Похищение из провинциального музея - Стрелкова Ирина Ивановна - Страница 19

• Предыдущая
• 19/21
• Следующая

— А Таисия Никаноровна? — волнуясь, спросил Володя. — Она уехала в Париж?

— Мама? — Футболист очень удивился. — Мама закончила в Ташкенте университет по естественному факультету и всю жизнь занималась изучением Голодной степи.

Володя с ужасом разглядывал лысого человечка с чуть косящими черными глазками. И это сын загадочной прекрасной Таисии! Ему вспомнились слова Саши: «Ты когда-нибудь думал о ней как о живой?» Володя нехотя взял протянутую ему фотографию. Седая женщина с темным, как у степнячки, лицом стояла возле каких-то приборов на фоне голой, выжженной солнцем степи.

Ее сын продолжал рассказывать о ней и о своем отце, красном кавалеристе Тимофее Коваленке. Старый Кубрин умер незадолго до войны. В первый военный год Таисии Никаноровне удалось получить из Швейцарии отцовские деньги, она их отдала в фонд обороны.

Фомин понимал, что ему выкладывают чистую правду.

— Почему же вы никому не назвались? Так бы и уехали?

— Так бы и уехал, — печально признался Спартак Тимофеевич. — Не вижу никакой необходимости докладывать людям — и особенно здесь, в Путятине, — что я внук того, знаменитого Кубрина. Правда, сейчас среди определенной публики стали пользоваться успехом те, кто когда-то скрывал свое дворянское происхождение или дедушкину фабрику. Есть, знаете ли, у нынешних мещан мода на именитых предков, но человек интеллигентный не может быть ей подвержен. Вы согласны?

Фомин неопределенно пожал плечами. Володя утвердительно наклонил голову.

— На меня произвел тяжелейшее впечатление исторический зал вашего музея… — Спартак Тимофеевич обращался к Володе. — Теперь я могу понять, почему маму никогда не тянуло повидать родные места. А вот о Пушкове я от нее в детстве много слышал. Мама считала его очень талантливым и жалела, что судьба Пушкова сложилась неудачно. Она долгие годы считала, что его уже нет в живых или нет в России. Мама и он были когда-то большими друзьями.

— А о портрете она вам рассказывала? — спросил Володя.

— О портрете? — Спартак Тимофеевич виновато развел руками. — Нет, о нем мне мама не говорила. Но шаль я узнал сразу. Мама ее очень любила, берегла. В войну пришлось продать. Она мне писала на фронт, что за шаль ей дали мешок рису. По тем временам — огромная цена. В Ташкенте были знатоки…

Володя, казалось, не слушал Спартака Тимофеевича, витал мыслями где-то далеко.

— Я был просто поражен, когда увидел здесь, в музее, мамин портрет, — пояснил Спартак Тимофеевич Фомину. — Очевидно, тогда-то я и привлек к себе особое внимание. А затем с портретом что-то случилось? Да?

Фомин молчал. Ему на помощь пришел Володя, молниеносно спустившийся с небес на землю.

— Произошло небольшое недоразумение, — для убедительности Володя мелко хихикнул. — Портрет, оказывается, никуда не пропал! — Володя выразительно глянул на Фомина: — Извините, уважаемый Николай Павлович, мы вас напрасно побеспокоили. «Девушка в турецкой шали» отправлена в Москву на реставрацию.

— Черт знает что! — Возмущение Фомина прозвучало вполне искренне. — У вас в музее правая рука не знает, что творит левая!..

— Жаль! — огорченно проговорил Спартак Тимофеевич.

— У меня есть цветные фотографии. Пойдемте, я вам дам. — Володя повел Спартака Тимофеевича к себе в кабинет.

Фомин поплелся следом за ними.

Получив снимок, Спартак Тимофеевич благодарно поморгал черными, чуть косящими, материнскими глазами:

— Я понимаю, исследователей творчества Пушкова интересуют факты личной жизни, относящиеся к созданию портрета, но я ничем не могу помочь…

Володя и Фомин проводили его до машины.

— Врет он, что ничего не знает, — мрачно заявил Фомин, провожая взглядом синий «Москвич», взявший с места в карьер.

— Знаешь, Фома, — раздумчиво произнес Володя, — я, кажется, понял, кто украл «Девушку в турецкой шали»…

— Опять дедукция? И слышать не хочу! — отмахнулся Фомин и пошагал к себе в горотдел.

«Хоть бы скорее приехали из Москвы специалисты по музейным кражам! — думал он. — Однако каков Кисель! Все-то он знает и понимает! Подозрительно…»

Вернувшись в бывшую швейцарскую, Володя достал из ящика письменного стола свою рукопись и цветную фотографию с портрета Таисии Кубриной. Рядом мысленно поместил выцветший любительский снимок: женщина возле своих приборов посреди иссохшей, потрескавшейся Голодной степи.

— Значит, вылитая Настасья Филипповна? Вот оно что! Как же я сразу не раскусил?!

У подъезда гостиницы стоял синий «Москвич», распахнув все дверцы, капот и багажник. Дядя Вася в чистой рубашке и трезвый как стеклышко возился с зажиганием. Тетя Дена приказала ему обслужить этого заказчика по совести.

И вот теперь совесть дяди Васи разрывалась на части: говорить или не говорить следователю о теткином подозрительном приказе?

Возле распахнутого багажника суетились женщины из гостиницы, укладывали вещи Веры Брониславовны: чемодан примечательной формы, большой и плоский, затем с десяток всяческих сумочек. Без такой дробной упаковки не обходится ни одна путешествующая женщина. Чего бы проще — взять в дорогу еще один чемодан или вместительную сумку. Нет, навяжет узелков и узелочков.

У себя в номере одетая в дорогу Вера Брониславовна раздаривала на прощанье сотрудницам гостиницы разные мелочи: салфеточки, платочки. Ее отъезд, как и приезд, всегда вызывал общее приятное волнение.

— Если буду жива, через год опять увидимся, — говорила она. — А вы пишите, не забывайте. Если что нужно, не стесняйтесь, напишите.

— Непременно приезжайте на будущий год! — просили ее все от души. Кое-кто из женщин прослезился.

Постучавшись в дверь как бы лишь для проформы, вошел, не снимая кепчонки, с видом своего человека оживленный Спартак Тимофеевич:

— Лошади поданы! Я на минутку за своими вещичками — и в путь!

Поддерживаемая с обеих сторон, Вера Брониславовна вышла из номера. Позади дежурная несла шотландский плед и трость. Процессия направилась к лестнице.

Навстречу, шагая через две ступеньки, поднимались торжествующие Юра и Толя. Они только что одержали победу над Колосковым: доказали свое право продолжать работу согласно договору. Мимо старой дамы победители прошли с издевательскими ухмылками на молодых тугих физиономиях.

Никто из ее спутниц не догадался, в чем дело, но Вера Брониславовна все сразу поняла:

— На минутку! Мальчики, вернитесь!

В несколько прыжков они спустились к ней, нисколько не боясь неминучей слезливой старушечьей жалобы. Однако старая дама одарила их лучшей из улыбок.

— Я на вас не в обиде. Молодость всегда права. Не так ли? — и, не дожидаясь ответа, двинулась вниз, увлекая за собой всю процессию.

Юра и Толя остались стоять на лестнице.

— Один — ноль в ее пользу! — изрек Толя.

Володя наблюдал всю эту сцену снизу, с диванчика в вестибюле, и оценил по достоинству: «Ай да Вера Брониславовна!»

Он рванулся ей навстречу и поздоровался по-школьному, он это заранее прорепетировал:

— Здрасьте, Вера Брониславовна! — и даже головой мотнул.

Она ему обрадовалась непритворно.

— Как хорошо, что вы пришли меня проводить! Именно вы! Я ведь знаю ваше ко мне суровое отношение. Вы не прощаете мне даже самые простительные женские слабости. И вот за это я вас особенно люблю. Вы, Володя, чем-то напоминаете мне Вячеслава Павловича. — Она протянула унизанную перстнями руку и заботливо поправила ему галстук. — Вы… только, пожалуйста, не обижайтесь… вы, Володя, замечательно провинциальны! Поверьте, это очень высокая похвала. Русская провинция дает человеку прочные корни. Так говорил Вячеслав Павлович…

Володе пришлось взять ее под руку и вести к машине.

— Я вас очень прошу, — продолжала сердечно Вера Брониславовна, — не отменяйте вечера в голубой гостиной. Вы скажете слово о Вячеславе Павловиче. Я в вас верю. И не забывайте каждый вечер приносить в гостиную букет белой сирени.

• Предыдущая
• 19/21
• Следующая