал первый протокол допроса и глянул домашний адрес — заведующий жил на другом конце города.
И опять иголки сомнений влились в беспокойный мозг. Возможно, Кривощапов не хотел иметь ничего общего с прокуратурой — даже машиной не захотел воспользоваться. Или тут другая причина. Почему он так легко отказывается от работы и покладисто платит за масло? Ведь большая сумма: по розничной цене около десяти тысяч. А может, это плата за пятьдесят тонн?
Рябинин вяло собрал папки и бросил их в сейф, скрипнув металлической дверцей на всё здание. Эта поющая дверца всем сообщала, когда он пришёл и когда ушёл. Он её как-то смазал, но через день она заскрипела ещё музыкальнее.
Неожиданно в кабинет вошёл прокурор. Видимо, на скрип. А Рябинин-то думал, что он в прокуратуре один.
— Пойдёмте пешочком? Нам вроде по пути, — предложил Беспалов.
Следователь бросил на руку плащ. Они вышли из прокуратуры. Беспалов шёл молча, засунув руки в карманы. Он как-то переваливался с ноги на ногу, словно пошатывался, пока Рябинин не разглядел в этом покачивании такую уж походку, вроде морской. Молчание становилось долгим, уже неловким, но Рябинин считал, что первым должен заговорить старший.
— Погодка сегодня не очень, — сказал Беспалов. — Кстати, как только вы назначили новую инвентаризацию, мне звонили из треста, просили отменить ваше постановление.
— Почему?
— Очень громоздкая и сложная работа. Откровенно говоря, я и сам не понял, зачем вы её назначили.
— Чего ж не отменили? — буркнул Рябинин.
— Я должен верить следователю. Иначе невозможно работать. Должен верить до тех пор, пока следователь не даст серьёзного повода для недоверия. Вы такого повода не давали.
— Юрий Артемьевич, извините меня за бестактность, — сказал Рябинин.
— А, чего там, — беспечно бросил прокурор и махнул рукой. — Знаете, я привык людям верить и привык, чтобы верили мне.
К этому привык и Рябинин.
— Без нужды я в следствие не вмешиваюсь, — продолжал Беспалов. — Да вы, наверное, его знаете лучше меня. Я ведь только года два работал следователем. А то всё помощником прокурора по общему надзору, по уголовно-судебному надзору… И вот — прокурор района.
Рябинин никогда не встречал прокурора, который бы честно сказал, что плохо разбирается в следственной работе. Это был первый.
— Я ведь в молодости работал на заводе мастером. И вот тебе на — прокурор! — засмеялся Беспалов.
Ему хотелось пооткровенничать, рассказать о себе. Рябинин понял это.
— А я до прокуратуры бродил с экспедициями, — поделился и Рябинин. — Коллектор, техник-геолог, техник-геофизик…
— Сергей Георгиевич, а вы считаете себя следователем? Я имею в виду призвание. Вы меня поняли?
Он его понял. Беспалов спрашивал о том, о чём Рябинин спрашивал себя не раз. Теперь его спросил начальник, прокурор района. На такие вопросы существовали однозначные ответы. Сколько он ни помнил очерков или рассказов о следователях, они почти все начинались со слова «призвание». Или кончались этим словом. Рябинин в городской прокуратуре был на хорошем счету. Но сам он считал, что идеалу следователя не отвечает, не таким должен быть следователь.
— Нет, я не следователь, — честно признался он в том, в чем себе-то не всегда признавался. И кому признался — своему начальнику.
— Тогда кто вы? Человек всегда кто-нибудь есть.
— Я бы с удовольствием занимался научной работой.
— Хитрый вы, — засмеялся Беспалов.
— Почему хитрый? — опешил Рябинин.
— Да ведь только тот настоящий следователь, кто способен к научной работе.
Рябинин это предполагал, но никогда бы не рискнул сказать такое на совещании или занятиях — засмеяли бы коллеги. И были бы по-своему правы, потому что следственная работа испокон веков считалась работой оперативной. Рябинин-то это знал. Но откуда знал Беспалов, два года работавший следователем и только что расписавшийся в своей малоопытности?
— Научных способностей ещё мало, — вздохнул Рябинин. — Нужны воля, характер, быстрота, нервы железные нужны… А этого частенько не хватает.
— Этого всегда не хватает, — заметил Беспалов.
Они прошли уже три квартала. Прокурор, видимо, и не собирался останавливаться. Теперь они двигались быстро, у Беспалова только вздрагивали волосы на виске. Он тоже снял плащ и бросил на руку, как Рябинин.
— Вот я давненько ушёл с завода, — признался прокурор, — а тянет. Как иду мимо какой-нибудь проходной, так сердце и поджимает. Вот такие сухари. Был я рабочим и остался рабочим.
- Предыдущая
- 8/14
- Следующая
