Владетель Ниффльхейма (СИ) - Демина Карина - Страница 14

• Предыдущая
• 14/102
• Следующая

Семен Семенович поднялся не сразу. Он сидел, уставившись в камин, потирал свежий порез и думал о том, что делать. Конечно, ему было жаль того, другого безымянного мальчишку, но слово было сказано. И слово было услышано.

А Шурка, он же не дурак, чтобы на рожон лезть. Будет время — сделает правильный выбор. Конечно… Семен Семенович ведь сделал когда-то.

В тот же день у палаты номер три появилась круглосуточная охрана.

Карлика доктор Вершинин заприметил издали, точнее не самого карлика, а зеленый зонт, показавшийся несуразно огромным. Желтыми квадратами на нем выделялись латки. Зонт крутился, латки скользили, выписывая круги, и доктор Вершинин сам не заметил, как залюбовался этими самыми кругами. Он очнулся, лишь когда человечек исчез, и удивился тому, что стоит, упершись лбом и ладонями в окно.

Еще немного и шагнул бы к чудесному зонту.

— Что за… — Вершинин отлип от стекла и рукавом стер влажный отпечаток. — Мерещится.

Он вспомнил про вчерашний случай с говорящей кошкой и повел плечами: определенно, следовало бы взять отпуск. Но когда?

Сначала с кухней следовало разобраться, и с постельным бельем, которое — права оказалась галлюцинация — подворовывали. Кроме этих мелких по сути бытовых забот на Вершинина давили иные, куда более серьезного плана.

Больница погибала. Медленно. Мучительно. Расползалась по швам старых коммуникаций. Трещала древними полами, стонала стенами, вечно холодными, мокрыми. Ремонт бы… хотя бы окна заменить, чтоб сквозить перестало. И потолки подправить. А там, если останется, перестелить полы, подчистить стены. И нормальных кроватей закупить вместо старых, скрипучих.

Новый аппарат ЭМРТ… и томограф… и детское крыло… наверное, можно было попросить Баринова, но Вершинин не умел просить. Он вообще был непробивного характера и потому до сих пор барахтался в старой больничке, из последних сил удерживая вытекающую из нее жизнь.

— А если все-таки прикроют? — спросил он сам себя и сам же себе ответил. — Авось и не прикроют. Поборемся.

Со старой фотографии, которая висела в кабинете всегда, даже когда полагалось иметь строго определенный набор портретов, Вершинину подмигнул человек в старинном наряде.

Этот же человек этажом ниже встал на пути гостя с зонтом.

— Здравствуй, Ниссе! — воскликнул карлик, шутливо кланяясь. — Как же я рад видеть тебя!

Сейчас на Брунмиги был удивительного вида зеленый сюртук с длинными фалдами и крупными серебряными пуговицами. Пуговицы блестели столь ярко, что все люди, которым случалось идти мимо, только их и замечали.

А заметив, сразу забывали.

— Зачем пришел? — Ниссе поправил солидные вязаные нарукавники, которые вытащил из тайника специально ради незванного гостя. Его он почуял еще на подходе, и совсем не обрадовался.

— Поговорить… просто поговорить со старым, добрым другом… шел мимо, шел. И вдруг вспомнил! Тут же Ниссе обретается! Я же так давно не видел Ниссе!

Брунмиги оттянул карман и сунул в него зонт. Зонт исчез до половины, а вторую половину с кривой рукоятью в виде волчьей головы, карлик запихивал медленно, проталкивая в бездну кармана сантиметр за сантиметром.

— Или ты все еще злишься за ту шутку? Брось!

— Шутка?! Ты… ты сюда Варга привел! Из-за тебя в моем доме кровь пролилась! В моем доме кровь! — Ниссе от злости стал выше, кулаки его налились, сделавшись похожими на два окаменелых яблока.

— Всего-навсего человеческая. А люди только и делают, что умирают. И сейчас тоже.

Брунмиги прислушался, чтобы в следующий миг притворно вздохнуть:

— И вот снова…

Ниссе и сам слышал, как со слабым звоном оторвалась душа от тела. Легкой дымкой окружила она растерянного вёрда, духа-хранителя. И огонь его, уже собравшийся было погаснуть, вспыхнул вновь. Он опалил стены старой больницы, причиняя и дому, и Ниссе боль, но оба терпели. Бессмертная искра прошла сквозь кирпич и устремилась к солнцу.

Не долетит.

Сорвется в землю. Уйдет к старому сердцу мира, чтобы влиться в стаю одичавших душ. И когда-нибудь вместе с ними переплавится в черную маслянистую кровь.

И чтобы этого не случилось, Ниссе должен делать то, что он делает.

— Так чего тебе надо, Брунмиги? Говори или поди прочь.

— Надо… надо… это тебе надо. Скоро и ты помрешь. Не как они, а навсегда. Сколько простоит твой домишко? Пять лет? Десять? Двадцать? А потом все равно развалится. Он уже разваливается! Слышишь?

Слышал Ниссе, давно слышал, еще когда приехал в эту страну, прячась в багаже старого шведа, охраняя накрахмаленные сорочки, кофр с блестящим хирургическим инструментом и круглый угловой камень. На камне этом прежний дом держался. И новый стал. И другой еще, сросшийся с фундаментом нового-старого дома встанет. Снесут больницу? Ну так свято место долго не пустует. Отлежится Ниссе, отоспится, срастит косточки, переломанные техникой, залижет раны, и пойдет обживать новое-новое зданьице.

— Нет уж-шш, — зашипел Брунмиги. — Я позабочусь… я лично позабочусь, чтоб от этой конуры ни камушка, ни пылинки не осталось. Сгинешь! Без меня сгинешь!

— Без тебя? Или без хозяина твоего? Кем ты стал, Брунмиги? Погляди на себя. Честным троллем был. Жил как жилось. А теперь? Под переродком беззаконным ходишь.

На голос хозяйский дом отозвался скрежетом, стуком дверей, что разом захлопнулись, гневливым ветром, пробежавшимся по коридорам. Ветер подхватил ветер бумаги со стойки, перекрутил, расшвырял в лица людям. И исчез, как будто не было его.

— Не пугай. Не боюсь я тебя, — Брунмиги подался вперед. — Верно говоришь. Жил я. По-честному жил. Как заведено троллю. Да где теперь мой омут? Засыпали. Закидали гнилью. Сетями разгородили. А на берегу церкву выстроили. Тьфу, мерзь… я терпел. Приноравливался. И знаешь, чем все кончилось? Тем, что я едва-едва не подох. А Хозяин меня отыскал. Отпоил.

— Кровью?

— Уж не ульдриным молоком. Но теперь-то я правду вижу. Кровушка любого молока вкусней.

Брунмиги медленно надвигался, заставляя Ниссе пятиться.

— Сладенькая. Горяченькая. Пил бы и пил бы… пока не лопнул. А там сросся и снова пил бы…

— Ты отвратителен!

— На себя поглянь! Поселился с людями. Прирос. Притерпелся. Мнишь себя хозяином? Да они о тебе и знать не знают. Выйди к своему Вершинину разлюбимому. Что он с тобой сделает? В клетку посадит? Аль сразу в банку с формалиной? Нет, Ниссе. За Хозяином правда. Он один знает, что только сила силу и возьмет. А вы все… вы все — бессильные теперь! И такими же останетесь. Но Хозяин добрый. Он готов принять вас под свою руку. Освободить, как освободил меня.

Он оскалился. Зубы Брунмиги, некогда желтые, туповатые, похожие на речную гальку, стали длинными и острыми. Не зубы — иглы костяные.

— Отдай мальчишку. Все равно ведь дотянемся…

— Нет.

Ниссе коснулся стены, вбирая силу дома. Босые ноги уперлись в пол, кривые пальцы вцепились в зеленый бархат сюртука, раздавливая и его, и сухие ручонки тролля.

— Уходи, — сказал Ниссе, делая шаг.

Он поднял Брунмиги с легкостью, как некогда поднимал мешки с зерном, лошадей или даже целые груженые повозки с упряжными волами вместе.

— Уходи! — крикнул Ниссе, и дом повторил приказ.

— Уходи!!!

Ниссе швырнул тролля в стену, и тот с поросячьим визгом прошел сквозь кирпичную кладку, которая стала вязкой, как желе, кувыркнулся в воздухе и шлепнулся на клумбу с колючими розами. Цветы зашевелились, поспешно растопыривая стебли.

— Прочь… прочь…прочь… — шелестели они, раздирая зеленый сюртук на мелкие клочки. Аромат их стал нестерпимо сладким, и осы, гнездо которых находилось под самой крышей, тотчас устремились на зов. Ос Брунмиги не боялся — толстую троллью шкуру и не всякий меч пробьет, но все же поспешил удалиться.

Лишь оказавшись за оградой, Брунмиги погрозил больнице кулаком.

— Смотри! А я же мирно хотел. Ничего… мы-то свое получим. Не через тебя, так через Вершинина. Глядишь, он и посговорчивей будет. А нет… Хозяин вас просто-напросто сотрет. В порошок сотрет!

• Предыдущая
• 14/102
• Следующая