Обещание страсти - Стил Даниэла - Страница 1

• 1/84
• Следующая

Эдвард Хэскомб Роулингз сидел в своем офисе и улыбался, глядя в раскрытую утреннюю газету, лежащую перед ним на столе. Улыбка его относилась к большой фотографии на пятой странице: молодая женщина спускалась по трапу самолета. Подпись: «Достопочтенная Кизия Сен-Мартин». На другой фотографии, поменьше, она же, под руку с высоким молодым человеком приятной наружности, покидала аэровокзал, направляясь к ожидавшему их лимузину. Молодой человек был известен Эдварду как Уитни Хэйуорт III, младший партнер юридической фирмы «Бентон, Тэтчер, Пауэрс и Фрай». Эдвард знал Уитни с тех пор, как мальчик закончил юридическую школу, — было это десять лет назад. Но в данном случае дело не в Уитни. Эдварда интересовала миниатюрная женщина, державшая его под руку. Ему были так хорошо знакомы ее почти смоляной черноты волосы, темно-голубые глаза, типичный для англичанки молочный цвет лица.

Даже на газетной фотографии она выглядела прекрасно: улыбалась и казалась загорелой. Наконец-то она вернулась. Для Эдварда периоды отсутствия Кизии длились бесконечно. В газете сообщалось, что она только что прилетела из Марбелья после уик-энда в испанском летнем доме своей тети, графини ди Сан-Ричамини, урожденной Хилари Сен-Мартин. Перед этим она провела лето на юге Франции, «почти в полном уединении». Эдвард рассмеялся. Все лето он регулярно просматривал колонку с сообщениями из Лондона, Парижа, Барселоны, Ниццы и Рима. «В уединении» она провела очень насыщенное лето.

В следующем абзаце говорилось еще о троих пассажирах, прибывших тем же рейсом, что и Кизия. Среди них сенсационно разбогатевшая дочь греческого корабельного магната, оставившего ей, единственной наследнице, почти все состояние. Упоминалась также бельгийская принцесса, которая прибыла в Нью-Йорк развлечься, — разумеется, с запасом последних парижских туалетов. Неплохая подбиралась компания. Интересно, сколько удалось Кизии выиграть в триктрак. Игроком она была отличным. Эдварда поразило, что и на этот раз основное место в репортаже отведено именно ей.

С этой женщиной неизменно так. Всегда в центре внимания, подобная сверканию молнии, всегда окруженная вспышками камер, запечатлевающих, как она входит в рестораны или выходит из театра. Когда Кизия была совсем юной девушкой, это было воистину ужасно — вечно жадные до новостей, вездесущие фотографы и репортеры не оставляли ее в покое. На протяжении многих лет ее словно преследовала стая пираний. Впрочем, тогда она только что унаследовала отцовское состояние; сейчас журналисты привыкли к ней, и внимание их стало менее назойливым.

Поначалу Эдвард изо всех сил пытался спрятать ее от прессы. В тот жуткий год. В тот ужасный; невыносимый, мучительный год, когда девочке исполнилось девять. Но грязные писаки ждали своего часа. И дождались. Тринадцатилетняя Кизия была потрясена, когда за ней увязалась молодая репортерша из тех, что гоняются за пикантными историями. При воспоминании об этом лицо Эдварда окаменело. Вот мерзавка. Как можно было так поступить с ребенком? «Что вы чувствовали, когда ваша мать…» На четыре года опоздала она со своей историей. А к полудню следующего дня потеряла работу. Эдвард был разочарован — он надеялся, что она лишится ее тотчас же, к вечеру. Тогда впервые Кизия вкусила скандальную славу. Впервые коснулись ее сплетни о родителях, о деде с бабкой, у которых уже были и власть, и деньги. По материнской линии девять поколений, по отцовской — только три достойны упоминания. Власть, богатство, известность — этого не украсть, не выдумать, не получить от доброго волшебника. С этим нужно родиться, получить с генами. Красота, шик — еще нечто волшебное в крови, нечто подобное блистательному танцу молний. И только тогда… только тогда вы сможете зваться Кизией Сен-Мартин. И другой подобной вам не будет.

Помешав кофе в бело-золотой чашке лиможского фарфора, Эдвард откинулся на спинку стула, устремив взгляд в окно. Справа далеко простиралась Ист-Ривер, испещренная баржами и лодками. На севере раскинулся скученный Манхэттен, утыканный небоскребами. Эдвард перевел взгляд вниз, на жилые бастионы Пятой авеню. А вдали темное пятно — Гарлем и Парк-авеню, что расположились вокруг Центрального парка, — зелень его уже начинала обретать цвета осени. Все это просто вид из окна, не особенно его интересовавший. Эдвард Хэскомб Роулингз был занятым человеком.

Отхлебнув кофе, он обратился к колонке Мартина Хэллама: сейчас узнаем, кто из знакомых в кого влюблен, кто дает обед и где, кто на этот обед придет, а кто, по всей вероятности, нет из-за какой-нибудь светской размолвки. Ой не сомневался, что одно-другое сообщение будет из Марбелья. Хорошо зная стиль Кизии, можно быть уверенным, что она обязательно упомянет себя. Она разумна и никогда ничего не упускает. Так и есть: «В списке вернувшихся беглецов, которые провели лето за границей, — Скутер Холлингсуорс, Биби Адам-Джоунс, Мелисса Сентри, Жан-Клод Реймс, Кизия Сен-Мартин и Джулиан Бод-ли. Привет-привет всей честной компании! С возвращением домой!»

Стоял сентябрь, и Эдварду вспомнились слова Кизии — это было тоже в сентябре, семь лет назад…

— Ну вот, Эдвард. Я все выполнила. Вассар, Сорбонна и еще одно лето у тети Хил. Теперь мне исполнился двадцать один, и для разнообразия я хочу поступать как мне вздумается. Хватит тельных поездок по местам, которые были бы угодны отцу, которые предпочла бы мать или ты находишь «подходящими». Я потрудилась довольно — для них и для тебя. Теперь я собираюсь пожить для себя…

Она расхаживала по офису взад-вперед с неистовым выражением лица, и Эдвард забеспокоился: что значит «пожить для себя»? Она так молода и так привлекательна…

— И чем же ты собираешься заняться?

— Пока точно не знаю. Но кое-какие мысли, конечно, есть.

— Поделись, пожалуйста.

— Я и хочу, но только не сердись, Эдвард. — Кизия обернулась, рассыпав на него искры темно-голубых глаз. Она была потрясающе хороша, а когда сердилась — особенно. В глазах загорался синий огонь, кожа цвета камелии покрывалась на скулах легким румянцем, и темные волосы в этот момент матово светились, как оникс. Производимое впечатление почти заставляло забыть о том, какая она крошечная. Росту в ней не больше метра пятидесяти, но абсолютно пропорциональна, фигурка — точеная. В моменты гнева лицо ее становилось подобно магниту и притягивало глаза жертвы к ее собственным. Со дня смерти родителей бремя ответственности за нее было возложено на Эдварда, гувернантку миссис Таунсенд и тетю Хилари, графиню ди Сан-Ричамини.

Хилари, разумеется, не хотела проблем. Она не имела ничего против, а теперь и вовсе была в восторге, когда девушка приезжала в Лондон на Рождество или летом на виллу в Марбелья. Но она не желала заниматься «мелочами». К «мелочам» относились увлечение Кизии Корпусом мира и ее роман с сыном аргентинского посла, щедро освещавшийся в прессе три года назад. «Мелочью» была депрессия, которую пережила Кизия, когда молодой человек женился на своей кузине; «мелочами» считались и другие пристрастия Кизии люди, страны и увлечения. Возможно, в чем-то Хилари права — со временем все проходило само собой. Но, пока «мелочи» длились, разбираться с ними приходилось Эдварду. К тому времени, когда Кизии исполнился двадцать один год, Эдвард уже нес это бремя на своих плечах долгие двенадцать лет. Драгоценное бремя.

— Кизия, ковер в офисе ты уже истоптала до дыр, но так и не посвятила меня в свои таинственные планы. Как насчет того, чтобы прослушать курс по журналистике в университете Коламбии? Тебе это интересно?

— Честно говоря, да. Эдвард, я собираюсь поступить на работу.

— Любопытно.. — Он не сумел скрыть, что насторожился. «Господи, сделай так, чтобы это была какая-нибудь благотворительная организация». — Пожалуйста. И куда же?

— Хочу работать в газете, а по вечерам изучать журналистику. — В глазах Кизии читался отчаянный вызов. Она знала, что скажет Эдвард. И почему.

• 1/84
• Следующая