Стихи о вампирах (сборник) - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" - Страница 5
- Предыдущая
- 5/22
- Следующая
Изменить размер шрифта:
5
Заключение второй части
Маленький ребенок, слабый эльф,
Поющий, пляшущий для себя самого,
Нежное созданье, краснощекий эльф!
Нашедший все, не ища ничего,
Наполняет радостью наши сердца,
Делает светлым взор отца!
И радость так полна и сильна,
Так быстро бьет из сердца она,
Что избыток любви он излить готов
Непреднамеренной горечью слов.
Быть может, прекрасно связать меж собой
Мысли чуждые одна другой,
Улыбаться над чарами, чей страх разбит,
Забавляться злом, которое не вредит,
Быть может, прекрасно, когда звучат
Слова, в которых слышен разлад,
Ощущать, как в душе любовь горит.
И что ж, если в мире, где грех царит
(Если б было так – о горе и стыд),
Этот легкий отзвук сердец людских
Лишь от скорби и гнева родится в них,
Только их языком всегда говорит!
Д. Г. Байрон
Из поэмы «Гяур»
Чалма из камня. За кустом
Колонна, скрытая плющом,
Где в честь умершего османа
Стихи начертаны Корана, —
Не видно больше ничего
На месте гибели его.
В сырой земле лежит глубоко
Вернейший из сынов Пророка,
Каких досель из года в год
К себе святая Мекка ждет.
Он, твердо помня запрещенье,
К вину всегда питал презренье,
Лишь «Алла-Гу», призыв святой,
Он слышал – чистою душой
Тотчас стремился он к Пророку,
Оборотясь лицом к востоку.
От рук гяура здесь он пал.
В родной долине умирая,
Врагу он мщеньем не воздал…
Но там, на небе, девы рая
Его нетерпеливо ждут,
И стройных гурий взоры льют
Лучи небесного сиянья.
Свое горячее лобзанье
Они несут ему скорей.
Такой кончины нет честней.
В борьбе с неверным смерть – отрада,
Ее ждет лучшая награда.
.
Изменник с черною душой!
Тебя Монкир своей косой
Изрежет. Коль освободиться
Успеешь ты от этих мук,
То вечно должен ты вокруг
Престола Эблиса кружиться,
И будет грудь гореть огнем…
Нет, о страдании твоем
Пересказать не хватит силы.
Но перед этим из могилы
Ты снова должен выйти в мир
И, как чудовищный вампир,
Под кровлю приходить родную —
И будешь пить ты кровь живую
Своих же собственных детей.
Во мгле томительных ночей,
Судьбу и небо проклиная,
Под кровом мрачной тишины
Вопьешься в грудь детей, жены,
Мгновенья жизни сокращая.
Но перед тем, как умирать,
В тебе отца они признать
Успеют. Горькие проклятья
Твои смертельные объятья
В сердцах их скорбных породят,
Пока совсем не облетят
Цветы твоей семьи несчастной.
Когда же юной и прекрасной
Любимой дочери придет
Погибнуть за тебя черед —
Она одна тебя обнимет,
И назовет отцом, и снимет
Она кору с души твоей,
И загорится пламень в ней.
Но все же нет конца мученью:
Увидишь ты, как тень за тенью
Румянец нежный на щеках
У юной жертвы исчезает
И гаснет блеск у ней в глазах,
И взгляд печальный застывает…
И ты отделишь от волос
Одну из золотистых кос,
И унесешь в воспоминанье
Невыразимого страданья:
Ведь в знак любви всегда с собой
Носил ты локон золотой.
Когда с кровавыми устами,
Скрежеща острыми зубами,
В могилу с воем ты придешь,
Ты духов ада оттолкнешь
Своею страшною печатью
Неотвратимого проклятья.
Д. Китс
Ламия
Часть I
В те дни, когда крылатых фей отряды
Еще не возмутили мир Эллады,
Не распугали нимф в глуши зеленой;
Когда державный скипетр Оберона,
Чье одеянье бриллиант скреплял,
Из рощ дриад и фавнов не изгнал, —
В те дни, любовью новой увлеченный,
Гермес покинул трон свой золоченый,
Скользнул с Олимпа в голубой простор
И, обманув Зевеса грозный взор,
Спасительными тучами сокрытый,
Унесся к берегам священным Крита.
Пред нимфой, обитавшей там в лесах,
Все козлоногие склонялись в прах;
У ног ее, вдали от волн, тритоны
Жемчужины роняли истомленно.
По тайным тропам, близ ее ручья,
Где плещется прохладная струя,
Столь щедрые являлись приношенья,
Что равных нет в ларце воображенья.
«О, что за мир любви подвластен ей!» —
Гермес воскликнул; тотчас до ушей
От пят крылатых жар проник небесный;
Лилейных раковин извив чудесный
Зарделся розой в завитках златых,
Спадавших прядями до плеч его нагих.
К лесам и долам островного края,
Цветы дыханьем страсти овевая,
Он устремился – у истоков рек
Найти возлюбленной невидимый ночлег.
Но нет ее нигде! Под тенью бука
Остановился он, охвачен мукой,
Ревнуя деву и к лесным богам,
И к яворам, и к вековым дубам.
Донесся до него из темной чащи
Печальный голос, жалостью томящей
Отзывчивое сердце поразив:
«О если б, саркофаг витой разбив,
Вновь во плоти, прекрасной и свободной,
Могла восстать я к радости природной
И к распре огненной уст и сердец!
О горе мне!» Растерянный вконец,
Гермес бесшумно бросился, стопами
Едва касаясь стебельков с цветами:
Свиваясь в кольца яркие, змея
Пред ним трепещет, муки не тая.
Казалось: узел Гордиев пятнистый
Переливался радугой огнистой,
Пестрел как зебра, как павлин сверкал —
Лазурью, чернью, пурпуром играл.
Сто лун серебряных на теле гибком
То растворялись вдруг в мерцанье зыбком,
То вспыхивали искрами, сплетясь
В причудливо изменчивую вязь.
Была она сильфидою злосчастной,
Возлюбленною демона прекрасной
Иль демоном самим? Над головой
Змеиною сиял созвездий рой
Убором Ариадны, но в печали
Ряд перлов дивных женские уста скрывали.
Глаза? Что оставалось делать им? —
Лишь плакать, плакать, горестно немым:
Так Персефона плачет по полям родным.
Отверзся зев змеи – но речи, словно
Сквозь мед, звучали сладостью любовной,
В то время, как Гермес парил над ней,
Как сокол над добычею своей.
«Гермес прекрасный, юный, легкокрылый!
Ты мне привиделся во тьме унылой:
На троне олимпийском, средь богов,
В веселии торжественных пиров,
Задумчиво сидел ты, не внимая
Напевам Муз, когда струна златая
Дрожала нежно: горестью томим,
Пред Аполлоном был ты нем и недвижим.
Во сне моем спешил ты на свиданье:
Подобен утру, в алом одеянье
Стрелою Феба тучи пронизав,
На критский берег ты летел стремглав.
Ты встретил деву, вестник благородный?»
Гермес – над Летой светоч путеводный —
Змею тотчас же пылко вопросил:
«Посланница благая вышних сил!
Венец, извитый с дивным совершенством!
Владей, каким возжаждется, блаженством,
Скажи мне только, где она таит
Свое дыханье!» – «Клятва пусть скрепит
Посул, произнесенный Майи сыном!»
«Я кадуцеем поклянусь змеиным, —
Вскричал Гермес, – тиарою твоей!»
Легко его слова летели меж ветвей.
Чудесная змея проговорила:
«О нежный бог, твоя любовь бродила,
Вольна как ветр, по долам и лесам,
Невидима завистливым очам.
Незримо странствуя по тропам мшистым,
Она в потоке плещется сребристом;
С дерев, склоненных у прозрачных вод,
Невидимой рукой срывает плод.
Волшебный дар мой – красоте защита:
Моими чарами она укрыта
От похоти Силена, от лихих
Забав сатиров в зарослях глухих.
Истерзанная страхами богиня
Скиталась бесприютно, но отныне,
Магической росой умащена,
От домогательств жадных спасена.
Среди дубрав – повсюду, где угодно —
Ей дышится отрадно и свободно.
Исполни свой обет, Гермес, – и ты
Узришь ее желанные черты!»
Бог, страстью очарован, уверенья
Возобновил – и жаркие моленья
Ласкали слух змеи, как горние хваленья.
Она главу Цирцеи подняла,
Зардевшись пламенем, произнесла:
«Я женщиной была – позволь мне снова
Вкусить восторги бытия земного.
Я юношу коринфского люблю:
О, дай мне женщиной предстать пред ним, молю!
Дыханием я твой овею лик —
И нимфу ты увидишь в тот же миг».
Гермес приблизился, сложив крыла;
Змея его дыханьем обожгла —
И нимфа им предстала, словно день, светла.
То явь была – иль сон правдивей яви?
Бессмертен сон богов – и в долгой славе
Текут их дни, блаженны и ясны.
Гермес одно мгновенье с вышины
Взирал на нимфу, красотой сраженный;
Ступил неслышно на покров зеленый —
К змее, без чувств застывшей, обернулся,
Жезлом извитым головы коснулся.
Потом, исполнен нежности немой,
Приблизился он к нимфе молодой.
Ущербную луну напоминая,
Пред ним она потупилась, рыдая;
Склонилась, как свернувшийся бутон
В тот час, когда темнеет небосклон;
Но бог ее ладони сжал любовно:
Раскрылись робкие ресницы, словно
Цветы, когда, приветствуя восход,
Они жужжащим пчелам дарят мед.
Исчезли боги в чаще вековечной:
Блаженство лишь для смертных быстротечно.
Змея меж тем меняться начала:
Кровь быстрыми толчками потекла
По жилам; пена, с жарких губ срываясь,
Прожгла траву; от муки задыхаясь,
Она взирала немо – и в глазах
Сухих, забывших о благих слезах,
Метались искрами страдание и страх.
Изогнутое тело запылало
Окраской огненной, зловеще-алой;
Орнамент прихотливый скрылся вдруг —
Так лава затопляет пестрый луг;
Исчез узор серебряно-латунный;
Померкли звезды и затмились луны;
Погас наряд диковинно-цветной
И пепельной застлался пеленой;
Совлекся медленно покров лучистый:
Сапфиры, изумруды, аметисты
Растаяли, тускнея, и одна
Осталась боль – уродлива, бледна.
Мерцала диадема еле зримо —
И вот, во тьме дубрав неразличима,
Слилась с туманом; слабый ветерок
Развеял возглас: нежен и далек,
«О Ликий, Ликий!» – над пустой равниной
Пронесся он и смолк за дальнею вершиной.
Куда исчезла Ламия? Она,
Вновь во плоти прекрасной рождена,
На полпути к Коринфу, где полого
Ведет с кенхрейских берегов дорога
К холмам крутым, свергающим ручьи —
Святые пиэрийские ключи —
У кряжа горного (грядой отвесной
Он тянется, туманной и безлесной)
Вплоть до Клеонии, на самый юг.
Там опустилась Ламия на луг —
И, слыша в роще быстрое порханье,
Среди нарциссов затаив дыханье,
Склонилась над прудом – узнать скорей,
Пришло ли избавленье от скорбей.
О Ликий, счастлив ты: с ней не сравнится
Никто из дев, что, опустив ресницы
И платье расправляя, меж цветов
Садятся слушать песни пастухов.
Невинные уста – но сердце знало
Любви науку с самого начала.
Едва явилась – острый ум отторг
От горя неразлучный с ним восторг,
Установил их вздорные пределы,
Взаимопревращения умело
В обманчивом хаосе отыскал,
Частицы разнородные связал, —
Как если б Купидона обученье
Она прошла, но в девственном томленье
Покоясь в праздности, не знала вожделенья.
В свой час узнаете, зачем она
В задумчивости здесь стоит одна,
Но надобно поведать вам сначала,
О чем она плененная мечтала,
Куда рвалась из пут змеиных прочь,
Где в грезах пребывала день и ночь:
То ей Элизий представал туманный;
То как спускается к богине океана
Сонм нереид по волнам утром рано;
То Вакх, что под смолистою сосной
Неспешно осушает кубок свой;
Сады Плутона, сонная прохлада —
И вдалеке встает Гефеста колоннада.
То в города неслась ее мечта —
И там, где шум пиров и суета,
Среди видений бытия земного,
Коринфянина Ликия младого
Увидела. Упряжкою своей,
Как юный Зевс, он правил. Перед ней
Затмился свет – и сердце страсть пронзила…
В Коринф вернуться должен Ликий милый
Дорогой этой в сумеречный час,
Чуть мотыльки начнут неслышный пляс.
С востока ветер дул, и у причала
Галеру медленно волна качала,
О камни тихо шаркал медный нос.
В эгинском храме юноша вознес
Моленья Зевсу – там, где за порталом
Курится жертвенник под тяжким покрывалом.
Его обетам громовержец внял;
Путь одинокий юноша избрал,
Отстав от спутников, чьи речи стали
Ему несносны; по холмам вначале
Шагал бездумно Ликий – но когда
Затеплилась вечерняя звезда,
В мечтаньях ввысь унесся он, где тени
Вкушают мир Платоновых селений.
Приблизился он к Ламии – и вот,
Рассеян, мимо, кажется, пройдет:
Сандалии шуршат по тропке мшистой.
Незрима Ламия в долине мглистой;
Следит за ним: прошел, укрыт плащом,
Окутан тайной. Нежным голоском
Вослед ему она заговорила:
«Оборотись, прекрасное светило!
Ужель одну оставишь ты меня?
Взгляни же, сострадание храня».
Он поглядел – о нет, не изумленно,
А как взглянуть бы мог Орфей влюбленно
На Эвридику: мнилось, этих слов
Давным-давно впивал он сладкий зов.
Он красоту ее самозабвенно
До дна испил, но в чаше сокровенной
Не убывало; в страхе, что сейчас
Она исчезнет, скроется из глаз,
Он волю дал восторженному слову
(И стало ясно ей – он не порвет оковы):
«Тебя оставить? Нет, богиня, нет!
Забыть ли глаз твоих небесный свет?
Из жалости не покидай: едва ли
Смогу я жить, отвергнутый, в печали.
Коль ты наяда – каждый ручеек
Тебе послушен будет, хоть далек;
Коль ты дриада – утренней порою
Напьются сами заросли росою;
А если ты одною из Плеяд
Сошла на землю, гармоничный лад
Поддержат сестры, в вышине сверкая.
В твоем привете музыка такая
Мне слышится, что тотчас без нее
Навек мое прервется бытие.
Молю, не покидай!» – «В земной юдоли
Мне стопы тернии пронзят до боли.
В твоей ли власти заменить мне дом,
Тоску умерить сладкую о нем?
Как мне бродить с тобою по долинам —
Безрадостным, холодным и пустынным,
Как мне забыть бессмертия удел?
Ученостью ты, Ликий, овладел
И должен знать, что духи сфер блаженных
Не в силах жить, дышать в оковах бренных.
О бедный юноша, ты не вкушал
Нектара, светом горним не дышал!
Есть у тебя дворцы, где анфилада
Покоев дарит утешенье взгляду
И прихотям моим бесчисленным отраду?
Нет-нет, прощай!» Простерла руки ввысь,
Еще мгновенье – с ней бы унеслись
Любви необоримой упованья,
Но он поник без чувств от горького терзанья.
Жестокая, все так же холодна
(Хотя бы тень раскаянья видна
Была в глазах, сверкнувших пылом страсти),
Устами, вновь рожденными для счастья,
В его уста жизнь новую влила —
Ту, что искусно сетью оплела.
Из одного забвения в иное
Он пробужден – и слышит неземное
Звучанье голоса, в блаженстве и покое
Дарующего ласковый привет;
И звезды слушали, лия дрожащий свет.
Потом, в волнении сжимая руки —
Как те, кто после длительной разлуки
Наговориться, встретившись, спешат —
Она, чтоб вытравить сомнений яд,
Дрожащим шепотом его молила
Сомненья отогнать, затем что в жилах
У ней струится трепетная кровь,
А сердце безграничная любовь,
Точь-в-точь как у него, переполняет.
Дивилась, что в лицо ее не знает:
Коринфянам ее богатый дом,
Довольства полный, хорошо знаком.
Ей золото блага земли дарило,
И одиночество не тяготило,
Но вот случайно увидала: он
У храма Афродиты, меж колонн,
Среди корзин, гирлянд и свежесжатых
Цветов и трав (курились ароматы:
Был празднества Адониса канун)
Задумчиво стоял, красив и юн…
С тех пор в тоске о нем сменилось много лун.
И Ликий от смертельного забвенья
Очнулся, снова полон изумленья;
Внимая сладостным ее речам,
Он женщину, себе не веря сам,
Зрел пред собою – и мечтой влюбленной
Летел к восторгам, страстью окрыленный.
Вольно безумцам в рифмах воспевать
Фей иль богинь пленительную стать:
Озер ли, водопадов ли жилица
Своими прелестями не сравнится
С тем существом прекрасным, что ведет
От Пирры иль Адама древний род.
Так Ламия разумно рассудила:
Страх вреден для восторженного пыла;
С себя убор богини совлекла —
И женщиной, застенчиво мила,
Вновь сердце Ликия завоевала
Тем, что, сразив, спасенье обещала.
Красноречиво Ликий отвечал
И со словами вздохи обручал.
На город указав, спросил в тревоге,
Страшится ли она ночной дороги.
Но путь неблизкий, пройденный вдвоем,
Ее нетерпеливым волшебством
До нескольких шагов укоротился:
Влюбленный Ликий вовсе не дивился
Тому, как оказались у ворот,
Как незаметно миновали вход.
Как в забытьи бессвязный лепет сонный,
Как смутный рокот бури отдаленной,
В дворцах и храмах, освящавших блуд,
По переулкам, где толпился люд,
Во всем Коринфе гул стоял невнятный.
Сандалии прохожих в час закатный
О камень шаркали; меж галерей
Мелькали вспышки праздничных огней,
Отбрасывая пляшущие тени
На стены, на широкие ступени:
Тревожно тьма металась по углам,
Гнездилась средь колонн у входа в шумный храм.
Закрыв лицо, он руку сжал любимой,
Когда прошел величественно мимо
С горящим взором старец, облачен
В философа поношенный хитон.
В широкий плащ закутавшись плотнее,
Поспешно прочь стремится Ликий с нею;
Дрожь Ламию охватывает вдруг:
«Любимая, откуда твой испуг?
Твоя ладонь росой покрылась влажной».
«Нет больше сил… Кто этот старец важный?
Не вспомнить мне никак его черты.
О Ликий, почему укрылся ты
От взгляда острого в тоске безмерной?»
«То Аполлоний – мой наставник верный.
Он муж ученый, но в мой сладкий сон,
Как злобных бредней дух, сейчас ворвался он».
Меж тем крыльцо пред Ликием предстало
С колоннами у пышного портала;
Сияние светильника текло
На темный мрамор – гладкий как стекло —
И в нем звездой мерцало отраженной;
Переплетались вязью утонченной
Прожилки в камне дивной чистоты:
Воистину богиня красоты
Могла ступать по ровным плитам пола.
С волшебною мелодией Эола
Дверь отворилась в царственный покой,
Сокрывший их от суеты мирской.
Уединенье слуги разделяли —
Немые персы; их подчас видали
В базарном гвалте, но никто не мог
Проведать, где хозяев их порог.
Но, истины во славу, стих летящий
Расскажет о печали предстоящей,
Хоть многие желали бы сердца
Покинуть любящих в неведенье конца.
5
- Предыдущая
- 5/22
- Следующая
Перейти на страницу:
