Полет длиною в жизнь - Стил Даниэла - Страница 14

• Предыдущая
• 14/110
• Следующая

— А для меня нет ничего хуже, чем сборище незнакомых людей. Или даже знакомых. Наверное, именно поэтому мне так нравится летать. Там, наверху, нет никого, с кем я обязан поддерживать светский разговор, — никто не лезет со своими пустяковыми проблемами и не требует, чтобы я раскрыл ему душу. На земле мне почти никогда не удается этого избежать, а пустая болтовня здорово утомляет. Каждый раз после десятиминутной беседы с кем-то посторонним я чувствую себя так, словно толкал в гору тридцатитонный вагон угля.

Джо говорил вполне искренне: разговоры — любые разговоры — подчас причиняли ему почти физическую боль. «Быть может, — не раз думал он, — это общая беда всех летчиков?» Они с Чарльзом Линдбергом совершили не один многочасовой перелет, обменявшись при этом всего несколькими словами. Оба считали это вполне естественным, однако Джо не мог представить, чтобы Кейт молчала, как рыба, по восемь часов кряду.

— Общение с людьми меня буквально выматывает, — сказал он. — Каждый чего-то от тебя хочет, каждый требует, чтобы ты высказал свое мнение по тому или этому вопросу. А когда в конце концов что-то скажешь, тебя либо не поймут, либо тут же кому-то передадут твои слова, безбожно их при этом переврав. Так и получается, что разговаривать с кем-то — только усложнять себе жизнь.

Это было любопытное высказывание — любопытное, потому что проливало свет на еще одну сторону его характера.

— Значит, ты любишь, чтобы все было как можно проще? И чтобы каждый мог остаться в одиночестве, если ему хочется? — мягко спросила Кейт.

Джо кивнул. Он действительно всегда избегал лишних сложностей, хотя и знал, что большинство людей просто обожает осложнять себе жизнь.

— Я тоже люблю, когда все просто и понятно, — задумчиво сказала Кейт. — Но одиночество… Нет, это не по мне. Я люблю общаться с людьми, люблю с ними разговаривать, спорить… Когда я была маленькой, мне порой бывало тяжело, потому что у нас дома всегда было слишком тихо. Ведь когда я появилась на свет, маме было сорок, а папе и того больше. Я любила гостей, музыку, танцы, а мне иногда не с кем было и словом перекинуться. Мама и отец… они вели себя так, словно я была уже взрослая — маленькая, но взрослая. А мне хотелось быть ребенком — шуметь, прыгать, разбивать локти и коленки, пачкать красками платье. Но в нашем доме все всегда было в идеальном порядке: столы, стулья, ковры… и я. Я старалась не очень огорчать родителей, хотя мне и нелегко было всегда соответствовать их представлениям и взглядам о том, каким должен быть десятилетний ребенок.

— Гм-м… — только и смог протянуть Джо.

Ему было трудно представить себе, о чем говорила Кейт. В доме, где он вырос, царил самый настоящий хаос. До сих пор он не мог без содрогания вспоминать грязные стены, ободранные обои, рассохшуюся мебель и залежи гниющих объедков по углам. Его троюродные братья и сестры ходили в лохмотьях; пока были маленькими, они все время плакали, а став побольше — принялись ссориться и драться. В подобной обстановке жить было практически невозможно, ему же приходилось тяжелее всех. Поэтому, уйдя из дома, Джо вздохнул с облегчением: никто больше не ругал его, не говорил, сколько с ним проблем и расходов, не грозил отправить в приют, где в одной комнате жили тридцать детей. Полюбить своих приемных родителей Джо так и не сумел — он был уверен, что рано или поздно они исполнят свою угрозу, а потому считал, что особенно привязываться к кому-то из них не стоит. Со временем подобное отношение к людям вошло у него в привычку, так что, даже став взрослым, Джо не спешил обзаводиться друзьями. Лучше всего он чувствовал себя, когда ему никто не докучал.

— О такой жизни, как у тебя, мечтают многие, — сказал он. — Только, к сожалению, не каждый понимает, что это такое на самом деле. Большинство людей на твоем месте свихнулись бы со скуки.

В самом деле, нарисованная Кейт картина была слишком близка к идеалу, а Джо был глубоко убежден, что любой идеал есть вещь в высшей степени нефункциональная. Создайте идеальные условия растению, поместите его под стеклянный колпак, и оно вырастет чахлым и бледным, в то время как его выросший при дороге собрат будет цвести пышным цветом — если, разумеется, не погибнет от ночных заморозков или палящего солнца. То же и человек: помещенный в слишком тесные рамки, он может сойти с ума или превратиться в эгоиста, в морального урода. Джо понимал, что отец и мать любили Кейт, старались, чтобы у нее было все необходимое, и вовсе не собирался судить их слишком строго. И все же результат был налицо: Кейт всей душой стремилась в колледж, дававший ей относительную независимость.

— А если бы у тебя были свои дети, Кейт? — спросил он. — Как бы ты их воспитывала?

Вопрос был не из простых, и Кейт задумалась.

— Я не сомневаюсь, что очень любила бы их, — ответила она после минутного молчания. — И все же я бы постаралась помочь им стать тем, кем бы они сами хотели, а не тем, кем бы хотела их видеть я. Пусть бы они были собой — только собой. Я бы позволяла им делать то, что им больше нравится. Даже если бы они захотели летать, как ты, я бы не возражала. Конечно, я бы волновалась за них, но я не стала бы говорить, что это опасно, что это не принято и что они должны заняться чем-то более привычным и надежным. По-моему, у родителей вообще нет никакого права решать за детей, не говоря уже о том, чтобы силой заставлять их избрать тот, а не иной путь.

Джо догадался, что это в ней говорит жажда свободы. Он и сам стремился к тому, чтобы ни от кого не зависеть и ни перед кем не отчитываться, но ему было проще. Не было таких стен, которые могли бы удержать его, да, по совести сказать, Джо никто и не удерживал. Он никому не был нужен и мог выбрать себе любое занятие, любое дело по душе. И, как Джо теперь понимал, это был лучший дар судьбы, на какой он только мог рассчитывать. Больше того, свобода была ему необходима, чтобы выжить, и он твердо знал, что не расстанется с ней ни за что и никогда.

— Быть может, мне повезло, что я остался сиротой, — сказал он серьезно. — Мои родители погибли в автомобильной аварии, когда мне было шесть месяцев, и меня взял к себе двоюродный дядя. Но у него была своя семья, и…

Он не договорил, и Кейт с сочувствием спросила:

— Они… они скверно с тобой обращались?

— Да нет, в общем-то… Правда, меня заставляли заниматься домашней работой и сидеть с младшими детьми, но я, наверное, не имел бы ничего против, если бы каждый раз мне не напоминали, что я — нахлебник, лишний рот, который нужно кормить. Когда началась депрессия, дядя и его жена были только рады, что я решил начать жить самостоятельно. Для них это было самым лучшим выходом: ведь им действительно приходилось меня кормить и одевать, а денег постоянно не хватало. Правда, бросив школу, я около двух лет работал на уборке мусора, но платили мне сущие гроши.

Кейт смущенно потупилась: у Джо было такое трудное детство, в то время как она никогда не знала ни голода, ни нужды… Ей вдруг стало неловко оттого, что экономический кризис почти не коснулся ее семьи — точнее, семьи матери, которая осталась такой же богатой, как и до него. Благодаря этому жизнь Кейт была обеспеченной, сытой и безопасной, и ей, конечно, было трудно представить себе все трудности, которые выпали на долю Джо. Неудивительно, что свобода стала для него самым главным. А вот у нее никогда не было настоящей свободы — хотя, если говорить честно, Кейт никогда не стремилась к ней сознательно. Единственное, чего ей всегда хотелось, это чтобы родители предоставляли ей чуточку больше самостоятельности, а это совсем не одно и то же. Поразмыслив, Кейт поняла, что, получи она такую же полную свободу, как Джо, она бы, наверное, растерялась и не знала, что с ней делать.

— А ты бы хотел иметь детей? Своих детей? — серьезно спросила она.

Этот вопрос казался Кейт очень важным: ей хотелось получше представить себе мировоззрение Джо, его систему взглядов. «Уж наверняка, — решила она, — Джо задумывался об этом, ведь ему уже тридцать!..»

• Предыдущая
• 14/110
• Следующая