Мой брат Михаэль - Стюарт Мэри - Страница 11

• Предыдущая
• 11/35
• Следующая

Твой любящий сын Михаэль».

Я осторожно вернула бумагу.

— А он обычно писал не так?

— Совсем не так. Он всегда скрывал эмоции и предчувствия, знал, что такое риск и брал его на себя. Поговоришь с ним и кажется, что это самый спокойный и небрежный дьявол на свете. Требовалось время, чтобы понять его стойкость и уверенность в себе. (Как у маленького братика Саймона, подумала я.) Здесь все очень странно, торопливо, иносказательно. Почти истеричное, женское письмо.

— Я вас понимаю.

Он засмеялся:

— Извините. Он был в очень эмоционально возбужденном состоянии, и не от красот природы — он был в Дельфах до войны не раз. Я посмотрел Калимаха, но не нашел там ключа, а сияющее убежище — это из пророчества Дельфийского оракула про храм Аполлона. Тоже далеко не заводит.

— Вы употребили слово ключ? А что вы надеетесь найти?

— То, что нашел Михаэль.

— Понимаю. Вы имеете в виду кусок про сияющую цитадель…

— Да. Он нашел что-то, что его восхитило, и я думаю, что знаю, что это, но должен убедиться, и поэтому я должен выяснить, где он умер и как… Я уверен, что прав.

Мы оказались в Арахове, в знакомом запахе пыли, бензина, навоза и винограда, среди толпившихся стен и цветных ковров, которые нежно гладили бока машины. Несколько осликов, свободных от пут и седла, гуляли по улице. На стене сада стояла коза, она посмотрела на нас недобрым взглядом и, отпрыгнув, исчезла в тени. Саймон остановил машину на том же месте, заглушил мотор, мы вышли и отправились туда, откуда он снизошел днем.

Напротив — кафе с дюжиной столиков в чисто вымытой комнате, почти все были заняты. На нас смотрели мужчины. Вернее, на меня, нет, на Саймона. Он остановился у подножия лестницы и обнял меня за плечо.

— Сюда, и осторожнее. Ступеньки крутые и ослики понастроили тут капканов. Стефанос, конечно, живет на самом верху.

Я подняла голову. Дорожка была фута четыре в ширину. Ступеньки расположились слишком далеко друг от друга и выглядели не слишком обработанными обломками Парнаса. Ослики — толпы здоровых осликов — ходили по этому пути неоднократно. Где-то наверху светились окна. По какой-то причине я вдруг задумалась о том, куда меня занесло. ЭЛАС, Стефанос, Михаэль, поливающий кровью землю над Дельфами… А теперь вверх по дорожке под руку с Саймоном. А интересно, что нам скажет Стефанос? И неожиданно я поняла, что не хочу этого слышать.

— Аванти, — сказал мой спутник весело.

Я задавила в себе труса и пошла дальше.

Маленький двухэтажный дом Стефаноса стоял в самом конце дорожки. Нижний этаж, где обитали ослик, две козы и скопище костлявых кур, открывался прямо на нее. Белая каменная лестница вела на второй этаж, где жила семья, и заканчивалась белой бетонной платформой, служившей одновременно верандой и садом. На ее низком парапете стояли горшки с зеленью, крышу составляла опора для винограда. Саймону приходилось наклоняться, чтобы избежать тяжелых ветвей. К моей щеке прикоснулась тяжелая виноградная гроздь. Верхняя половина двери была открыта, воздух заполнял горячий запах семейного ужина, животных и герани, пылающей в цветочных горшках.

Нас услышали, открылась нижняя половина двери и появился большой старый человек. Белые волосы и борода завивались, как у великого Зевса в Афинском музее. Мой спутник вышел из тени с протянутой рукой и произнес какое-то приветствие на греческом. Рот старика приоткрылся, будто непроизвольное восклицание рвалось нам в лицо, но сказал он спокойно и довольно формально:

— Брат Михаэля, приветствуем тебя. Женщина дома сказала, что ты придешь сегодня.

Саймон убрал, казалось, незамеченную руку и ответил не менее формально:

— Рад видеть вас, кирие Стефанос. Меня зовут Саймон, это — кириа Хэвен, она подвезла меня на машине.

Взгляд старика скользнул по мне, не более. Он наклонил голову.

— Приветствую вас обоих. Пожалуйста, входите.

Повернулся и ушел в комнату. Почти все сейчас и потом говорилось по-гречески, я ничего не понимала, следила только за эмоциональным фоном беседы. Саймон потом все перевел. Я сразу поняла, что тут не особенно рады нас видеть, и так уже привыкла к греческому чудесному гостеприимству, что возмутилась. Понятно почему старик не говорил со мной, я — женщина, но отвергать протянутую руку… Я в сомнении посмотрела на Саймона. Он подмигнул и пропустил меня вперед.

Пол единственной в доме квадратной комнаты был сделан из струганых досок, на вымытых белых стенах висели картины со святыми. Свет шел из голой электрической лампочки. В углу стояла старомодная плита, над ней — полки, закрытые голубой занавеской, за которой явно скрывались еда и посуда. У одной стены — кровать, накрытая коричневым одеялом и явно днем используемая, как диван. Сверху — мадонна с младенцем, перед ними — красная лампочка. Комод, стол, кухонные стулья, скамейка, покрытая тканью. На полу один тканый коврик, красный и зеленый, как попугай. Великая бедность и страстная чистота.

У плиты сидела старая женщина, вся в черном и с покрытой головой. Она улыбнулась мне, показала на стул и замолчала, уронив руки на колени. Саймон сел около двери, старик — на скамейку. Они молча смотрели друг на друга, когда раздались быстрые шаги. Юноша вбежал с балкона и остановился — одна рука на дверях, другая заткнута за ремень. Очень театральная поза, но ему подходила — лет примерно восемнадцать, стройный, загорелый и красивый, с крупными коричневыми кудрями и живым возбужденным взглядом. На нем были старые фланелевые брюки и самая жутко-яркая на свете рубашка.

— Он пришел?

Тут он увидел Саймона. Яркую улыбку и поток слов прервал дедушка.

— Кто сказал тебе прийти?

— Я хотел увидеть его.

— Теперь увидел. Сиди и молчи, Нико, нам о многом нужно поговорить.

— Ты сказал ему?

— Ничего я ему не сказал, сиди и молчи.

Нико послушался, но уставился на англичанина со странным выражением — возбуждение, веселье и злоба.

Саймон сохранял знакомое мне безразличие. Когда стало ясно, что нарушить затянувшееся молчание никто не решается, Саймон сказал, что рад их видеть, поговорил о себе и отце, выразил благодарность.

— Я попробую не задавать вопросов, которые могут вас огорчить, но пришел сказать спасибо за отца и себя… и увидеть дом, где мой брат нашел друзей в последние дни жизни.

Он остановился и медленно огляделся. Опять тишина. Внизу чихнул какой-то зверь. Лицо Саймона ничего не выражало, но мальчик внимательно и нетерпеливо смотрел то на него, то на дедушку. Но Стефанос молчал.

Через века опять фраза:

— Значит, это было здесь?

— Здесь, кирие. Внизу за кормушкой есть дырка в стене. Он прятался там. Грязные немцы не додумались смотреть за соломой и дерьмом. Хочешь, покажу?

Саймон покачал головой.

— Нет. Не хочу напоминать о тех днях и много расспрашивать. Вы все рассказали в письме. Как он был ранен в плечо, нашел здесь убежище и потом… позже ушел опять в горы.

— Это было на рассвете, — сказал старик, — второго октября. Мы умоляли его остаться, он еще не выздоровел, а в горах рано становится сыро. Но он не согласился. Помог похоронить моего сына и ушел. — Он кивнул в сторону мальчика. — Был и этот, и его сестра Мария, которая сейчас замужем за Георгием, хозяином магазина в деревне. Когда пришли немцы, дети были с матерью в полях, иначе, кто знает? Их тоже могли убить… Кирие Михаэль не остался из-за них.

— Да. Через несколько дней его убили. Вы нашли тело и спустили с гор, чтобы похоронить. Я хочу, чтобы вы показали мне, где он убит.

Опять тишина.

Мальчик Нико смотрел не моргая и курил.

Старик сказал тяжело:

— Я, конечно, сделаю это. Завтра?

— Если это удобно.

— Для тебя всегда удобно.

— Вы очень добры.

— Ты — брат Михаэля.

Вдруг женщина рядом со мной ожила и сказала чистым мягким голосом почти с отчаянием:

• Предыдущая
• 11/35
• Следующая