Одиннадцать минут - Коэльо Пауло - Страница 33
- Предыдущая
- 33/48
- Следующая
Он был красив, занимал видное положение в компании, выпускающей компакт-диски, — почему же он обречен вести эту жизнь?
Потому что ему это нравилось. Он считал, что заслуживает страданий уже хотя бы потому, что он не заслуживал милостей, которыми с излишней щедростью осыпала его судьба, — не заслуживал ни этих денег, ни славы, ни уважения. Осознав, что достиг в своей карьере точки, пройдя которую попадет в полную зависимость от успеха, он испугался, ибо уже не раз видел, как низвергаются люди с покоренных ими высот.
Он прочел эту книгу —и эту, и все прочие, где говорилось о таинственной взаимосвязи боли и наслаждения. Жена обнаружила эти книги, нашла взятые напрокат кассеты и спросила, что все это значит, не болен ли он? Нет, ответил ей Теренс, это материал для новой, задуманной им работы. И добавил как бы невзначай: «Может, и нам с тобой попробовать?» И они попробовали. Поначалу — стеснительно и робко, рабски копируя руководства, отысканные в секс-шопах. Потом сделались смелей и изобретательней, рискованней и раскованней —и при этом оба чувствовали, что брак их становится все прочнее. Отныне они были не просто мужем и женой, но сообщниками в некоем тайном, запретном, предосудительном деле.
Их эксперименты проявились и в искусстве — они придумывали новые костюмы, отделанные металлом и кожей. Жена, выходившая на эстраду в высоких сапогах, в чулках с подвязками, с хлыстом в руке, доводила публику до экстаза. Новый компакт-диск неизменно занимал первые места в хит-парадах — сначала в Англии, а потом начал триумфальное шествие по всей Европе. Теренса удивляло, почему совсем молодым людям оказались так близки его собственные фантазии, граничившие с бредом, и находил этому единственное объяснение: лишь так можно было дать выход подавленной страсти к насилию — выход бурный, шумный, но безобидный.
Хлыст стал символом их группы: его изображали на майках, почтовых открытках, афишах, наклейках, его вытатуировали себе их поклонники. Хорошее образование, полученное Теренсом, побудило его к поискам истоков и корней всего этого — объясняя это явление, он лучше понимал себя.
Нет, все было не так, как рассказывал он этой проститутке в их первую встречу, — нет, не кающиеся пытались отогнать моровую язву. От начала времен человек осознал, что страдание, принимаемое бестрепетно, — вот пропуск в свободу.
И в Египте, и в Риме, и в Персии существовала убежденность, что, если человек пожертвует собой, он может спасти свою страну и весь мир. Когда в Китае случалось какое-нибудь стихийное бедствие, карали императора, ибо он представлял на Земле божественные силы. В древней Спарте лучших воинов раз в год с утра до вечера подвергали бичеванию в честь богини Артемиды, а толпа ободряла их криками, призывая воинов с достоинством сносить порку и терпеть боль, ибо она подготовит их к боям и походам. По завершении ритуала жрецы осматривали рубцы на спинах и по их расположению предсказывали будущее.
«Отцы-пустынники», члены раннехристианской общины, возникшей в IV веке, собирались в Александрийском монастыре и стегали друг друга плетьми — так они отгоняли демонов и доказывали ничтожество плоти в духовном поиске. Жития святых пестрят подобными же примерами — Святая Роза бегала по саду, и колючие шипы терзали ее тело, Святой Доминик ежевечерне перед сном умерщвлял плоть бичеванием, мученики добровольно принимали медленную смерть на кресте или от клыков и когтей диких зверей. Все говорили, что преодоленное страдание способно даровать человеку религиозный экстаз.
Недавние, пока еще не окончательно подтвержденные исследования свидетельствуют, что определенный сорт грибов обладает галлюциногенными свойствами, то есть заставляет грезить наяву. Это доставляло такое наслаждение, что вскоре подобные опыты вырвались за стены монашеских обителей и стали завоевывать мир.
В 1718 году вышел в свет «Трактат о самоистязании», учивший тому, как обрести наслаждение через физическую боль и при этом не причинить себе вреда. К концу XVIII века по всей Европе существовали десятки мест, где люди страданием достигали блаженства. Сохранились свидетельства о королях и принцессах, которые приказывали слугам бичевать себя, а потом догадывались, что наслаждение не только в том, чтобы терпеть боль, но и в том, чтобы причинять ее, — хотя это более изнурительно и менее благотворно.
И Теренс, покуривая сигарету, испытывал определенное удовольствие при мысли о том, что большая часть человечества никогда бы не смогла понять ход его мыслей.
Он чувствовал себя членом некоего закрытого клуба, куда допускают лишь избранных. Он снова и снова вспоминал, как его супружество из постоянной муки стало истинным чудом. Жена знала, зачем он время от времени наведывается в Женеву, но это ее совершенно не беспокоило — скорее, напротив: она радовалась, что ее муж после недели изнурительных трудов получает там желанную разрядку.
Он в полной мере понял девушку, только что покинувшую его номер, — почувствовал, как сблизились их души, хоть и сознавал, что еще не готов влюбиться в нее, ибо любил свою жену. Однако ему нравилось воображать себя свободным и холостым — это помогало мечтать о новой связи.
Теперь остается самое трудное — надо сделать так, чтобы она превратилась в Венеру Карающую, во Владычицу, в Госпожу, способную унижать без жалости и наказывать без снисхождения. Если она сумеет пройти испытание, он откроет ей свое сердце.
Запись в дневнике Марии, еще хмельной от водки и наслаждения: В тот миг, когда мне нечего было терять, я получила все. В тот миг, когда я перестала быть такой, как была, я обрела самое себя.
В тот миг, когда познала унижение и полное подчинение, я получила свободу. Не знаю —может быть, нашло помрачение рассудка, может быть, это — сон, может быть, это никогда больше не повторится. Да, я знаю, что смогу прожить без этого, но мне хотелось бы вновь встретиться с Теренсом, повторить испытанное и пойти еще дальше.
Меня страшила боль, но она была слабей, нежели унижение, и служила лишь предлогом. В тот миг, когда впервые за много месяцев — а сколько за это время было у меня мужчин и чего только не проделывали они с моим телом! —я испытала оргазм, то почувствовала — как ни дико это звучит, — что стала ближе к Богу. Я вспомнила его рассказ о моровой язве, когда флагелланты-кающиеся своим страданием выкупали спасение рода человеческого и в этом находили наслаждение. Я не хочу спасать человечество, или этого англичанина, или себя самое, — но я побывала там.
Секс — это искусство обуздать необузданное.
Нет, теперь это был никакой не театр — они и в самом деле сидели на вокзале: Мария хотела попробовать пиццу, которой торговали только там. Иногда можно немножко и покапризничать. Ральф должен был бы появиться днем раньше, когда она еще была женщиной в поисках любви, когда камин, вино, желание еще были для нее важны и необходимы. Однако жизнь распорядилась иначе, и сегодня ей целый день удалось обойтись без ставшего таким привычным упражнения — не сосредоточиваться на звуках и на том, что имеется в настоящем. Причина была проста: она не думала о Ральфе, ибо нашлось кое-что поинтересней.
Что ей делать с этим мужчиной, сидящим рядом с ней и жующим пиццу, которая, вероятно, не пришлась ему по вкусу? Убивать время, пока не настал час идти к нему домой? Когда он вошел в «Копакабану» и спросил, можно ли угостить ее, Мария хотела было ответить: нет, ей с ним не интересно, она нашла себе другого. Однако, с другой стороны, ей до смерти хотелось поделиться с кем-нибудь впечатлениями о прошлой ночи.
Она попыталась обсудить это с теми девицами из «Копакабаны», которые занимались обслуживанием «особых клиентов», но ни одна из них не проявила интереса, потому что Мария была опытна, схватывала все премудрости, что называется, на лету и мало кто в «Копакабане» мог с ней потягаться. Ральф Харт, пожалуй, был единственным, кто способен был ее понять, —недаром же Милан и его называл «особым клиентом». Но глаза его светились любовью, и это осложняло дело — лучше уж промолчать.
- Предыдущая
- 33/48
- Следующая
