Искусство и жизнь - Моррис Уильям - Страница 51

И я скажу еще раз, что мы, состоятельные люди, те из нас, кто любит искусство не как погремушку, но как нечто необходимое в жизни человека, как символ его свободы и счастья, должны прежде всего поднять уровень жизни народа или, другими словами, осуществить то требование, которое я выдвинул от имени труда и которое теперь сформулирую по-иному, чтобы помочь увидеть, что же препятствует осуществить его и каковы те враги, с которыми нам предстоит сражаться. Я выдвигаю это требование в такой форме: трудам человека должно создаваться только то, что стоит этого труда и что не ведет к вырождению самого труженика.

Хотя это предложение очень просто и несомненно правильно — в чем, я уверен, вы убедитесь, когда начнете исследовать этот вопрос, — оно вызывает на смертный поединок всю современную систему труда в цивилизованных странах. Эта система, называемая конкурентной коммерцией, есть, очевидно, система войны, то есть опустошение и разрушение, или же, если угодно, ее можно назвать азартной игрой. По условиям этой игры все, что человек приобретает, он приобретает за счет другого. Такая система не интересуется и не желает интересоваться, стоит ли производить то, что она производит. Ей нет и не может быть никакого дела до того, не обрекает ли тружеников на вырождение выполняемая ими работа; ее интересует лишь одно-единственное, а именно так называемое «производство прибыли». Это выражение стало употребляться так произвольно, что я должен раскрыть его действительный смысл: оно означает ограбление слабого сильным, и я утверждаю, что эта система по самой своей природе разрушительна для искусства — иными словами, для счастья жизни. Какие бы заботы о жизни народа ни проявлялись в наши дни, какие бы достойные дела ни совершались — все это происходит вопреки самой системе и ее принципам. И в высшей степени верно то, что мы хотя бы молчаливо признаем: она враждебна всем самым высоким устремлениям человечества.

Разве мы не знаем, например, каково приходилось творцам гениальных произведений, людям, которые являются солью земли, без которых общественное разложение уже давно стало бы нетерпимым. Поэт, художник, ученый — разве не правда, что, достигнув расцвета славы, зенита своей веры и энтузиазма, они на каждом шагу наталкиваются на коммерческую войну с ее зловещим вопросом: «Выгодно ли это?» Разве это не правда, что когда они завоевывают мировой успех и становятся сравнительно богаты, то невольно кажутся нам славно бы запятнанными соприкосновением с коммерческим миром? Надо ли говорить о великих замыслах, которыми пренебрегли, о делах, которые, по всеобщему признанию, настоятельно необходимо совершить, но за которые ни одна рука не может взяться из-за отсутствия денег? В то же время, если бы речь шла о возбуждении в умах людей какой-либо глупой прихоти и удовлетворение ее сулило бы прибыль, то деньги полились бы рекой. Мало того, вам должно быть известно, как стара история войн, затеваемых коммерцией в поисках новых рынков, — войн, перед соблазном которых не могут устоять даже самые миролюбивые из государственных деятелей. Старая история, но все же она всегда кажется новой. Теперь она стала чем-то вроде злой пародии, над которой я, если б мог, не стал бы смеяться, но она просто вызывает у меня смех сквозь слезы гнева.

А вся эта власть над силами природы, которой мы достигли за какие-нибудь сто лет, что дала она нам при этой системе? По мнению Джона Стюарта Милля^{7}, сомнительно, чтобы все современные изобретения в области механики хоть сколько-нибудь облегчили тяжесть труда: будьте уверены, они совершались не для этой цели, а для того, чтобы добывать прибыль. Эти почти сказочные машины, которые при спокойном и предусмотрительном использовании могли бы даже теперь быстро уничтожить весь неприятный и неодухотворенный труд, предоставив нам свободу развивать в наших рабочих мастерство рук и живость ума и снова творить ту красоту и гармонию, которые может создавать лишь рука человека, направляемая его душой; а что теперь сделали для нас эти машины? Цивилизованный мир гордится этими машинами, однако имеет ли он право гордиться, применяя их для коммерческой войны и опустошения?

Не думаю, что тут может быть уместно ликование; коммерческая война нажила прибыль на этих чудесах; это значит, что с их помощью она создала для себя миллионы несчастных рабочих, превращенных — если говорить об их повседневном труде — в бездумные машины для того, чтобы сделать труд дешевым и чтобы неустанно поддерживать волнующую, но смертоносную игру. Действительно, этот труд оказался бы довольно-таки дешев, дешев для генералов коммерческих сражений, но убийственно дорог для остальных из нас, — если бы не семена свободы, посеянные для нас доблестными мужами прошлого, чтобы в наше время из них выросли чартизм^{8}, тред-юнионизм^{9} и социализм, поднявшиеся на защиту упорядоченной и благопристойной жизни. Ужасно было бы наше рабство — и не только для рабочего класса, — если бы не эти ростки предстоящего переворота. Но и теперь из-за невообразимого скопления в больших городах и промышленных районах рабочих-машин и их семей это рабство низводит нашу жизнь до позорно низкого уровня, настолько низкого, что трудно даже подумать о каком-нибудь средстве поднять общественное благосостояние. С помощью средств быстрой связи, которая должна была бы поднять уровень жизни благодаря распространению образования из города в деревню и благодаря повсеместному созданию скромных центров свободной мысли и очагов культуры, с помощью железных дорог и тому подобного коммерческая система собрала для себя соперничающих между собой обездоленных новобранцев резервной армии, от которых столь сильно зависит судьба ее ставок в азартной игре, и лишила в то же время сельскую местность ее населения, уничтожив малейшую надежду на разумную жизнь в небольших городах.

Как художник я не могу не думать, насколько существенны внешние перемены, которые сопровождают господство жалкой анархии тортовой войны. Подумайте о распространяющейся язве Лондона, которая вбирает в себя поля, леса и степи, не щадя ничего и оставляя одну безнадежность, издеваясь над нашими слабыми попытками справиться даже с наименьшими из ее зол, с закопченным небом и отравленными нечистотами реками. Черный ужас, безответственность и запущенность наших фабричных районов, столь оскорбительные для непривычных к ним чувств, являются для человечества зловещими предзнаменованиями будущего, если хоть кто-нибудь сможет жить среди них, сохраняя известную бодрость духа. Но мало того, эта язва вторгается в лоно природы, наступая на прочные серые домики кирпича, крытые шифером, которые все еще разбросаны кругом, — на эти подлинные символы бодрой и красивой простоты тех иоменов, чья гибель еще в самом начале торговой войны столь трогательно была оплакана возвышенным Мором и доблестным Латимером^{10}. Короче говоря, повсюду переход от старого к новому несомненно влечет за собой ухудшение внешнего облика нашей страны.

Такова Англия, — Англия, край порядка, покоя и надежности, земля здравого смысла и практичности, страна, к которой обращены взоры тех людей, которые надеются на совершенные и постоянные блага современного прогресса. В Европе имеются страны, внешний облик которых не являет собой такого разрушения, хотя, возможно, материальное процветание там меньше и меньше распространено богатство средних классов, являющееся оборотной стороной убожества и позора, о которых я уже говорил. Однако если они являются частью одного большого коммерческого целого, то они должны пройти сквозь ту же суровую школу, если только что-нибудь неожиданное не вынудит триумфальное шествие коммерческой войны свернуть с дороги, прежде чем оно достигнет цели. Три столетия коммерции были движимы надеждой на это, надеждой, которая возникла, когда феодализм начал рассыпаться на части. Что же может принести нам заря новой надежды? Что, кроме общего восстания против тирании коммерческой войны? Временные средства, над которыми ломают себе голову многие достойные люди, бесполезны, ибо они представляют собой лишь разрозненные вспышки протеста против громадной, всеобъемлющей и цепкой системы, которая с неосознанным инстинктом живого организма встречает всякую попытку улучшить жизнь народа нападением на один из ее слабых флангов; новые машины, новые рынки сбыта, массовая эмиграция; возрождение низменных предрассудков, проповедь бережливости перед обездоленными, умеренности перед несчастными — подобные средства каждый раз подавляют разрозненные бунты против чудовища, которое мы, средние классы, создали на собственную погибель.