Три повести - Ходза Нисон Александрович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/59
• Следующая

В результате того что Мямин проявил преступную халатность, винт корабля был осмотрен только в четыре часа утра, когда караван уже отбыл в Ленинград. Во время осмотра оказалось, что винт совершенно чист и никакой обмотки троса на нём нет.

На основании всего вышеизложенного военный трибунал признал Мямина Виктора Петровича виновным в преступлении, предусмотренном статьёй 198-17, пункт “а” Уголовного кодекса.

Военный трибунал приговорил Мямина Виктора Петровича к лишению свободы с отбыванием в исправительно-трудовых лагерях на десять лет, без поражения в правах, и к лишению Мямина Виктора Петровича военного звания “старший лейтенант”.

Исполнение приговора отсрочить до окончания военных действий.

В связи с этим Мямина Виктора Петровича из-под стражи освободить и направить в часть действующей армии рядовым».

На Колпинском участке Ленинградского фронта часы затишья были редки. Методично и ожесточённо немцы обстреливали передний край, бомбили завод и город. По ночам в небе застывали жёлтые ракеты, всё чаще и чаще к переднему краю пробиралась немецкая разведка. Никто не сомневался, что наступление противника начнётся со дня на день.

В один из часов затишья политрук роты Мартынов проводил в окопе короткую информацию о положении на участках Ленинградского фронта. Информация не радовала и не сулила на ближайшие дни никаких перемен.

Над окопом провизжала мина и разорвалась метрах в ста, в поле. Несмотря на ранний снегопад, поле было не белое, а грязно-бурое. Истерзанное взрывами, покрытое воронками и вывороченными комьями земли, оно напоминало лунный пейзаж.

Политрук Мартынов поднёс к глазам бинокль — уточнить, где разорвалась мина, но тут же крикнул:

— Воздух!

В небе появился «хейнкель». Зудя на одной ноте, он приближался к окопам. Захлопали редкие зенитки, но опытный лётчик, умело маневрируя, упорно приближался к траншеям. Огонь вокруг разведчика становился плотнее, снаряды рвались ближе, и вдруг под радостные возгласы солдат «хейнкель» с пронзительным свистом, рассекая воздух, ринулся вниз. Почти у самой земли самолёт неожиданно отвернул в сторону, оставив парящими множество белых листовок. Через минуту немец почти на бреющем полёте скрылся за ближним лесом.

— Ловок, сволочь! — не выдержал старшина Гудимов.

Листовки плавно оседали на землю, в траншею их попало немного, почти все они белели на бурых комьях истерзанного поля.

— Листовки в траншеях собрать и сдать мне, — приказал Мартынов. — На поле листовки не трогать. — Политрук знал избитый приём немцев: выманить бойцов из траншей на открытое место и открыть по ним миномётный огонь.

Вскоре перед Мартыновым лежала стопка немецких листовок.

Это были листовки-пропуск, все одинакового содержания:

На обороте листовки была напечатана фотография. Четыре толстомордых парня — три в форме красноармейцев, четвёртый с двумя кубарями в петлицах — сидели за столом. Перед каждым лежал кусок сала, три яйца, полкаравая хлеба.

Под фотографией шла крупная надпись: «ЭТИ КРАСНОАРМЕЙЦЫ ЛЕНИНГРАДСКОГО ФРОНТА ИВАНОВ, ФЁДОРОВ, ПЕТРОВ И ИХ КОМАНДИР СЕМЁНОВ СДАЛИСЬ В ПЛЕН В СЕНТЯБРЕ ПОД ПЕТЕРГОФОМ. СЕЙЧАС ОНИ ЗАВТРАКАЮТ».

Собирая в траншее листовки, Гудимов заметил, как один из бойцов сунул листовку в карман шинели. Ничего запретного не было в том, что красноармеец положил поднятую листовку в карман, не держать же её в руках. Но Гудимов насторожился: была какая-то вороватость в быстром движении бойца. Гудимов, конечно, не думал, что угрюмый солдат, только что прибывший в их часть, собирается перебежать к фашистам, его встревожило другое: утаив листовку (может, на курево, может, просто из любопытства), боец тем самым нарушил приказ командира. Это уже воинский проступок, надо, чтобы солдат понял свою вину, а то ведь недолго и до беды.

Гудимов продолжал осматривать траншею, не упуская из виду угрюмого бойца. Он надеялся, что тот подойдёт к Мартынову и сдаст, как положено, свою листовку.

Но боец к Мартынову не пошёл. Сняв перчатки, он стал торопливо свёртывать цигарку. Гудимов подошёл к нему:

— Одолжи на закрутку. Табак ваш, бумажку дашь, вот и закурим.

Красноармеец, не глядя на старшину, молча протянул кисет. Таких кисетов Гудимов ещё не встречал — из тонкой блестящей кожи, украшенной каким-то тиснением. От кисета шёл вкусный медовый запах. Видать, в нём не всегда держали махорку, бывал табачок и получше.

— Откуда к нам? — спросил Гудимов, всё ещё принюхиваясь к необычному кисету. Было в его аромате что-то бесконечно далёкое от войны, траншейной грязи, копоти в землянках, от непроходящего чувства голода. — Как тебе у нас? Сам-то ленинградец?

— Ленинградец.

— Из какой части прибыл?

— Вы что, первый день в армии? — строго спросил боец. — Задаёте неположенные вопросы.

Гудимов смутился: не помнил он, чёрт возьми, такого запрета.

— Всего в голове не удержишь, — сказал он, возвращая кисет, и, стараясь скрыть смущение, продолжил неудачно начатый разговор: — А фамилию спросить можно? Или — тоже не положено?

— Мямин, — коротко ответил боец.

— Спасибо за табачок, товарищ Мямин. Пойду сдавать фрицеву брехню. Ты уже сдал? А то пошли вместе.

— Сдал. Я приказы выполняю, — сказал Мямин, пряча кисет.

— Ну, тогда пойду. Ещё раз — спасибо. Уж больно у тебя хорош кисет. Духовитый!

Он вытащил из кармана шесть листовок, аккуратно расправил их и отправился к политруку.

— Разрешите обратиться? — спросил он, сдав листовки. — Боец у нас есть один… Недавно в нашей части. Не понимает ещё кое-чего.

— Что за боец? Чего не понимает?

— По фамилии Мямин, может, знаете?

— Знаю, — насторожился Мартынов. — А в чём дело?

— Звал я его вместе сдать это самое… — Гудимов ткнул пальцем в листовки. — А он говорит — сдал уже.

— Мямин мне листовок не сдавал, — сказал встревоженно Мартынов. — Мне не сдавал, а больше — некому. Быть может, он ничего не подобрал.

— Оно конечно… А только показалось мне, что сунул он одну листовку в карман… Сунул… Точно… Может, приказать, чтобы сдал?

— Не надо! — резко оборвал Мартынов. — Ни в коем случае! И чтоб никому об этом не рассказывать! Понятно?

— Понятно, товарищ политрук. Разрешите идти?

— Можете идти. — И неожиданно добавил: — Спасибо за информацию. Положение, брат, сегодня такое — смотри в оба!

Вскоре во взводе Гудимова появился новый солдат — Разов. Молчаливый, необщительный, он держался в стороне, и солдаты тоже не искали с ним дружбы, не задавали обычных вопросов: кто, откуда, как попал в часть.

Особенно не понравился Разов Гудимову.

— Прислали… С такими воевать — раньше смерти загнёшься! — сказал он Мартынову.

— Ты о ком?

— О Мямине и Разове. Один к одному! Баптисты какие-то! Молчуны!

— Характер — дело сложное, товарищ Гудимов. В злое время живём. У каждого своя беда. От иной беды и онеметь можно.

— Это верно. Чего-чего, а беды — взахлёб!..

• Предыдущая
• 4/59
• Следующая