Рай для немцев - Пленков Олег Юрьевич - Страница 5
- Предыдущая
- 5/119
- Следующая
При рассмотрении основ экономики тоталитарных обществ часто приходится сравнивать коммунистическую, полностью огосударствленную, экономику с фашистской или нацистской экономическими организациями. Как известно, в последних двух случаях отношения собственности в экономике остались без каких-либо внешних изменений. Это, однако, только видимость, ибо, придя к власти, нацисты поставили экономику под полный контроль: у них все регулировалось и управлялось. Если бы появилась необходимость социализировать некоторые отрасли или всю экономику, то нацисты пошли бы и на это, ибо идеология — это смешение политических и мировоззренческих элементов, а не одна только догматика и ортодоксия. Нацисты верили в частную инициативу и необходимость частной собственности, но в то же время отводили государству более важную роль, чем оно играло в экономике ранее. В каком-то смысле это был германский вариант кейнсианства{16}. «Если частное хозяйство, — заявил однажды Гитлер, — покажет себя неспособным выполнить поставленные перед ним задачи, то нацистское государство сможет решить эту проблему собственными средствами»{17}. Какие это будут средства, сомневаться не приходилось: те историки, которые считают, что положение нацистской Германии толкало ее к экспансивной торговой политике и завоеванию мировых рынков, глубоко ошибаются, ибо Гитлер полагал, что если государство ставит на активную внешнеторговую экспансию — оно откровенно слабо в военном отношении, поскольку у него нет сил и возможностей для прямых завоеваний.
В Германии, по существу, была создана не плановая, как в СССР, а командная экономика (особенно это справедливо для военного времени); в ней не было ничего общего с социалистической (наподобие советской) экономикой, и нацистский «коллективизм» имел более политический (демагогический) характер, оставляя основной мотив рынка в действии. Немецкий историк Г. Моллин справедливо указывал на промежуточный характер положения экономики в нацистском государстве: «полномочия промышленного капитала в Германии были сведены до определенного минимума автономии. Это не мало по сравнению с положением в коммунистической системе, но мало по сравнению с возможностями крупного хозяйства при парламентаризме».{18} Предприниматели надеялись, что после окончания войны все права собственности будут восстановлены, тем более что никаких ясных намерений относительно ликвидации рыночной системы старого капитализма нацисты не выказывали. Напротив, Гитлер (что было необычным для того времени) при любом удобном случае подчеркивал, что такие предприимчивые изобретатели и инженеры как Ф. Порше или В. Юнкере являются главной движущей силой экономики, и от них многое зависит в развитии национального хозяйства.{19} Более того, он считал, что в условиях демократии настоящее развитие свободного предпринимательства искусственно тормозится. Так, после войны в архивах Круппа было найдено много писем от Гитлера, и в одном из них говорилось: «частное предпринимательство не может сохраняться в зрелой демократии; оно допустимо только в условиях, когда у народа сложились правильные представления о власти и личности. Все хорошее, положительное и ценное, что может быть достигнуто в области экономики и культуры, неразрывно связано с личностью»{20}.
Характер экономической ориентации нацистов в промышленности и сельском хозяйстве был различен: если в первом случае традиционные установки и ценности преимущественно остались неизменными, то в сельском хозяйстве идеология первоначально одержала верх по причине наличия у нацистов сильного элемента аграрного романтизма, коренящегося в почвенническо-народническом характере нацистской идеологии. Помимо благоприятной для крестьян идеологической ориентации нацистов, большое значение имели и практические шаги нового правительства: снижение налогов и значительное сокращение выплат по долговым обязательствам, что сразу облегчило положение сельскохозяйственных районов и обеспечило нацистам надежные тылы в деревне. Под руководством В. Дарре нацистам удалось обеспечить себе лидирующие позиции практически во всех ассоциациях, представляющих интересы крестьян. Вскоре Гугенберг освободил пост министра сельского хозяйства, и Дарре на этом важном посту приступил к осуществлению своей программы, имевшей целью реализацию совершенно новых планов в аграрном секторе: создания системы гарантий собственности крестьян на фоне тотального контроля над рынком и ценами, а в дальнейшем и создания территориально-административной системы управления сельских хозяйством, что было важной частью общенациональной мобилизации в преддверии войны. Если Сталин видел в крестьянах главное препятствие в реализации проекта создания нового социалистического общества, то Гитлер, напротив, провозгласил крестьянство «вечно живой основой немецкой нации», а день немецкого крестьянина отмечали столь же торжественно, как и 1 мая{21}.
То же, что о социальной и экономической политике, можно сказать и о нацистской геополитике, которая является совершенно обскурантистской. Однако, принимая во внимание мощный демографический взрыв первой трети XX века и отсутствие каких-либо перспектив в решении продовольственной проблемы (предвидеть «зеленую революцию» 50-х гг. было невозможно), следует отметить, что нацистская геополитика имела объективные основания. Гитлер исходил из предпосылки, что численность немецкого народа в течение 100 лет увеличится до 250 миллионов человек{22}; он был уверен, что будущее нации следует обеспечить не экономическими преобразованиями и ростом, а завоеванием «жизненного пространства». Эта мысль стала лейтмотивом так называемой «Второй книги» (второй части «Майн кампф»), в которой Гитлер вполне искренне излагал свои намерения; он и не спешил с ее изданием, опасаясь преждевременно открыть карты. Карьеру свою Гитлер начинал идеологом ревизионизма (как указывал Фест), но врожденная склонность мыслить большими категориями побудила его обратиться к европейскому континенту в целом, и таким образом он перешел от политики границ к политике пространств{23}. Простое восстановление границ 1914 г. Гитлер считал бессмыслицей. Поскольку в его внешнеполитических представлениях война была неизбежна, он считал людские потери оправданными лишь только в том случае, если немецкому народу после такой войны достанется надлежащее жизненное пространство.
Во «Второй книге» Гитлер поднимает вопрос о союзе Германии с Италией и Англией и пишет о многочисленных преимуществах этого альянса: «Этим альянсом мы, национал-социалисты, осознанно подводим черту под внешней политикой довоенного времени. Мы продолжим внешнюю политику с того момента, на котором остановились за шесть веков до этого. Мы прекратим вечное распространение германцев на Юг и Запад Европы и обратим свои взоры на восточные территории. Мы покончим, наконец, с колониальной и торговой политикой довоенных времен и перейдем к геополитике, гарантирующей наше будущее. Если ныне мы говорим о приобретении в Европе новых земель, то имеем в виду прежде всего Россию и подчиненные ей окраинные государства»{24}. И продолжал: «Требование о восстановлении границ 1914 г. является политической бессмыслицей, поскольку они ничего не дают немецкому народу в будущем».{25} Во «Второй книге» Гитлер прямо указывал, что Германия должна увеличить свою площадь на 500 м2 за счет восточных территорий{26}. Гитлер считал, что «не западная и не восточная ориентация должны определять в будущем нашу внешнюю политику, а восточная политика в смысле приобретения необходимого пространства для немецкого народа. Но поскольку очень много сил и средств придется затратить на то, чтобы задушить нашего злейшего врага — Францию, то нам придется пожертвовать всем, чем потребуется, чтобы осуществить крушение французского гегемонистского положения в Европе. Поэтому для нас сейчас является естественным союзником любая держава, которая не намерена терпеть французскую гегемонию на континенте. Никакое паломничество к подобной державе не должно казаться нам обременительным, ничто не должно побудить нас к отказу от такого союза, лишь бы конечным результатом было поражение нашего злейшего врага»{27}. Такие жертвы, как отказ от Южного Тироля, отказ от мировой торговли, от колоний, казались Гитлеру вполне приемлемыми ради заключения союза с Италией и Англией. Францию во «Второй книге» Гитлер описывал как «опаснейшего врага», ибо она, благодаря политике союзов, способна постоянно создавать смертельную угрозу Германии. В какой бы конфликт Германия ни ввязалась, Франция всегда будет стремиться использовать его в своих интересах. В качестве «доказательства» своему утверждению Гитлер писал, что за три века до 1870 г. Франция нападала на Германию 29 раз. Если же Веймарская республика смогла добиться дружбы с этой страной, то это меньше всего ее красит. Гитлер писал, что никто лучше Шопенгауэра не смог характеризовать французскую суетность: «Африка знаменита обезьянами, а Европа — французами». Несмотря на этот уничижительный отклик, к Франции в целом Гитлер относился уважительно; ему очень импонировал Клемансо и нравилось его высказывание: «Для меня мир — это продолжение войны». Гитлер писал, что будь он французом, то несомненно оказался бы на стороне «Тигра»-Клемансо{28}. Надо отметить, что франкофобия Гитлера исчезла в 1940 г., после того, как Франция была повержена{29}, что указывает на вторичный характер этой враждебности фюрера. По-человечески враждебность немцев к Франции понятна — в Первую мировую войну эти страны были врагами.
- Предыдущая
- 5/119
- Следующая
