Обещание страсти - Стил Даниэла - Страница 28
- Предыдущая
- 28/84
- Следующая
— Нет, сложно. Судя по рассказу, «предательство», как ты это называешь, твоего «наследия», твоего мира — путь к самоубийству, смерти, аварии, шантажу, сердечному приступу. Но куда могут завести такие правила? Что произойдет, если ты будешь играть честно, Кизия, и никогда, как выразилась, «не изменишь своему классу»? Что произойдет, если ты будешь следовать их правилам?.. Я имею в виду тебя, Кизия. Как это отразится на тебе?
— Это меня убьет. Медленная смерть, — сказала она тихо, но уверенно.
— Именно это и происходит сейчас с тобой?
— Да. В какой-то степени. Но у меня еще есть выход — свобода. Это помогает. Творчество — мое спасение.
— Украденные мгновения. Ты пользуешься этой свободой открыто?
— Не будь смешным, Лукас. Каким образом?
— Любым. Делай, например, то, что тебе нравится, открыто.
— Не могу.
— Почему нет?
— Эдвард. Пресса. Что бы я ни сделала, пытаясь хоть чуть-чуть свернуть с пути, об этом сразу же узнают все газеты. Я говорю о таких элементарных вещах, как выход в свет с кем-то «другим». — Она подчеркнуто взглянула на него. — Или появлюсь в каком-то «неприемлемом» месте, скажу что-то неосторожное, надену что-то неподобающее.
— Пусть твое имя подхватит эта грязная пресса. Что из того? Трусишка, ведь мир от этого не перевернется.
— Ты не понимаешь, Лукас. Перевернется.
— Потому что Эдвард может взбаламутить чертей? Ну и что?
— А что, если он прав… и… что… что, если я кончу… — Она не смогла произнести то, что хотела.
— Как твоя мать?
Она кивнула, взглянув на него заплаканными глазами.
— Этого не произойдет, крошка. Ты не сможешь. Ты совсем другая. Свободнее, я в этом уверен. Гораздо более земная и мыслящая, чем твоя мать. И, черт возьми, Кизия, кому какое дело, если ты влюбишься в своего опекуна, мясника, шофера или в меня, наконец?
Вопрос повис в воздухе. Она не знала, что сказать.
— Это особый мир, Лукас, — наконец отозвалась Кизия. — Со своими правилами.
— Да, как в притоне, — сказал он с горечью.
— Ты имеешь в виду тюрьму? В ответ он только кивнул.
— Думаю, ты права. Угрюмая, невидимая тюрьма, стены которой сложены из законов, лицемерия, лжи и запретов, а потолки выложены предрассудками и страхом. И все это украшено бриллиантами.
Он бросил на нее взгляд и захохотал.
— Что здесь смешного?
— Ничего, если не считать, что девять десятых человечества нещадно бьют друг друга по голове, чтобы проникнуть в этот ваш маленький элитный мир. А проникнув, никто из них не пытается выбраться оттуда.
— Может быть, они придут к этому. Некоторые уже пытаются.
— Кизия, что случится с теми, кто не захочет? Кто не сможет жить в этом мире? — Он крепко сжал ее руку, она медленно подняла глаза.
— Некоторые из них умирают, Лукас.
— А другие? Те, кому не хочется умирать?
— Они смиренно живут. Подобно Эдварду. Он признает правила, потому что должен. Это единственный путь, который ему известен и который, увы, разрушает его жизнь.
— Он мог бы все изменить, — произнес грубовато Люк.
Кизия отрицательно покачала головой.
— Нет, Лукас, не может. Это не все могут.
— Почему? Кишка тонка?
— Считай так, если хочешь. Некоторые просто не могут противостоять неизвестному. Они предпочтут идти ко дну на знакомом судне, чем тонуть в неведомых морях.
— Чем быть спасенными. Всегда есть шанс найти спасательный круг или прибиться к райскому островку. Как тебе такой поворот?
Но Кизия думала о чем-то другом, закрыв глаза и положив руку на спинку кресла. Прошли минуты, прежде чем она заговорила. Усталым, почти старческим голосом. Она не была уверена, что Лукас ее понял. Скорее всего, нет. Это дано не каждому чужаку.
— Когда мне исполнился двадцать один, я захотела жить по-своему. Попыталась получить работу в «Таймс». Поклялась Эдварду, что потяну эту лямку, что никто не будет мне досаждать, что не опозорю имя, словом, все в таком духе. Ну и что? Я продержалась всего лишь семнадцать дней, причем чудом избежала нервного срыва. Они посылали фотографа даже в туалет, если я заходила туда по своим делам. Им казалось забавным, что я работаю. Они жаждали увеселений и скандалов. А я старалась, Люк, я действительно старалась, но выдержать не смогла. Ведь им была нужна не я, а мое мифическое имя, чтобы выжать из него как можно больше, просто попинать меня и убедиться, из какого теста я сделана. После этого я перестала играть в открытую. Это была последняя работа, о которой кто-то что-то знал, где в последний раз видели меня как реально существующую личность. После все происходило скрытно, под псевдонимами, через агентов и… Словом, все обстояло именно так, когда я встретилась с тобой. И вот впервые моя тайна раскрыта.
— Почему ты решилась на это?
— Когда-нибудь я должна была это сделать. Ведь я бываю только на «порядочных» вечерах, заседаю в «приличных» комитетах, отдыхаю там, где нужно, вожу знакомство с «достойными» людьми. И каждый из них считает меня отъявленной лентяйкой. У меня репутация ночного гуляки, валяющегося в постели до трех часов дня.
— А это не так? — усмехнулся Люк.
— Не так! — Кизия не удивилась, она рассвирепела. — Между прочим, я двужильная. Я берусь за всякую приличную статью, у меня есть имя в журналистике. Этого не добиться, если спать до трех часов дня.
— Однако это не по нутру тем, «правильным» людям? И то, что ты пишешь, тоже ведь не всегда «правильно»?
— Разумеется. Это недостойное занятие, оно. не для меня. По их мнению, я должна искать себе мужа, заниматься своим «образом», жить светской жизнью, а не шляться возле тюрем в Миссисипи.
— И не встречаться с бывшим зэком из Чикаго. — В его глазах затаилась печаль. Она все расставила по своим местам.
— Но я не пишу о том, о чем, по их мнению, следует писать. И это свидетельство измены.
— Боже мой, Кизия, неужели все это не устарело? Ведь многие из твоего окружения работают.
— Да, но не так, как я. Не по-настоящему… Люк, есть еще один щекотливый момент.
— Не многовато ли? — Он прикурил сигарету. Услышав ее смех, удивился.
— Кроме всего прочего, я предатель. Ты когда-нибудь читал колонку за подписью Мартина Хэллама?
Он кивнул.
— Автор — я. Сначала я предложила вести ее ради развлечения, но идея сработала и… — Она пожала плечами и подняла руки вверх. Лукас расхохотался.
— Значит, ты автор этих циничных и сумасбродных статей?
Она кивнула и застенчиво улыбнулась.
— И подобным образом ты предаешь своих мнимых друзей?
Она снова кивнула.
— Они это заглатывают. И не догадываются, что пишу их я. Но, по правде говоря, последние два года мне все это изрядно наскучило.
— Расскажи, каково быть предателем? И никто никогда не подозревал тебя?
— Нет. Никто и никогда. Никому и в голову не придет, что автор — женщина. Даже мой редактор не знает, кто их пишет. Все осуществляет мой агент, а в списках редакции я числюсь как К.-С. Миллер.
— Леди, вы удивляете меня. — Он был ошеломлен.
— Иногда я удивляю сама себя. — Наступил момент беспечного смеха после такого трудного разговора.
— Мне кажется, ты слишком занята. Статьи К.-С. Миллер, колонка Хэллама, твоя «мифическая жизнь». И никто ни о чем не подозревает? — Его все еще терзали сомнения.
— Никто. Но скрывать нелегко. Поэтому меня сильно напугала идея проинтервьюировать тебя. Ты мог где-то видеть мои фотографии и, следовательно, узнать меня. Меня, а не Кейт Миллер. И моя поездка могла сорваться из-за того, что кто-то увидит меня не в том месте, не в то время — и карточный домик рассыплется. А истина в том, что журналистика — часть моей жизни, серьезная работа, единственное, что я уважаю. Не могу поставить ее под угрозу.
— Но ты это сделала. Ты взяла у меня интервью. Почему?
— Я говорила тебе. Я должна была решиться. И еще — меня разбирало любопытство. На меня произвели впечатление твои книги. На меня нажал мой агент. И, конечно, он был прав. Я не могу вечно скрываться, если всерьез думаю о литературной карьере. Должно было прийти время, когда мне ничего не останется, как пойти на риск.
- Предыдущая
- 28/84
- Следующая
