Восемь бусин на тонкой ниточке - Михалкова Елена Ивановна - Страница 21
- Предыдущая
- 21/67
- Следующая
Матвей рассмеялся.
– В конторке, Боря, в конторке. Про тебя не спрашиваю – знаю от Марфы, что варишься в бизнесе. Уже практически сварился вкрутую.
– В каком смысле?
– В хорошем, Боря. Крутой стал, заматерел.
– А-а-а… – расслабился Ярошкевич. – Это да. Москва, знаешь, такой город… закаляет. Тебе этого не понять, а я на своей шкуре испытал.
– Конечно, не понять, – согласился Олейников. – В России ведь только Москва – всесоюзная здравница, всех закаляет. А мы сидим себе в Питере: тишь, гладь и никакого насильственного оздоровления организма.
Борис дернул уголком губы. Кажется, хотел усмехнуться, но получилось похоже на нервный тик.
«А ведь эти двое терпеть друг друга не могут, – поняла Маша. – Прямо-таки не переваривают».
– Верно говоришь про ваш Питер, – согласился Ярошкевич. – Тишь, гладь – короче, болото. Бабы, как пиявки, так и норовят присосаться. А все мужики, с которыми я там дело имел, – сплошь нытики. Дел никто вести не умеет, зато умеют сидеть и жаловаться, что в Москве люди зашибают хорошее бабло, а им только объедки остаются. Тьфу!
И Борис выразительно харкнул на траву.
Теперь у Маши не осталось сомнений в том, чего хочет Борис Ярошкевич. Он хотел драки. Ни Гена Коровкин, ни Иннокентий не были достойными противниками: избей он их – и Марфа могла бы выгнать его. Но тяжеловес Матвей, тренированный, мощный, был как раз тем человеком, на ком Борис мог сорвать злобу. К тому же Матвей мешал ему разобраться с Машей, и этим окончательно вывел Ярошкевича из себя.
«Просто замечательно, – с тоской подумала Маша. – Как я удачно приехала: к семейным разборкам с применением физической силы».
Но Матвей Олейников вместо того, чтобы оскорбиться, только покачал головой.
– Ты меня удивляешь, Боря.
– Это чем же? – радостно осклабился Ярошкевич, у которого руки чесались врезать Олейникову. Он ждал только повода.
– Как тебе известно, у приматов наибольшей импульсивностью и агрессивностью обладают особи, стоящие в самом низу социальной иерархии. А ты давно уже не там. Или там?
Лицо Бориса озадаченно вытянулось.
– В общем, ты подумай пока, – мягко предложил Матвей. – Определись со статусом. А мы пойдем.
Он открыл дверь перед Машей:
– Ого, блинами пахнет!
Изнутри и впрямь доносился густой блинный дух. За накрытым столом уже сидели Лена с Геннадием, Анциферов со своей Нютой и Ева, сменившая халат на спортивный костюм.
Из кухни выплыла Марфа Степановна, неся на блюде гору блинов.
– Это Лена напекла, – объявила старуха. – Я-то с утра совсем закрутилась без помощников.
И многозначительным взглядом обвела племянников.
Намек поняли: все вразнобой высказались в том смысле, что готовы предложить тетушке любую помощь. Дальше всех пошел Иннокентий, пообещав сделать все, что Марфа ни пожелает.
– И туалеты будете чистить? – невинно спросила Ева.
– Господу любая работа угодна, – веско уронил Анциферов. – Если тетя сочтет нужным, то и туалеты почищу. Ничего зазорного в таком труде нет.
Наградой Иннокентию был милостивый взгляд Марфы Степановны.
– Молодец, Кешенька, – ласково сказала она. – Трудолюбив ты, значит. Это хорошо.
– Мы все здесь трудолюбивы, – хохотнул Борис. – На словах-то уж точно.
– Что такое? – взъерошился Анциферов. – На что ты намекаешь?
– На то, что у тети Марфы в доме канализация. Так что чистка выгребной ямы тебе, Кеша, не грозит. Кстати, давно ли ты стал религиозным? Господа поминаешь к месту и не к месту. Что-то раньше я не замечал в тебе такого рвения.
– А много ли ты, Борь, замечаешь? – вдруг вступил в разговор Гена Коровкин. – Мы с тобой виделись последний раз десять лет назад. А с Иннокентием ты когда встречался?
– Всего две недели прошло, – ухмыльнулся Борис.
– Не забудьте сказать, что вы случайно встретились на выставке, – тихо заметила Нюта. – И если бы Кеша вас не окликнул, прошли бы мимо.
Борис так удивился тому, что молчаливая Нюта заговорила, что даже не нашелся, что возразить.
– Давайте есть блины, – дипломатично предложила Лена. – Они быстро стынут.
Но на ее призыв отреагировали только Маша и Матвей. Остальные бросали друг на друга враждебные взгляды, и было понятно, что ссора – лишь вопрос времени.
– Странно, что ты вспомнил о семейных связях, – бросил Борис Гене Коровкину. – Ты тоже не особенно рвался поддерживать отношения.
– Интересно, почему? – Гена с преувеличенной задумчивостью почесал в затылке. – Может быть, потому, что при нашей последней встрече ты дал понять, что не хочешь общаться с неудачником? Как ты выразился… С лузером! Мы ведь все для тебя лузеры.
– Положим, не все, – подала голос Ева. – Говорите, Геннадий, только за себя.
– Грех гордыни – страшный грех, – глядя в пространство, произнесла Марфа, ни к кому конкретно не обращаясь.
Но Ярошкевич отлично понял, что его акции падают. Маша не могла не отдать ему должное: он быстро перестроился и вместо обороны перешел в нападение.
– Злопамятный ты, Гена, – посетовал он – Столько лет прошло, а все тешишься обидой.
Хозяйка вздохнула.
– Злопамятным быть тоже негоже, – поведала она. – Кто зло в себе хранит, тот и в мир его несет, к людям.
Ярошкевич бросил торжествующий взгляд на притихшего Коровкина.
«А ведь Марфа уже начала свой отбор, – подумала Маша, наблюдая за старухой. – Смотрит, кто как себя проявит, понемногу подливает масла в огонь. Все они разыгрывают перед ней роли, пытаются казаться лучше, чем есть, а заодно выставляют друг друга в неприглядном свете. Но она тоже играет».
В следующую секунду Олейникова мелко перекрестила плошку со сметаной, и Маша усомнилась в своей правоте. Нет, не играет и не притворяется. Пожалуй, немного провоцирует, чтобы каждый раскрылся ярче.
И у нее это получается.
Марфа свернула блинчик, обмакнула его в сметану и откусила с сокрушенным видом.
– У каждого свои недостатки, – пробормотала старуха, будто говоря сама с собой. – У кого больше, у кого меньше… Не в них дело. Любой недостаток можно исправить. А вот те достоинства, что есть, увеличить нельзя. Не прибавляются они, вот в чем дело. Нельзя стать умнее, добрее или вдруг обрести способности к счетоводству или учительству. Только притвориться можно.
Все притихли. Бормоча, Марфа наклоняла голову то вправо, то влево. Сначала слегка, потом все сильнее и сильнее, словно разминала шею. Черные глаза устремлены перед собой, в руке зажат надкушенный блин… «Все-таки она не в себе», – ужаснулась Маша, не замечая, что меняет мнение об Олейниковой уже третий раз за последние пять минут.
Но судя по лицам родственников, большинство из них думало о том же. Марфа не в себе. Да и какой человек в своем уме откажется от состояния, доставшегося в наследство?
– Так что я, голубчики мои, буду смотреть на ваши достоинства, – важно закончила Олейникова и медленно выпрямила голову. – Все бумаги для передачи имущества подготовлены, с нотариусом дела обговорены. Даже справка у меня медицинская есть, что я нормальная. Как это… дееспособная!
Маша дала бы голову на отсечение, что минимум трое из собравшихся подумали, что грош цена этой справке.
Но никто не возразил старухе. Магические слова «передача имущества» заворожили всех или почти всех.
– Марфа Степановна, вы больше в своем уме, чем многие из нас, – грубо польстил Иннокентий.
– Точно подмечено, – улыбнулась Ева Освальд.
Завтрак продолжался.
Машу снова кольнула тревога, происхождение которой она не смогла понять. Что-то было не так… Не так, как должно быть.
«Разумеется, не так, – насмешливо заметил внутренний голос, похожий на голос матери. – Вместо того чтобы отмечать чужой юбилей, ты оказалась втянутой в свару за наследство. Разве это нормально?»
Но Маша отмахнулась от голоса. Нет, дело заключалось в чем-то другом. Не в странности и необычности самой ситуации, в которую она попала… Что-то внутри этой ситуации тревожило Машу, казалось неестественным.
- Предыдущая
- 21/67
- Следующая
