Сент Ив - Стивенсон Роберт Льюис - Страница 39

• Предыдущая
• 39/94
• Следующая

Он повторил слова клятвы с той же преувеличенной серьезностью, с какой я их произносил.

— А теперь, — сказал я, — вот тебе ключ. Я же обеими руками буду держать крышку. — Роули повернул ключ, — Принеси все свечи, какие здесь есть, и поставь их рядом с этой сумкой. Что там может быть? Голова Горгоны? Чертик-попрыгунчик? Пистолет-самострел? На колени, сэр, и ждите чуда.

С этими словами я перевернул сумку вверх дном. И в изумлении застыл перед грудой золота и кредиток, что рассыпались на столе меж свечами и попадали на пол.

— О господи! — воскликнул Роули. — Ох, господи боже милостивый! — и кинулся подбирать упавшие на пол гинеи. — Ох, мистер Энн, да вы только поглядите, сколько денег! Все равно как в книжке! Все равно как в сказке про Али Бабу и сорок разбойников.

— Ну, вот что, Роули, будем вести себя хладнокровно и по-деловому, — сказал я. — Богатство обманчиво, в особенности же когда оно несчитанное, и прежде всего надобно узнать, каково же мое… ну, скажем, скромное состояние. Ежели я не ошибаюсь, тут с лихвой хватит на то, чтобы ты до конца жизни ходил в ливрее с золотыми пуговицами. Собери золото, а я займусь кредитными билетами.

Итак, мы расположились на коврике перед камином, и некоторое время в комнате только и слышно было, что шелест ассигнаций да позвякиванье гиней, изредка прерываемые восторженными восклицаниями Роули. Подсчеты оказались долгими и кого другого, наверно, сильно бы утомили, но только не меня и не моего помощника…

— Десять тысяч фунтов, — провозгласил я наконец.

— Десять тысяч! — эхом отозвался Роули.

И мы уставились друг на друга.

У меня захватило дух — так огромно было это богатство. С такими деньгами мне не страшны никакие враги. В девяти случаях из десяти в тюрьму попадают не оттого, что полиция хитра и проницательна, но оттого, что у людей мало денег; а в сумке для бумаг, лежащей передо мною, хранились самые разнообразные возможности и ухищрения, которые обеспечивали мне совершеннейшую безопасность. Более того, вдруг подумал я — и при одной мысли об этом затрепетал от волнения, — обладая десятью тысячами, я становился весьма достойным женихом. Все ухаживания, что я позволял себе прежде, когда был простым солдатом в военной тюрьме или беглым военнопленным, можно было объяснить или даже извинить как поступки вконец отчаявшегося человека. Теперь же я могу войти в дом с парадного крыльца, могу приблизиться к грозному дракону в сопровождении стряпчего и предложить вполне солидное обеспечение. Несчастный военнопленный француз Шандивер ежеминутно опасался ареста, но богатый англичанин Сент-Ив, разъезжающий в собственной карете с туго набитой деньгами сумкой для бумаг, может ничего не бояться, может смеяться над тюремщаками. Я с торжеством повторил про себя пословицу: «Любовь смеется над замками». В одно мгновение, оттого только, что у меня появились деньги, любовь моя перестала быть запретной, она приблизилась ко мне, стала достижимой, и, возможно, таковы уж странности человеческой натуры, но от этого она разгорелась еще ярче.

— Роули, — сказал я, — будущее твоего виконта обеспечено.

— И мое тоже, сэр, — отвечал Роули.

— Да, и твое тоже, — согласился я. — И ты будешь плясать на моей свадьбе. — С этими словами я кинул в него пачкой кредиток, и только успел высыпать ему на голову горсть золотых, как дверь распахнулась и на пороге встал мистер Роумен.

Застигнутый врасплох за таким занятием, я почувствовал себя последним дураком, неловко поднялся и поспешил приветствовать гостя. Он не отказался пожать мне руку, но сделал это с такой сдержанностью и холодностью, что я растерялся, и лицо его при этом выражало крайнюю озабоченность и суровость.

— Итак, сэр, вы здесь? — сказал он голосом, не предвещавшим ничего хорошего. — И ты здесь, Джордж? Можешь идти, у меня дело к твоему господину.

Он выпроводил Роули и запер за ним дверь. Потом опустился в кресло у камина и посмотрел на меня взглядом строгим и непреклонным.

— Право, не знаю, как начать, — заговорил он. — Вы завели нас в такой редкостный лабиринт грубейших промахов и препон, что я решительно не знаю, с чего начать. Пожалуй, лучше всего, если вы сперва прочитаете вот это сообщение.

И он протянул мне газету.

Заметка оказалась совсем краткой. Она извещала о том, что схвачен один из военнопленных, совершивших недавно побег из Эдинбургской крепости: имя его — Клозель. Далее говорилось, что он рассказал подробности случившегося недавно в крепости гнусного убийства и открыл имя убийцы:

«Это рядовой солдат Шандивер, он также бежал из крепости и, по всей вероятности, разделил судьбу своих товарищей. Несмотря на тщательные поиски вдоль залива Форт и по Восточному побережью, до сих пор не удалось обнаружить никаких следов шлюпа, который эти лиходеи захватили в Грейнджмуте, и теперь можно сказать почти с полной уверенностью, что они покоятся на дне морском».

При чтении этой заметки сердце у меня упало. Мигом рушились мои воздушные замки, и сам я, минуту назад всего лишь беглый военнопленный, обратился в преследуемого властями убийцу, которого ждет виселица; теперь нечего было и мечтать о возлюбленной, которая еще несколько мгновений назад казалась мне столь близкой и достижимой. Но отчаяние, охватившее было меня, длилось недолго. Я понял, что товарищам моим все же удалось осуществить их почти фантастический план и что считается, будто я был вместе с ними и погиб при кораблекрушении — по общему мнению, именно так и окончилось их дерзкое предприятие. Ежели полагают, что я покоюсь на дне Северного моря, я могу не опасаться, что ко мне станут особенно приглядываться на улицах Эдинбурга. Им нужен был Шандивер, а что у него общего с Сент-Ивом? Конечно, повстречайся я с майором Шевениксом, он безусловно меня узнает — на этот счет не могло быть никаких сомнений: он так часто меня видел, его интерес ко мне под конец так разгорелся, что его не обмануть никакими хитростями и маскарадами. Ну что ж, даже если и так, ему придется выбирать между объяснениями, которые я дал ему одному, и показаниями Клозеля. Он знает Клозеля, знает меня и, конечно же, решит в пользу человека чести. К тому же перед моим мысленным взором так ослепительно засиял образ Флоры, что я позабыл обо всех прочих соображениях; кровь во мне закипела, и я поклялся, что увижу и завоюю ее, хотя бы и ценою собственной жизни.

— Да, это неприятно, — сказал я, возвращая газету мистеру Роумену.

— Вы полагаете это всего лишь неприятным? — спросил он.

— Если угодно, весьма досадным, — отвечал я.

— И это правда? — спросил он.

— Что ж, в известном смысле правда, — отвечал я. — Но, быть может, дело станет вам яснее, если я изложу все обстоятельства?

— Разумеется, — согласился он.

Я поведал ему все, что мне казалось необходимым, о нашей ссоре, дуэли и смерти Гогла и о том, что представляет собою Клозель. Мистер Роумен слушал мрачно и безмолвно, что отнюдь меня не радовало, и ничем не выдавал своих чувств, только при описании поединка на ножницах его багровый румянец заметно слинял.

— Надеюсь, я могу вам верить? — сказал он, когда я закончил свою повесть.

— В противном случае беседа наша окончена, — отвечал я.

— Неужто вы не в состоянии понять, что мы обсуждаем сейчас дела величайшей важности? Неужто вы не в состоянии понять, что я обременен тяжким грузом ответственности за вашу судьбу и что сейчас не время разыгрывать забияку, да еще перед кем — перед вашим же поверенным! Бывают минуты, от которых зависит вся дальнейшая жизнь, мистер Энн, — продолжал он сурово.

— Вы совершили тяжкое уголовное преступление, оно носит поистине зверский характер и осложнено на редкость неприятными обстоятельствами: налицо этот Клозель, который (судя по вашему же отзыву) относится к вам с крайней враждебностью и способен под присягой утверждать, что черное есть белое; все прочие свидетели рассеяны по свету или утонули в море; прибавьте к этому естественное предубеждение против француза, да еще в придачу беглого военнопленного; все это в совокупности ставит перед вашим поверенным чрезвычайно трудную задачу, и ваше неисправимое легкомыслие и безрассудство нисколько ее не облегчают.

• Предыдущая
• 39/94
• Следующая