Избранное - Родионов Станислав Васильевич - Страница 28

• Предыдущая
• 28/146
• Следующая

— На кой они мне теперь… Лучше скажи, как дела в бригаде.

— Кочемойкин ввел коэффициент трудового участия.

— Что за зверь?

— Теперь получаем в зависимости от квалификации и конкретной работы каждого.

— Ну и как?

— Матвеич с Николаем в деньгах теряют.

— А ты?

— У меня хорошо выходит.

— А чего ж тогда хмурый?

Только это я спросил, как привиделась мне за стеклом гастронома натуральная рожа — рот до ушей, крутые лохмы, шапки нет… Хлопнул я глазами — рожа и пропала. Что это сегодня нам с Марией упыри являются?.. Только это я додумал ранее приведенную мысль, глядь, эта рожа стоит передо мною, как черт перед трубою. Когда увидел, что она, рожа-то, держится на длинном жердеобразном теле, я осознал перед собою Валерку-шинщика.

— С весной, Фадеич!

— А чего ты в магазине торчишь?

— Да вот хотел ананасов с артишоками купить…

— Не купил?

— Не завезли.

Теперь пошли мы втроем — я меж ними, как понурый мерин меж жеребцов.

— Валер, изобрел ли чего новенького?

— Сделал, Фадеич, синтезатор соловьиного пения. В филармонию понесу.

— Так ведь натуральные соловьи есть.

— Вдруг передохнут. Еще у меня идея… Берется одноглазый шпион, и вместо стеклянного вставляется глаз телекамеры, которая передает информацию на спутник…

— А как работа? — перебил я.

— Нормально, Фадеич.

— А чего стал тощ, как кошачье воскресенье?

— Вкалываю.

— В филармонию-то свою ходишь?

— На хрена попу гармонь, а бригаде филармонь?

И ухмыльнулся безразмерным ртом, как последний

выжига. Вот оно, значит, как… Пока дул мужик литровку, градус съел его печенку. Это я к тому, что есть микроб и пострашней градуса. С градусом-то воюют вплоть до рукопашной, а с денежным микробом да шмутьем вытрезвитель не применишь и врача-нарколога не призовешь.

Хотел было завести обоюдный разговор, как у газетного киоска приметил крепкого гражданина с бездельной сигаретой. Артист, а не гражданин — покуривает, будто на экскурсию приехал.

— Здоров будь, Василий, — поприветствовал я.

— А-а, Фадеич, — как бы удивился он, пожимая мне руку своими тисками.

— Вот что, ребята… И остальные будут?

— Все, комплект, — заверил Эдик.

— Кочемойкин к тебе не пойдет, — сказал простая душа Валерка, — Матвеич гриппует, а Николай-окрас-чик из бригады уходит.

— Та-ак, — пропел я. — Разобрали легковушку, а собрали погремушку.

Гляжу я на ребят и не вижу их. Они ли, те ли? Те, да не те — лица стали как бы суше, глаза стали как бы уже. Полно таких людишек бредет себе без путеводной нити. А нить та для молодого человека есть думка о смысле своей жизни. Гляжу я на ребят… Да небось живут и наслаждаются. А наслаждаясь, не думаешь.

Постояли мы сумрачно и переминаясь.

— Айда ко мне, поскольку рядом.

— Фадеич, да вот кафешка, — показал рукой Валерка.

И то: кафе через дорогу. Нас четверо — аккурат на один столик. Что и случилось. Заказали мы по гуляшу с пюре, по компоту из сухофруктов и по бутылке пива.

— Чего, ребята, нового на автопредприятии?

— Установили инфракрасные горелки, — сообщил Эдик. — Подогревают бачки с водой под картером, мотор заводится с полуоборота.

— Фадеич, — сказал Валерка. — В Минске заработал автомеханизированный комплекс по ремонту моторов…

— А кузов? А ходовая часть? Нет, бригада нужна, — отозвался я.

— А я женюсь, — показал радостные зубы Василий.

— На ком? — был мой вопрос.

— Да на своей жене.

Выпили пивка. Мне охота и про женитьбу разузнать, и про дела ремонтные, и про Матвеича с Николаем, и про судьбу бригадную… Гуляш не ем — ребят оглядываю.

— Фадеич, давно мы баек не слыхали, — чмокнул губами Валерка.

Байка не червонец — всегда под рукой. Мне ее один водитель рассказал, пока я менял ему крестовину карданного вала…

…Увидал как-то мужик на рынке цветок — три рубля штука. Обомлел от зависти, попросил корневищ да все свои дачные сотки и засадил. А всякую сельде-рюшку с петрушкой извел к хренам. Цветок-то оказался капризен, как баба с образованием. От солнца прикрой, от холода закрой, удобрения положи, сорняк убери… Ломался мужик от солнца до солнца. Зато три рубля штучка. Завел сберегательную книжку — денег куры не клюют. Ну и надорвался. Сделали ему виртуозную операцию. Жена не знает, как и отблагодарить доктора. Советуется с ожившим мужем. Чудаку доктору, мол, ничего не надо, кроме букета голубых роз. Муж-то просит жену денег не жалеть, а диковинных роз добыть хотя бы из южных мест. Эва! Жена сказала мужу: «Эва! Да все твои сотки произросли этими диковинными розами, посему трешка штука и стоит». Ну?

— Он врачу цветов пожалел? — заинтересовался непонятливый Валерка.

— Тут ядрышко в другом, ребята… Вкалывал мужик и копил, а не только жизни — цветов своих не знал и красоты их не видел.

Эдик, головастый парень, упер в меня взгляд, как щуп в автол:

— Фадеич, ты мое материальное положение знаешь…

— А я женился. — Василий тоже раскусил сердцевиночку байки.

— Счастье народа зависит от толщины бутерброда, — вякнул изобретатель.

— Копил он кровные, горбом напаханные, — добавил Василий.

Глядят ребята на меня недоверчиво, как на списанный двигатель. И хочется у них разузнать: какая, мол, меж нами разница? Ну, старый я, на пенсии, ростом обделен, имущества у меня поболе… Да не в этой печке спрятано колечко.

Чего у меня люди просили? Инструменту, деньжат, табачку, спецовку… Соли, утюг, спичек, луковицу… Проводку глянуть, пылесос посмотреть, в холодильнике поковыряться, ящик вздынуть… Но я не припомню, чтобы пришел человек, глянул в глаза голодно и сказал: «Фадеич, поучи жить». У меня ведь опыта и мыслей навалом — этим, этим отличаюсь я от моих ребят.

— Деньги, братцы, что трясина — затягивают тихо.

— Пока еще держимся на поверхности, — засмеялся Эдик.

— Не забудьте только, ребята, что накопительство от зверей идет.

— Как от зверей? — опешил Валерка, да и другие уставились.

— Собака что с костью делает? Зарывает. Медведь как с недоеденным мясом обходится? Прячет. Вот и некоторые люди так поступают — копят на всякий случай.

— Между животным и человеком миллион лет прошло, — не согласился Валерка.

— Ну что? Волосы у тебя остались, когти остались… Почему б и привычкам не задержаться. Только уж теперь не кости зарываем, а гарнитурами обставляемся да всякое прочее хапаем.

— Фадеич, хочешь сказать, что мещанство — это инстинкт? — спросил башковитый Эдик.

— Он самый, — подтвердил я. — А чего-то разуму копить? Он же с извилинами.

Выпили мы еще по бутылке. Но был повод, был — уйдут, думаю, они по домам, и останусь я опять со своими непросветными думами.

— А я женился, — снова сказал Василий.

— На ком?

— На собственной жене.

— А куда дел мужа?

— В химчистку.

Признаться, я опьянел, а Василий был пьян от счастья. И образовался меж нами как бы туннель — я тут, он там, а сбоку темнота. Что же касается гуляша и компота, то это не еда, а воробьиный корм.

— Фадеич, а ведь это ты возвратил мне жену…

— Каким боком?

— Сходил к ней — ну она и загрустила.

— А куда ты дел ее мужа-брюнета?

— В химчистку.

Василию пришла было мысль взять еще бутылку, да Эдик с Валеркой отговорили. И я свою лепту внес, разъяснив ребятам, что слово «алкоголик» есть членистоногое, поскольку сложено из «алкаша» и «голика». Понимай так: коли будешь алкать, то останешься голым.

И тогда — сквозь туннель, конечно, — сказал мне Василий золотые слова:

— Фадеич, мужик ты нудный, но без тебя нам скучно.

— Знаю, Вася, поэтому ты женился.

— А где ее брюнет — знаешь?

— Его труп ты отдал в химчистку.

— Ага, он теперь там заведующим.

— Маразм крепчал, — подал голос Валерка.

— Пошли на свежий воздух, — решил Эдик, очень неглупый малый.

Они проводили меня до дому. От весенних паров, от земельной прохлады, от сырой темноты все улетело из головы в космос. Надумали мы с ребятами встретиться путем, у меня, для разговоров, а не по-сегодняшнему. И уж прощались на моем углу, как Валерка-изобретатель возьми да скажи мне без всякой ухмылки:

• Предыдущая
• 28/146
• Следующая