На школьном дворе. Приключение не удалось - Сотник Юрий Вячеславович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/50
• Следующая

Конечно, родители допросили обоих, как они додумались до подобной глупости. Родители Хмелева лишь посмеялись, слушая рассказ сына, хотя он и кряхтел от боли, но не так повел себя отец Луизы. Будучи заместителем председателя райпотребсоюза, он считал себя важной фигурой в городе, а его дочка приносила тройки и даже двойки, и такие отметки товарищ Мокеев воспринимал как оскорбление, нанесенное лично ему, и как подрыв его авторитета. После истории с угольками он написал жалобу заведующему районо и ее копию отправил в редакцию районной газеты. В жалобе говорилось, что директор Бурундук допускает панибратские отношения с учащимися, сидит с ними на ступеньках крыльца и ведет безответственные разговоры, провоцирующие детей на шалости, которые ведут к несчастным случаям. В жалобе указывалось также, что директор позволяет рядовым преподавателям обращаться к нему при детях на «ты», что дети фамильярно зовут директора Акимычем, а это свидетельствует о полной утрате к нему уважения.

Здесь товарищ Мокеев сознательно допустил неточность: ребята действительно звали директора Акимычем, но только за глаза, а при встрече с ним всегда обращались к нему по имени-отчеству.

Заведующий районо Иван Карпович Лыков знал, что на каждую жалобу положено отвечать и лучше всего в ответе указывать, что виновные наказаны, но Иван Карпович очень ценил Данилу Акимыча как директора и педагога. Хотя его старший сын учился в десятилетке, свою младшую дочь он отдал во вторую восьмилетнюю школу, считая, что там «самый здоровый микроклимат». Иленск — городишко маленький, деятели районного масштаба встречаются между собой часто на всевозможных совещаниях, и Лыков тщетно пытался убедить Мокеева, что ничего зазорного нет в сидении директора школы с ребятами на крылечке, что общение в свободные часы сближает педагогов с учениками, что, наконец, Луиза с Ленькой могли задумать хождение по углям, прочитав об этом заметку в каком-нибудь журнале.

Примерно то же самое говорили Мокееву в редакции, но это лишь подлило масла в огонь. Луизин папа заявил, что теперь он напишет жалобу в областной отдел народного образования и в областную газету, напишет о том, как в Иленске зажимают критику.

К счастью, товарища Мокеева привлекли к ответственности за какие-то злоупотребления служебным положением, и он забыл о своей войне против директора школы.

Эта история основательно потрепала нервы обоим педагогам. Как ни противно было товарищу Лыкову, но ему пришлось вызвать их к себе и попросить хотя бы для проформы написать объяснительные записки. Редактору газеты пришлось направить в школу одного из сотрудников, и тот беседовал с директором и преподавателем труда, с другими педагогами и учениками.

Но этим дело не кончилось. Слух о научном подвиге Хмелева и Мокеевой быстро разнесся не только в школе, но и по всему городку. Пострадавший Хмелев несколько дней просидел дома, а Луиза в это время ходила задрав нос, окруженная всеобщим вниманием. Она давала интервью не только одноклассникам, но и ребятам из старших классов и даже взрослым. При этом она слегка привирала, утверждая, что Ленька ступил на угли без нее лишь потому, что сделал это, не досчитав до трех.

Но вот в школе распространился другой слух: о том, что отец Луизы пишет жалобы на директора. Этот слух подтвердился тем, что директора больше не видели сидящим на ступеньках. Избегал теперь крылечка и Федор Болиславович. И этому слуху окончательно поверили после визита в школу сотрудника газеты. Теперь даже стали поговаривать, что Акимычу и преподавателю труда грозит увольнение.

Луиза больше не ходила с задранным носом. Обычно розовая физиономия ее побледнела, и только возле глаз были красные круги.

Однажды после уроков в дверь директорского кабинета постучала молоденькая руководительница четвертого «Б» Раиса Петровна.

— Заходите! — послышался баритон Данилы Акимовича.

Учительница вошла.

— Данила Акимович, у меня к вам разговор. Директор привстал.

— Присаживайтесь, Раиса Петровна.

Учительница уже год проработала в школе, но все никак не могла отделаться от ощущения, что нормальный письменный стол слишком мал для могучего Данилы Акимовича, да и сама она — женщина стройная, спортивная, в присутствии директора казалась себе тщедушной и маленькой. Она села перед столом, поставив на колени портфель.

— Так какой разговор? — спросил директор, рисуя домик на клочке бумаги.

— Похоже, Данила Акимович, Мокеевой в классе объявили бойкот.

Директор отложил в сторону шариковую ручку. Он теперь пристально смотрел на учительницу большими голубыми глазами.

— Этого еще не хватало! — тихо заметил он. — А в каком смысле — бойкот?

Молодая учительница была явно взволнована, но говорила сдержанно, деловым тоном.

— Вчера я обратила внимание, что Мокеева сидит зареванная, а ее подруга Зырянова отсела от нее, сидит на месте больного Хмелева. Затем я обратила внимание, что в Мокееву кидают комочки бумаги… записки какие-то. Мокеева их читает и рвет. А сегодня повторилось снова: Мокеева опять одна, и в нее опять кидают…

— А вы замечаний им не делали?

— Вчера делала, а сегодня не стала. Я заметила, что Мокеева записок не поднимает, и захотела узнать, в чем тут дело. Когда все вышли из класса, я эти записки собрала. Вот, пожалуйста!

Учительница раскрыла портфель и выложила перед директором с десяток смятых записок. Данила Акимович стал читать одну за другой.

«Стукачка!» — гласила одна.

«Ябеда-колябеда!!!» — было написано в следующей.

«Ну, Мокееха, погоди!» (Восклицательные знаки занимали здесь полторы строки.)

Остальные записки были, примерно, такого же содержания. Директор погладил широкий подбородок. Учительница помолчала в нерешительности.

— Данила Акимович, вы извините, что я вмешиваюсь, но ведь всем известно, что у вас с этим Мокеевым неприятности.

— Ну, ну! — кивнул Данила Акимович.

— И вот я думаю, что в классе об этом узнали и расплачиваются с Луизой Мокеевой за действия ее отца.

— Похоже, — согласился директор.

— Я боюсь, что Мокеева показала отцу записки и он теперь будет говорить, что это под вашим влиянием они такое организовали.

— Мн-да! Час от часу… — Директор перечитал записки и снова посмотрел на учительницу. — Вы говорите, что вчера Мокеева записки рвала?

— Рвала.

— А сегодня их не поднимала?

— Не поднимала.

— Тогда выходит, что она отцу их не показывала. Учительница подумала, склонив голову набок.

— Данила Акимович, а ведь вы это очень логично! Вам бы следователем быть!

Директору польстило такое замечание. Он усмехнулся, склонил русую с проседью голову набок и опять стал рисовать на бумажке домики.

— Теперь, Раиса Петровна, давайте думать, как нам девку выручить, спасти от этой травли. Вы этих писак заметили, кто записки бросал?

— Только некоторых.

— Ну, и кто да кто?

Загибая пальцы на руках, учительница медленно перечислила фамилии, а Данила Акимович записал их на бумажке рядом с домиками.

В списке оказалось шесть мальчишек и две девочки.

— Тут, значит, писак восемь, а записок одиннадцать, — сказал директор. Остальных не упомнили?

— Не упомнила. — Учительница улыбнулась. Ей захотелось показать директору, что из нее тоже может получиться следователь. — Данила Акимович, остальных знаете как можно выявить? Я отберу тетради по русскому и сравню почерки в тетрадях с почерками в записках.

Теперь директор вместо домиков стал чертить какие-то цифры.

— Их у вас тридцать шесть человек, а записок одиннадцать. Помножьте тридцать шесть тетрадей на одиннадцать записок. Вы своим анализом до седых волос будете заниматься. И еще: в таком возрасте почерк не установился. В тетради парень так напишет, а в записке — этак.

Поговорили еще несколько минут, и директор принял такое решение: ни он, ни Раиса Петровна со своим классом беседовать не будут. Просто учительница завтра прикажет восьми «писакам» явиться к Даниле Акимовичу после уроков.

• Предыдущая
• 2/50
• Следующая