Пушкин - историк Петра - Лисунов Андрей Петрович - Страница 28
- Предыдущая
- 28/39
- Следующая
С точки зрения текстологического анализа резкой, внешне очевидной, разницы между двумя редакциями нет, поскольку в обоих случаях речь шла об одном и том же историческом материале. Мысль о том, что Пушкин изначально “конспектировал” Голикова, не верна, не только потому, что она противоречит творческому духу поэта. В рукописи достаточно ясно отражено критическое отношение Пушкина к автору “Деяний”. Согласиться можно только с одним - первая редакция “Истории Петра” должна была носить предварительный характер, написанный поэтом “про себя”. Смысл повторной редакции заключался не столько в необходимости дополнений, сколько в изменении характера подачи материала, в переориентировке его на читателя. При этом возникали новые вопросы и редакторские уточнения. На первом этапе работы были естественны вставки: “...касательно высылки дворян.<ина> Головнина - (чем дело кончилось? и кто был сей Головнин?)” (ХД82); “24 янв.<аря> издана табель о рангах (оную изучить) (...) Петр создал должность генерал-прокурора (изучить) ” (Х,257); “Что было их преступление? Одна ли непослушность и высокомерие? Должно исследовать” (Х,273 ). Когда Пушкин обращается к Голикову, он просто указывает том и страницу, не называя фамилии, поскольку отлично знает о ком идет речь.
В новой редакции ссылки на других авторов становятся полноценными, а самому тексту придается вид объективного исторического повествования, что видно уже по первым страницам рукописи: “Стралленберг и “Рукопись о зачатии” повествует, что царица, едучи однажды весною в один монастырь, при переправе через разлившийся ручей, испугалась и криками своими разбудила Петра, спавшего у ней на руках. Петр до 14 лет боялся воды. Князь Борис
Алексеевич Голицын, его обер-гофмейстер, излечил его. Миллер тому не верит” (ХДО). Излишне напоминать, что эти сведения есть и у Голикова, но Пушкин очередной фразой отводит подозрение в компилятивности своей работы: “Голиков прибавляет следующие подробности и объяснения...” (Х,23), - и далее следует выдержка. Таким образом, устанавливается водораздел между собственно пушкинским и голиковским текстом. Но уже в тетради за “1706г.(до 5 июля)” поэт делает ссылки, которые говорят о тесном сближении его труда с “Деяниями”: “Сюда относит Роликов свои показания о жестокости шведов за в 1704 году и проч. Ч. 11-254” (X, 95) или “Здесь Голик.<ов> <дает> подробное описание всему, что Петр в 28 дневное пребывание свое в Минске сделал, стр. 259-295 ” (X, 96). Теперь читателю или Пушкину обязательно нужно было иметь под рукой Голикова, чтобы справиться о характере содержащихся в ссылке сведений. Затем поэт и вовсе, как отмечалось, перестает делать полноценные сноски, понятные читателю.
Изменяется и принцип подачи материала. На смену повествовательной манере изложения приходит стиль, свойственный заметкам разного рода, - отдельные фразы и несогласованный текст: “Валмер, Трикат, Кригедербен, Гемелтлай etc, взяты и разорены. В Мариенбурге взята Катерина, в последствии императрица” или: “Из Арханг.<ельска> писал Петр к Апраксину, уведомляя его о спуске фрег.<атов> и о строении корабля св. Илии, посылает собственноручный чертеж Таганрожской гавани, уведомляет, что Автон.<ом> Головни набрал вольницы-2,330, а жен, детей и стариков их (4,390 ч.) отправил на Воронеж. (Петр повелевает Апраксину их упокоить.) Корабли приказывает вывести на Дон, торговлю таганрожскую устанавливает, советует подкупить 'Гурецких чиновников, ибо пистоли и в Европе много пользуют. По жалобе Ная на виц-адмирала (?) повелевает Наю не находиться в ведении в.<ице>-адм.<ирала>-е1с, etc, (от июля 5, 27 и авг.<уста> 5. Одно без числа)” (Х,63).
В дальнейшем текст, действительно, строится на выдержках из писем Петра, и производит впечатление конспекта, хотя отбор существует, о чем еще пойдет речь. Пушкин как бы изнутри наблюдает жизнь реформатора, стараясь определить свое отношение к нему, при этом совсем забывая о читателе. Трудно поверить в то, что начав с обстоятельного, объемного повествования, поэт мог сознательно перейти к заметкам “про себя”. Естественней предположить обратное, гем более, что для этого есть основания.
Косвенное подтверждение тому можно найти и в истории создания “Пира Петра Первого”. Если бы Пушкин работал над Введением в 1835 году, как утверждает Попов, то, во-первых, дистанция между написанием “Пира” и фрагментом из Введения “Петр, простив многих знатных преступников, пригласил их к своему ст элу и пушечной пальбою праздновал с ними свое примирение (Ломоносов)” (Х,7) -возрастала бы до года, а во-вторых, между ними встала бы другая запись из тетради за “1714 год” о тех же событиях, но изложенных под несколько иным углом: “С другими Петр примирился, празднуя их помилование пушечной пальбою, etc, etc.” (Х,211). Очевидно, что во втором случае Петр празднует “их помилование”, а не “свое примирение”. Учитывая изменения, происходящие в пушкинском мировоззрении, правильнее предположить развитие мысли поэта от “их помилования” к “своему примирению”, а не наоборот. Во всяком случае “Пир” выдержан в этом направлении (“Светел сердцем и лицом; И прощенье торжествует, Как победу над врагам”). Все ст ановится на свои места, если согласии,ся с тем, что Введение написано в начале 1836 года, тогда оно по времени и по смыслу совпадает с “Пиром Петра Первого”.
Открытие Фейнбергом в “Истории Петра” фрагментов пушкинской исторической прозы так же не противоречит нашему наблюдению. Наибольшее их количество сосредоточено как раз в первых тетрадях рукописи, а начало “Истории Петра” вообще имеет вид полноценного исторического повествования. Вместе с тем, уже в тетради за “ 1706” случайность вкрапления ангорского текста становится заметной. Пушкин как бы выносит за скобки расширительное толкование сведений, полученных у Голикова, не решаясь на самостоятельную их обработку: “По требованию (довольно наглому) Аренштета Петр через Головкина отвечал...” (X, 103); “...мира же хотел он искренно и готов был заключить его на одном условии: иметь единый порт на Балтийском море. Вообще инструкция есть chef d,oeuvere дипломации и благоразумия” (ХД04). Наибольшей художественной выразительности Пушкин достигает в тех местах, которые либо не освещены, либо слабо представлены у Голикова. Это, например, относится к делу царевича Алексея и казни Монса.
Вероятность существования нескольких редакций рукописи “Истории Петра “ подтверждается наличием в ней двух вступительных статей, тоже находящихся в разной степени готовности: “Извлечения из Введения Штраленберга” и “Очерка введения”. Первое вступление имеет вид развернутого плана и более соответствует основному тексту произведения, второе - краткое изложение отдельных направлений работы. Исследователи ставили “Очерк введения” то в начало (Томашевский), то в конец (Попов) “Истории Петра”, пытаясь определить логическое место его соединения с рукописью. Получалось так, что почти все из намеченного Пушкиным в “Очерке” заметно не согласовалось, прежде всего, с первыми страницами пушкинского труда. Можно предположить, что, скорее всего, “Очерк” был написан Пушкиным в начале работы над первой редакцией “Истории Петра” в первой половине 1834 года и отражал идеи, изложенные им в “Путешествии из Москвы в Петербург”. Особенно это относится к финальной фразе введения: “Просвещение развивается со времен Бориса; правительство впереди народа; любит иноземцев и печется о науках” (Х,291). Для сравнения: “...со времен восшествия на престол дома Романовых у нас правительство всегда впереди на поприще образованности и просвещения” В 1836 году смысл этого утверждения изменился. Диалог с властью зашел в тупик; отпала всякая надежда на цивилизованную оппозицию. Оказывается, петровские реформы тоже не затронули “Нравы дикие, свирепые” (Х,291). Правительство, следуя путем реформатора, только умножало народные бедствия. Планы
Пушкина менялись, но он, видимо, сохранил “Очерк введения”, как ключевой, имеющий архивную ценность документ, отражающий начальный этап работы над “Историей Петра”.
- Предыдущая
- 28/39
- Следующая
