Том 4. Письма. Семь лет с Бабелем (А. Н. Пирожкова) - Бабель Исаак Эммануилович - Страница 25

• Предыдущая
• 25/104
• Следующая

В Вуфку мне сообщили, что Хелмно приезжает завтра. О результате моих переговоров с ним я немедленно напишу тебе. Сценарий я пришлю или привезу в отделанном виде.

Получил от Маркова телеграмму об отсылке моей «части». Дело это двигается у меня с трудом. Узнай, пожалуйста, как обстоят дела с другими «авторами» спектакля. Что с Воронским? Как коллективное ваше здоровье?

Моя мечта все та же — полгода покоя для того, чтобы я мог поработать и пораздумать над жалкой моей долей.

В Москве ли Митя? Едет ли он в Китай? Поклон чадам и домочадцам!

Твой И.

Киев, 13/IV-27

15 апреля 1927 г.,

Киев

Милая Тамара. Надеюсь, что последние сто рублей помогли тебе на несколько дней преодолеть нужду. Как только добуду денег — сейчас же вышлю тебе по телеграфу. У меня есть убеждение, что Госниипром — учреждение не лучше других, а может, хуже. Я был в Тифлисе и не верю в тифлисские художества. И затем, на кого ты покинешь чад своих и домочадцев в Москве, — не понимаю?! Хелмно приедет в воскресенье. Есть основания предполагать, что в Вуфковской распре он победит. О разговоре с ним я немедленно тебе сообщу.

Я здоров, работаю, результаты скажутся не скоро, м<ожет> б<ыть>, через много месяцев. Что же делать? Работать по методам искусства, а не по методам унижения (которого и без того довольно) — это одно из немногих утешений, оставшихся мне. В материальном смысле от этих «утешений», конечно, не легче.

Очень радуюсь сообщениям твоим о мальчике, хотя и не верю им. Откуда, скажи на милость, привалят к нему этакие роскошные качества? Чудес в природе не бывает, и это справедливо. Не будет он идиотиком и уродцем, — и за это слава господу богу. А уж что сверх того, то будет премия. Тебе-то премия полагается, а мне нет, я дурной человек.

Как я тебе писал, рассчитываю приехать в Москву 24-го. Скоро напишу еще. До свиданья, друг мой.

И.

Киев, 15/IV-27

Поступила ли Зинаида в профсоюз? Учится ли Татьяна? Кто у тебя в прислугах?

17 апреля 1927 г.,

Киев

Уважаемая Тамара. Послал тебе сегодня по телеграфу 50 рубл. Извини, что по столовой ложке. Посылаю по мере поступления, а поступление плохое. Оно таким будет долго, впредь до моего воскресения (если таковое состоится). Довольно унижаться, халтурить, изворачиваться. Надеюсь, что до моего приезда я смогу послать тебе еще денег. В отношении приезда планы пока не изменились. По последним имеющимся у меня сведениям я смогу кое-что сделать для тебя в Совкино. Во всяком случае, какое-нибудь предложение Вуфку я в Москву привезу.

К мальчику я отношусь хорошо, а не худо. В этом ты ошибаешься. Кланяйся ему. Подарков не привезу, — какие отсюда подарки? Купим на месте. Сошла ли сыпь? Что он ест? Орет ли по ночам?

Поступила ли Татьяна в детский сад или на это не хватает денег?

Очень беспокоит меня вопрос о рабочей комнате для меня в Москве. Работать я должен ежедневно, иначе подохнем с голоду.

Будь благополучна и весела. Умным людям свойственно веселье.

Твой И.

Киев, 17/IV-27

22/IV-1927 г.

22 апреля 1927 г.,

Киев

Задерживаюсь несколько дней очень огорчен пишу

22 июня 1927 г.,

<Киев>

Дорогой Вячеслав Павлович.

Посылаю пьесу. Если не лень — прочитайте странное это произведение. А послезавтра будем держать совет — что с ним делать. До решения его судьбы прошу «сочинение сие» держать в сугубом секрете.

Любящий Вас И. Бабель

22/VI-27

7 июля 1927 г.,

Киев

Милая Анна Григорьевна.

Уезжаем послезавтра. Натерпелся несказанной муки. Бог мне судья! Послал Вам посылку — все мои письма, — тут и печальные lettres d’amour[2] и несколько писем отца, очень мне дорогих. Сохраните эту шкатулку, прошу Вас. Я не успел сдать ее Вам до отъезда. Я думаю, что эта моя просьба не затруднит Вас. Следующее мое письмо будет из-за границы. До свиданья. Льву Ильичу и Илюше кланяюсь от всего сердца.

Любящий вас И. Бабель

К. 7/VII-27

Простите за конверт — первое, что подвернулось под руку.

20 июля 1927 г.,

Париж

Уезжая, я утаил, что старуху надо сдать в Париже. Последняя эта ложь была вызвана, как и всегда, жалостью, трусостью, невозможностью для меня наносить удары прямо в лицо.

Путешествие было печально. Возня с безумной старухой измучила меня. В Льеже меня встретила мать. Я прошел мимо, не узнав ее, так она постарела, одряхлела, истерзалась. В Париже нас встретила Е<вгения> Б<орисовна>. Она выглядит не лучше моей матери. Надо думать, что я виноват во всех этих бедствиях. Мучительное сознание. Жизнь моя нестерпимо грустна. Пути, Берлина, Парижа я просто не заметил. Мне не до впечатлений. Я болен. Мне надо лечиться.

Е. Б. сняла в Париже на окраине маленький дом. Я буду жить в комнатке, в первом этаже этого дома, и попытаюсь работать. Если мне это не удастся, я порву последние связи с прошлым и уеду в место, намеченное мной. Если между мною и Е. Б. возникнут отношения мужа и жены — я напишу тебе. У тебя нет никаких обязательств по отношению ко мне. Ты вольна в своих действиях. У меня нет намерения вернуться к тебе. Я попытаюсь вести с Е. Б. безрадостную, несчастную нашу, но, м<ожет> б<ыть>, спокойную жизнь. Если не выйдет — я уйду.

Прошу тебя не писать мне. Твои письма, я знаю, добьют меня, а я должен работать, а Мишке, единственному человеку на земле, которого я люблю, единственному человеку, не терзавшему меня непосильной для меня любовью, надо как-нибудь жить. О всех делах — личных или материальных — передавай Слонимам.

Я отослал тебе из Шепетовки сто семьдесят рублей. За границу, оказывается, нельзя везти русских денег.

В Киеве в книжном киоске я видел второе издание моих рассказов (выпуск «Универсальной библиотеки»). Не знаю — то ли это издание, которое я продавал. Если «Универс<альная> Библ<иотека>» выпустила книжку по собственной инициативе — надо получить деньги.

Прощай, Тамара. Я хочу верить, что у тебя есть силы быть счастливой. Мне кажется, что у меня нет этих сил. Прости меня. Я буду писать тебе, если ты пообещаешь не отвечать на мои письма.

И. Б.

20/VII-27

3 сентября 1927 г.,

Париж

Мечта моя об одиночестве близится к осуществлению. С завтрашнего дня в течение трех месяцев я буду один. Скоро я уеду, вероятно, в дальнюю деревню на берегу Средиземного моря. Может быть, я добьюсь там грустного моего спокойствия — единственного, что мне осталось. Один, больной, почему-то разрушивший все, что могло быть мне дорого, я брожу здесь по паркам, смотрю на играющих детей, и вид их раздирает мне сердце. Жаловаться мне не на кого и не на что, кроме как на себя. Очевидно, я этого хотел...

О Слонимах я сболтнул сгоряча. Прости. У меня вот уже больше месяца не переставая болит голова, я не отдавал себе отчета в бессмысленных моих поступках. Напиши мне, как идет работа над картиной, прочна ли твоя служба? Получаешь ли ты деньги в «Новом мире»? Я написал секретарю журнала, Смирнову, что рассказы пришлю обязательно. Правда, я это сделаю. Несмотря на ужасное мое состояние, я работаю. Что уже там выйдет из этакой работы — трудно сказать, но строки для бухгалтерии будут. Что в театре? Я до сих пор не переделал 3 сцены. Опротивела мне пьеса. Надо бы сократить два-три куплета в песне, да охоты не хватает... Может быть, сделаю. Все переделки пришлю тебе, если ты не откажешься. Да, не запретили злосчастную эту пьесу, как сделали со Всеволодом.

• Предыдущая
• 25/104
• Следующая