Ушкуйники - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 49

• Предыдущая
• 49/70
• Следующая

Отвечавшему за готовку обедов Домбрувке блюда из дичи удавались особенно хорошо. В молодости он служил поваром у князя, потом долго воевал, и в конечном итоге, получив ветеранские привилегии, которые в материальном отношении почти ничего не значили, занялся бортничеством.

Замариновав зайца еще с утра в соке лесных ягод с солью и разными ароматными травами, Домбрувка выдержал его в этом растворе до полудня, а затем поставил маринованную тушку на костер. Сам же тем временем взялся за приготовление соуса: добавил в крепкое пиво заячью кровь, соль, перец, чеснок, кислый ягодный сок и немного свиного сала, после чего варил на слабом огне до тех пор, пока солнце не спряталось за верхушками деревьев. Увидев, что Мешко все еще сидит на дереве, старик отставил соус охлаждаться и принялся за борть.

Поскольку весь мед считался в те времена и в тех краях собственностью Тевтонского ордена, бортничество (наряду с охотой) приравнивалось к привилегии, даруемой исключительно высшими властями. Тем не менее бортники, постепенно осваиваивавшие самбийские леса не без опасности для жизни, умудрялись в отличие от бортников прибрежных селений даже продавать мед (хотя и по заниженной цене) в Кёнигсберге и получать с той торговли неплохой доход.

Полякам Мешко и Домбрувке бортническая привилегия досталась почти даром: об этом позаботился рыцарь Енджей из Брохоциц – воевода князя, под началом которого сражался когда-то Добрувка. В самбийских лесах напарники работали уже пятый год, и за это время их кошельки приобрели приятную тяжесть и налились малиновым серебряным звоном. Бортей у них было уже столь много, что вместительная лодка, на которую каждую осень они грузили пчелиные соты в липовых дуплянках с крышками, едва не черпала бортами воду.

Занятые работой, Мешко и Домбрувка не заметили, как кусты позади шалаша раздвинулись и из ветвей высунулась ужасающе страшная физиономия, – будто сам леший решил к бортникам за медом наведаться. Горящие точно уголья глаза обожгли сначала фигуры работяг (у Мешко от этого взгляда даже спина зачесалась), а затем впились в томящуюся над угольями заячью тушку, от которой исходили умопомрачительно аппетитные запахи. Заросший до самых глаз седеющей бородой лесной человек судорожно сглотнул голодную слюну, а затем, не в силах противиться позывам давно пустого желудка, лег на землю и, извиваясь по-змеиному, пополз к костру. Добравшись до цели, он осторожно приподнялся и снял зайца с рогулек вместе с вертелом. Заполучив добычу в руки, бородач намеревался уж было дать деру, но тут Домбрувка, некстати вспомнивший о припозднившемся обеде, неожиданно обернулся.

Увидев грязного бродягу, затеявшего умыкнуть их с Мешко законный обед, старый воин громыхнул все еще крепким голосом:

– Ты что такое творишь, пся крев?! Стой, ворюга!

Лесной человек, в коем рыцарь-тамплиер Юг де Гонвиль, а ныне алхимик Гийом Торше, без труда узнал бы колдуна-вайделота, укравшего у него Знич, остановился как вкопанный. Затем, на глазах утратив предосудительные вороватые повадки, гордо выпрямился и, глядя на поляка с нескрываемым презрением, выдал:

– Я беру свое, чужак! И если кто из нас здесь вор, так это ты!

Немецкий язык, на котором изъяснялся оборванец, был Домбровке хорошо знаком. Но, несмотря на то что интонация, прозвучавшая в брошенных ему в лицо нескольких фразах, заставила в первые секунды опешить, врожденный польский гонор одержал верх над разумной осторожностью. Схватив лежащий рядом топор, старик боевито вскочил и ринулся к вайделоту с криком:

– Ах ты, курвий сын!..

Звучное заковыристое ругательство сподобило наконец и Мешко отвлечься от работы и обратить внимание на происходящее внизу.

Ветеран Домбрувка умел обращаться с топором не хуже, чем с мечом, поэтому чужака, у которого на поясе висел только нож, ничуть не опасался. Однако жестоко просчитался. Старик даже не заметил, когда лесной человек успел выхватить и метнуть в него свой нож. Почувствовал лишь резкую колющую боль в области сердца и остановился на полпути к ворогу. А затем, выронив из рук топор, медленно осел на землю. Последней мелькнувшей в сознании мыслью было сожаление, что так и не успел доделать борть.

– Ты что творишь, пес?! – вскричал не ожидавший такого поворота событий Мешко и тотчас начал спускаться вниз.

Колдун криво ухмыльнулся, снял с ветки ближайшего к костру дерева большой дальнобойный лук, быстро приладил стрелу (колчан со стрелами лежал под тем же деревом) и точным, выверенным движением послал ее в цель. Стрела вошла парню, уже успевшему коснуться ногами земли, но еще не освободившемуся от ремня, точно промеж лопаток. Причем выстрел оказался столь сильным, что Мешко не упал, а так и остался стоять, накрепко пришпиленный к сосне.

Вайделот меж тем с отвращением бросил лук на землю и на пару минут замер, прислушиваясь к окружающим звукам. Тихо. Коротко вздохнув, он невозмутимо присел у костра и начал быстро и жадно есть. Когда от зайца остались одни лишь кости, взял плошку с соусом и осушил ее до самого дна. Потом принялся еще и за соты со свежим медом, запивая их ключевой водой из ненужной более полякам корчаги.

Возможно, он полностью опустошил бы и липовую долбленку, но вдруг неподалеку тревожно застрекотали сороки, и ему пришлось, забыв обо всем, спешно кинуться в заросли. Дабы скорее удалиться от стана бортников на как можно большее расстояние, колдун бежал что есть мочи, но при этом ни одна сухая ветка не хрустнула под его ногами. А вскоре он и вовсе растворился среди деревьев, словно бесплотный дух. Как будто и в самом деле был лешим…

Какое-то время над поляной царила тишина, даже сороки постепенно угомонились. Разве только пчелиное жужжание усилилось: лесной человек, убегая, оставил долбленку с медом открытой, и теперь над ней кружился целый рой, торопясь унести в свои борти дармовую сладость.

Но вот в разных концах поляны зашевелились ветви кустарников, и на поляну неслышно ступили три человека. Все трое держали в руках приготовленные к мгновенной стрельбе небольшие, но очень тугие луки, удобные для охоты именно в лесных зарослях. К какому роду-племени принадлежали явившиеся в стан бортников следопыты, навскидку определить было трудно. Наряд каждого состоял из войлочного колпака, подпоясанного тонким ремешком серого кафтана, потертых шаровар из тонкой, но прочной козлиной кожи, да коротких мягких сапог с голенищами чуть выше щиколоток. Из оружия, кроме луков, у всех имелись еще ножи и небольшие топорики, заткнутые за пояс.

Бегло осмотрев поляну и тела убитых бортников, троица тихо посовещалась, а затем, ничего не тронув, шагнула в лес. Именно в том месте, где совсем недавно исчез вайделот.

…Городище сембов[111] располагалось на возвышенности, окруженной непроходимыми лесами. Овальная площадка, на которой раскинулся город, была вытянута с севера на юг и защищена с двух сторон мощными валами. Еще один вал спиралеобразно вился по склону холма, препятствуя входу в городище. Причем вился столь хитроумно, что вражеским воинам, вздумай они пойти на приступ, пришлось бы подставлять под стрелы местных лучников правое, не защищенное щитом плечо. К юго-востоку от городища простиралось обширное болото – препятствие для врагов не менее серьезное, нежели лесные дебри на севере и западе.

Поверх внутреннего вала шла изгородь из заостренных кверху бревен, а массивные дубовые ворота были украшены резными фигурами трех главных прусских богов: бога молодости, цветения и рек Потримпо, длиннобородого властителя смерти, старости и подземного царства Патолло и бога грома и молнии Перкуно. Последний почитался еще как младший брат Окопирмиса-вседержителя. К изгороди крепились клети для хранения зерна, а их крыши служили стрелкам во время осады своеобразным помостом.

Жилые здания лепились густо и заметно отличались друг от друга. Жрецы и старейшины жили, к примеру, в крепких рубленых избах (таких было немного), тогда как народ попроще ютился в столбовых, плетенных из хвороста мазанках. Столбовые избы имели овальную форму и сооружались на каменных венцах; крыши их были крыты соломой. В центре каждого жилища непременно имелся обложенный камнями открытый очаг, служивший одновременно и для обогрева, и для приготовления пищи. Дым выходил через прорубленное в крыше или стене отверстие, но все равно и потолок, и стены во всех домах были покрыты толстым слоем копоти.

• Предыдущая
• 49/70
• Следующая