Дом на дюнах - Стивенсон Роберт Льюис - Страница 10
- Предыдущая
- 10/13
- Следующая
Я ответил на это шуткой, но довольно натянутой, потому что обстановка действовала и на меня.
Мы поставили наш сундучок за два или три шага от калитки на лужайку мягкого дерна, и Норсмор помахал в воздухе белым платком. Никто не отозвался. Мы громко кричали по-итальянски, что посланы, чтобы уладить дело, но тишина нарушалась только чайками и шумом прибоя. У меня было тяжело на душе, когда мы прекратили наши попытки, и я увидел, что даже Норсмор был необычно бледен. Он нервно озирался через плечо, как будто опасаясь, что кто-то сидит в засаде на пути к двери.
— Бог мой! — прошептал он. — Я, кажется, этого не вынесу!
Я отвечал ему тоже шепотом:
— А что, если их вовсе и нет?
— Смотрите, — возразил он, слегка кивнув, как будто боялся указать рукой.
Я посмотрел в том направлении и над северной частью леса увидел тоненький синий дымок, упрямо подымавшийся в безоблачное теперь небо.
— Норсмор, — сказал я (мы все еще разговаривали шепотом), — это ожидание невыносимо. Смерть и то лучше. Оставайтесь здесь охранять павильон, а я пойду и удостоверюсь, хотя бы пришлось дойти до самого их лагеря.
Он еще раз огляделся, прищурив глаза, и потом утвердительно кивнул головой.
Сердце у меня стучало, словно молот в кузнице, когда я быстро шел по направлению к дымку, и хотя до сих пор меня бросало в озноб, теперь я почувствовал, что весь горю. Местность в этом направлении была очень изрезана, в ее складках на моем пути могли бы укрыться сотни людей. Но я недаром исходил эти места и выбирал дорогу по гребням так, чтобы сразу обозревать несколько ложбин между дюнами. И вскоре я был вознагражден за эту уловку. Быстро взбежав на бугор, возвышавшийся над окружающими дюнами, я увидел шагах в тридцати согнутую фигуру человека, со всей ему доступной быстротой пробиравшегося по дну ложбины. Это явно был один из лазутчиков, которого я поднял из засады, громко окликнув его по-английски и по-итальянски. Он, видя, что прятаться теперь бессмысленно, выпрямился, выпрыгнул из ложбины и, как стрела, понесся к опушке леса.
Преследовать его не входило в мою задачу. Я удостоверился в своих догадках: мы в осаде и под наблюдением — и, сейчас же повернув назад, пошел по своим следам к тому месту, где Норсмор ожидал меня у сундучка. Он был еще бледнее, чем когда я его оставил, и голос его слегка дрожал.
— Видели вы его лицо? — спросил он.
— Только спину, — ответил я.
— Пойдемте в дом, Фрэнк. Я не считаю себя трусом, но больше я так не могу, — прошептал он.
Все вокруг было солнечно и спокойно, когда мы вошли в дом; даже чайки пустились в дальний облет, и видно было, как они мелькали над бухтой и над дюнами. Эта пустота ужасала меня больше целого полчища врагов. Только когда мы забаррикадировали дверь, у меня немного отлегло от сердца, и я перевел дух. Норсмор и я обменялись взглядами, и, должно быть, каждый из нас отметил бледность и растерянность другого.
— Вы были правы, — сказал я. — Все кончено. Пожмем руки в память старого и в последний раз.
— Хорошо, — ответил он. — Вот моя рука, и поверьте, что я протянул вам ее без задней мысли. Но помните: если каким-нибудь чудом мы ускользнем из рук этих злодеев, я всеми правдами и неправдами одолею вас.
— Вы надоели мне! — сказал я.
Его это, казалось, задело; он молча дошел до лестницы и остановился.
— Вы меня не понимаете, — сказал он. — Я веду честную игру и только защищаюсь, вот и все. Надоело это вам или нет, мистер Кессилис, мне решительно все равно. Я говорю, как мне вздумается, а не для вашего удовольствия. Вы бы шли наверх ухаживать за девушкой. Я останусь здесь.
— И я останусь с вами, — сказал я. — Вы что же, думаете, что я способен на нечестный удар, хотя бы и с вашего соизволения?
— Фрэнк, — сказал он с улыбкой, — как жаль, что вы такой осел! У вас задатки мужчины. И, должно быть, это уже веяние смерти: как вы ни стараетесь разозлить меня, вам это не удается. Знаете что? — продолжал он. — Мне кажется, что мы с вами несчастнейшие люди во всей Англии. Мы дожили до тридцати лет без жены, без детей, без любимого дела — жалкие горемыки оба. И надо же было нам столкнуться из-за девушки! Да их миллионы в Соединенном королевстве! Ах, Фрэнк, Фрэнк, жаль мне того, кто проиграет свой заклад! Все равно, вы или я. Лучше бы ему… — как это говорится в Библии? — лучше, если бы мельничный жернов повесить ему на шею и бросить его в море… Давайте-ка выпьем! — предложил он вдруг очень серьезно.
Я был тронут его словами и согласился. Он присел за стол и поднял к глазам стакан хереса.
— Если вы одолеете меня, Фрэнк, — сказал он, — я запью. А вы что сделаете, если я возьму верх?
— Право, не знаю, — оказал я.
— Ну, — сказал он, — а пока вот вам тост: «Italia irridenta!» 3. Остаток дня прошел все в том же томительном ожидании. Я накрывал на
стол, в то время как Норсмор и Клара приготовляли обед на кухне. Расхаживая взад и вперед, я слышал, о чем они говорили, и меня удивило, что разговор шел все время обо мне. Норсмор опять включил нас в одну скобку и называл Клару разборчивой невестой; но обо мне он продолжал говорить с уважением, а если в чем и порицал, то при этом не щадил и себя. Это вызвало у меня благодарное чувство, которое в соединении с ожиданием неотвратимой нашей гибели наполнило глаза мои слезами. «Вот ведь, — думал я, и самому мне смешна была эта тщеславная мысль, — вот здесь нас три благородных человека, гибнущих, чтобы спасти грабителя-банкира!»
Прежде чем сесть за стол, я поглядел в одно из верхних окон. День клонился к закату. Отмель была до жути пустынна. Сундучок все стоял на том же месте, где мы его оставили.
Мистер Хеддлстон в длинном желтом халате сел на одном конце стола, Клара — на другом, тогда — как Норсмор и я сидели друг против друга. Лампа была хорошо заправлена, вино — отличное, мясо, хотя и холодное, тоже первого сорта. Мы как бы молча уговорились тщательно избегать всякого упоминания о нависшей катастрофе, и, принимая во внимание трагические обстоятельства, обед прошел веселее, чем можно было ожидать. Правда, время от времени Норсмор или я поднимались из-за стола, чтобы осмотреть наши запоры, и каждый раз мистер Хеддлстон, как бы вспоминая о своем положении, озирался вокруг. Глаза его, казалось, стекленели, а лицо выражало ужас. Но потом он поспешно осушал свой стакан, вытирал лоб платком и снова вступал в разговор.
Я был поражен умом и образованностью, которые он при этом обнаруживал. Мистер Хеддлстон был, несомненно, незаурядный человек, он много читал, много видел и здраво судил о вещах. Хоть я никогда бы не мог заставить себя полюбить этого человека, но теперь я начинал понимать причины его успеха в жизни и того почета, который его окружал до банкротства. К тому же он был светский человек, и хотя я единственный раз слышал его и при таких неблагоприятных обстоятельствах, но и сейчас считаю его одним из самых блестящих собеседников, каких мне приходилось встречать.
Он с большим юмором и, по-видимому, без всякого осуждения рассказывал о проделках одного мошенникакупца, которого он знавал и наблюдал в дни своей юности, и все мы слушали его со смешанным чувством веселого удивления и неловкости, как вдруг наша беседа была внезапно оборвана самым ошеломляющим образом.
Рассказ мистера Хеддлстона был прерван таким звуком, словно кто-то провел мокрым пальцем по стеклу. Все мы сразу побледнели, как полотно, и замерли на месте.
— Улитка, — сказал я наконец; я слышал, что эти твари издают звук вроде этого.
— Какая там к черту улитка! — сказал Норсмор. — Тише!
Тот же самый звук повторился дважды, с правильными интервалами, а потом сквозь ставни раздался громовой голос, произнесший итальянское слово: «Iraditore» 4.
У мистера Хеддлстона откинулась назад голова, его веки задрожали, и он без сознания повалился на стол. Норсмор и я подбежали к стойке и вооружились. Клара вскочила и схватилась за горло.
- Предыдущая
- 10/13
- Следующая
