Копи царя Соломона - Хаггард Генри Райдер - Страница 3

• Предыдущая
• 3/49
• Следующая

Тогда я посмеялся над этим рассказом: алмазные россыпи еще не были открыты. Бедный Иванс погиб, и я потом целых двадцать лет не вспоминал об этой истории. Но ровно двадцать лет спустя я услышал более определенный рассказ про Сулимановы горы и про ту страну, что лежит за ними. Был я однажды в деревушке Ситанда-Крааль. Прежалкая, скажу вам, деревушка: еды никакой, да и охотнику не много поживы. Но на меня напала лихорадка, и волей-неволей пришлось там оставаться. Было очень плохо, как вдруг в один прекрасный день приезжает туда португалец и при нем слуга-мулат. Я хорошо знаю своих делагойских португальцев; это самый отвратительный народ в мире, и все торгуют невольниками. Всех бы их на виселицу, дьяволов! Но только мой приезжий был ни чуточки не похож на тех негодяев, которых я привык встречать, даже совсем напротив. То был высокий худощавый человек, с большими темными глазами и вьющимися седыми усами. Мы с ним немножко потолковали, потому что он мог говорить на ломаном английском языке, а я кое-что понимаю по-португальски; он сообщил мне, что зовут его Хосе Сильвестра и что у него есть имение около Делагойской бухты. На другой день он уехал вместе со своим товарищем и очень вежливо со мной раскланялся. – До приятного свидания, синьор, – сказал он на прощание, – если мы когда-нибудь снова увидимся, я буду самым богатым человеком в целом мире и, уж конечно, не забуду и вас. – Я тогда только усмехнулся и посмотрел ему вслед, соображая, что он хотел этим сказать? Уж не рехнулся ли он; или в самом деле что-нибудь особенное затеял? Прошла неделя, и мне стало гораздо лучше. В один прекрасный вечер сижу я около своей палатки и смотрю, как садится знойное, багровое солнце за великой пустыней, как вдруг вижу какую-то фигуру – судя по одежде, европейца, – которая вдруг показалась из-за холма шагах в трехстах от меня. Фигура эта сначала ползла на четвереньках, потом встала на ноги, кое-как протащилась несколько шагов и опять упала. Вижу, дело плохо: должно быть, очень слаб человек; я кликнул одного из своих охотников и послал к нему на помощь. Ну, как вы думаете, кого он мне привел?

– Да, конечно, Хосе Сильвестру, – сказал капитан Гуд.

– Да, Хосе Сильвестру или, лучше сказать, его тень: от него остались только кожа да кости. Лицо у него пожелтело, как лимон, от желтой лихорадки, и исхудал он так, что его черные глаза точно выскочить хотели вон из головы; волосы совсем побелели. – «Воды! воды!» – простонал он, и тут я заметил, что губы у него совсем растрескались и пересохли и даже язык почернел от жажды; просто страшно было смотреть. Я принес ему воды, разбавленной молоком, и он начал пить огромными глотками, с жадностью. Кажется, он готов был пить без конца, но только очень-то много я ему не дал сразу. После того с ним опять сделался жестокий приступ лихорадки, он упал в полном изнеможении и начал бредить как безумный, толкуя про Сулимановы горы, про алмазы и пустыню. Я перенес его к себе в палатку и сделал для него все, что мог; да только что уж тут сделаешь – сейчас было видно, к чему идет дело! На рассвете просыпаюсь, гляжу – а он сидит на постели, чудной такой, худой, весь иссохший, и смотрит так пристально в ту сторону, где виднеется пустыня сквозь утренний сумрак. В эту минуту первые лучи восходящего солнца ударили по ту сторону широкой равнины и озарили высочайшую вершину Сулимановых гор далеко, далеко, за сотни миль от нас. – Вот они! Вот они! – закричал умирающий, протягивая к пустыне длинную, исхудалую руку. – А я так никогда и не дойду до них, никогда, никогда… И никто, никто не дойдет.

Тут он умолк и задумался. Казалось, он принимает какое-то решение.

– Друг, – промолвил он внезапно, обращаясь в мою сторону, – ты здесь? Мое зрение становится смутно… я тебя не вижу. – Здесь, говорю, лежите себе спокойно и постарайтесь уснуть. – Нет, говорит, скоро я усну навеки, тогда успею лежать спокойно – целую вечность буду лежать! Послушай, я умираю… Ты сделал мне много добра. Я отдам тебе документ. Может быть, ты и дойдешь, если только удастся благополучно пройти ту пустыню, которая убила меня и моего бедного слугу. – Тут он порылся у себя за пазухой и вытащил оттуда какую-то вещь, которая показалась мне похожей на табачный кисет из шкуры антилопы, точно такой, какой обыкновенно носят буры[5]. Он был крепко завязан бечевкой, которую бедняга никак не мог развязать.

– Возьми, развяжи это, – сказал он мне. – Я исполнил его желание и вынул из мешка лоскутки пожелтевшей холстины, на которой было что-то нацарапано полинявшими, точно ржавыми, чернилами. В лоскутке оказалась бумага. Португалец заговорил слабеющим голосом: – Тут на бумаге написано все то же, что и на лоскутке… Я употребил целые годы, чтобы прочесть и разобрать это… Дело вот в чем: мой прапрадед, переселившийся сюда из Лиссабона, один из первых португальцев, ступивших на африканский берег, написал это, умирая среди страшных гор, на которых не бывало ноги белого человека ни до, ни после него. Его звали Хосе да Сильвестра, и жил он триста лет тому назад. Невольник, дожидавшийся его по эту сторону гор, нашел его мертвым и принес то, что он написал, домой, в Делагоа. С тех пор в нашей семье хранился этот исписанный лоскуток, но никто не полюбопытствовал прочесть его, пока я не догадался это сделать. Из-за него я теперь погибаю, но, может быть, другому удастся… и будет этот человек величайшим богачом во всем мире, – да, во всем мире! Только не отдавай никому, лучше ступай туда сам… – Тут он снова впал в забытье, а через час все было кончено. Он умер очень спокойно, и я зарыл его как можно глубже и навалил больших камней ему на грудь, так что шакалы, вероятно, не могли его выкопать. После этого я оттуда уехал.

– Ну а документ? – спросил сэр Генри с величайшим интересом.

– Что там было написано? – прибавил капитан.

– Так и быть, господа, я вам все расскажу. До сих пор я никому этой бумаги не показывал, кроме покойницы жены, которая считала все это вздором, да еще одного старого пьяного торгаша-португальца, который перевел мне эту штуку и на другое утро обо всем позабыл. Подлинный холщовый лоскут и копия бедного дона Хосе хранятся у меня дома, в Порт-Натале; но английский перевод всегда со мной, в записной книжке, а равно и снимок с карты – если только можно назвать это картой. Вот, слушайте:

Когда я прочел этот документ и показал моим слушателям точный снимок с карты, начертанной рукою умирающего португальца его собственной кровью, наступило глубокое молчание. Все были страшно изумлены.

– Ну, – сказал капитан Гуд, – признаюсь! Два раза я обошел вокруг света, и в каких только местах не был – но при всем том пусть меня повесят, если я слышал что-нибудь чуднее этой истории! Разве что в сказке, да и то нет…

• Предыдущая
• 3/49
• Следующая