Искусство и жизнь - Моррис Уильям - Страница 40

Я хочу, чтобы люди, выполняющие в этом мире тяжелую работу, — моряки, шахтеры, пахари или кто-либо другой — были окружены вниманием и уважением, чтобы у них был достаточный заработок и нормальный отдых. Я хочу, чтобы современная наука, способная, по моему убеждению, справиться с любыми материальными трудностями, вместо такого абсурда и безумия, как изобретение антраценовых красок и чудовищных пушек, обратилась бы к изобретению машин, выполняющих ту работу, которая унижает человеческое достоинство и которую теперь люди должны делать собственными руками. Я хочу, чтобы ремесленники, то есть те, кто делает разные товары, получили бы наконец возможность отказываться делать дурацкие и бесполезные вещи или вещи дешевые и безобразные, нужные лишь для поддержания конкурентной коммерции. Ведь эти товары — продукция подневольного труда, изготовляемая рабами и для рабов. И дабы труженики получили такую возможность, я хочу, чтобы разделение труда не шло далее разумных рамок, а людей учили бы думать о своей работе и наслаждаться ею. Я хочу также ограничения расточительной системы посредников, с тем чтобы рабочий мог непосредственно соприкасаться с населением, которое таким образом узнает кое-что о его работе и воздаст должное искусству его рук.

Мало того, я хочу, чтобы рабочие в случае удачи дела, в котором они участвуют, получали свою долю прибыли соответственно их квалификации и производительности труда — и также несли свою долю ответственности за неудачное течение дел. Для названной цели будет необходимо, чтобы те, кто организует их труд, получали бы не больше, чем положено за их работу, и чтобы их нанимали в соответствии с их умением и умственными способностями, а не потому, что им посчастливилось родиться сыновьями толстосумов. И я хочу — и если люди будут жить в тех условиях, которых я для них желаю, то это сбудется, — я хочу, чтобы к островам, на которых расположена наша любимая страна, относились бы не как к куче шлака или к заповеднику дичи, а как к прекрасному зеленому саду Северной Европы, который никому и ни под каким предлогом не разрешалось бы портить или загрязнять. При всех этих условиях, несомненно, осуществится и мое последнее желание, которое я сейчас выскажу. Я хочу, чтобы все творения рук человеческих — от простейших предметов домашнего обихода до величественных общественных зданий — были прекрасны, чтобы они были украшены руками величайших мастеров искусства, которых даст нам грядущее время подлинного Возрождения.

Таковы основы моей Утопии^{9}, того града, где богатство и нищета будут покорены благосостоянием. Какими бы безумными вы ни сочли мои стремления к этой цели, я уверен по крайней мере в одном: отныне можно надеяться на расцвет народного искусства только в подобной Утопии или, во всяком случае, на пути к ней — на той дороге, которая, я верю, ведет к миру и цивилизации, в то время как любая иная дорога ведет к недовольству, продажности, деспотизму, анархии. Возможно все же, что мы намного ближе к этой Утопии, чем предполагают многие, и, как бы то ни было, меня весьма ободряет мысль, что тому небольшому меньшинству, к которому я принадлежу, приходят на помощь люди доброй воли, люди, не безучастные к общественному благу. Нам помогает каждый, кто содействует просвещению. Образование считалось ничтожной силой теми классами, которые на протяжении многих поколений пользовались им в той или иной мере, но когда оно станет доступным тем, кто несет бремя нестерпимых страданий, то посеет в них глубокую неудовлетворенность и научит, как поступать, чтобы оно принесло плоды.

Нам помогает каждый, кто стремится уничтожить нищету, ибо одна из самых больших причин убожества народного искусства и гнета безотрадного труда — это необходимость производить жалкие товары для жалких людей, для рабов торговой конкуренции. Каждый, кто борется за общественное право против индивидуальной алчности, помогает нам. Каждое разоблачение расхитителей общественного достояния, обывателей из железнодорожных компаний или же творцов мерзкой копоти, разносящейся из фабричных труб, — это очко в нашу пользу. Каждый, кто пытается оживить художественные традиции, собирая старинные реликвии искусства, также помогает нам, — особенно если он столь удачлив, что сумеет своими собственными усилиями побудить людей продраться сквозь копоть и убожество современного Манчестера и увидеть прекрасный лик первозданной природы или выдающиеся сооружения былых веков. Нам помогает каждый, кто пытается перекинуть мост над пропастью, лежащей между классами, содействуя созданию музеев, картинных галерей, садов и других достопримечательностей, которые станут достоянием всех людей. Каждый, кто стремится пробудить в рабочих сознательное отношение к работе, кто учит их искать в труде осуществления надежд и пробуждает в них чувство собственного достоинства и ответственность перед людьми, кто организует промышленные товарищества и тому подобное, — тот особенно плодотворно помогает нашему делу.

Именно такие и им подобные люди — наши помощники, именно они возбуждают в нас надежду на то, что придет время, когда наши взгляды и стремления не будут казаться бунтарскими, а система конкурентной коммерции успокоится в одной могиле с рабством, крепостничеством и феодализмом. Несомненно, эти перемены наступят — пусть даже тогда, когда нас уже не будет в живых. Но не от нас ли зависит предотвратить насилия и несправедливости, которые могут сопровождать наступление этих перемен и которые, в свою очередь, могут принести новые страдания и новую неудовлетворенность? А как было бы хорошо постепенно и милосердно уничтожить все, что должно быть уничтожено!

Здесь, в Англии, у нас прекрасный дом, где много замечательного, но и много отвратительной рухляди. Есть ли более важная для нас задача, чем вынести всю эту рухлядь по частям и сжечь ее за пределами дома, чтобы однажды нам не пришлось, отделываясь от нее, сжечь вместе с нею и наш дом и все наше достояние?

Вы не ошибаетесь, полагая, что я выступаю перед вами не ради критики какой-либо художественной школы или художников, не ради того, чтобы защищать какой-нибудь определенный стиль или же давать советы — даже самые общие — относительно занятий искусствами. Скорее, мне хотелось бы посоветоваться с вами относительно трудностей, препятствующих искусству стать тем, чем оно должно быть — помощью и утешением в повседневной жизни каждого. Некоторые из вас могут думать, будто никаких трудностей нет, или же их мало, или их легко можно отмести в сторону. Вы можете сказать, что существуют разные взгляды на искусство, что накоплены серьезные знания по истории искусств и появился вкус к ним, по крайней мере среди образованных классов; что многие одаренные люди и немногие гениальные занимаются искусством с большим успехом; что в течение последних пятидесяти лет произошло нечто вроде нового художественного Ренессанса, даже там, где перемен меньше всего ожидали. Все это верно, и я понимаю, что такое положение вещей может быть поводом к радости для тех, кто не понимает, что объемлет собою искусство и насколько тесно оно связано с общим состоянием общества, в особенности же с жизнью тех, кто живет физическим трудом и кого мы называем рабочим классом. Что касается меня, то я не могу не заметить, что, несмотря на явную удовлетворенность успехами искусства последних лет, в душе большинства мыслящих людей зреет настоящее отчаяние, неверие в его будущее — отчаяние, которое кажется мне совершенно оправданным, если вспомнить нынешнее положение искусства, не вдаваясь в причины, приведшие к этому положению, забыв о надеждах на их искоренение. Но чтобы не блуждать в потемках, давайте присмотримся, каково действительное состояние искусства. Прежде всего мне придется попросить расширить ваше понимание искусства за рамки понятий, которые связаны с художественными произведениями, и включить в его сферу не только живопись, скульптуру и архитектуру, но форму и цвет всех предметов домашнего обихода, — более того, даже внешний вид полей или пастбищ, облик городов и наших дорог, одним словом, распространить это понимание на всю внешнюю сторону нашей жизни. Ибо, поверьте: все, что составляет наше окружение, должно быть либо красивым, либо безобразным, должно нас возвышать или принижать, должно быть мукой или радостью. Как же в наши дни обстоит дело с тем, что нас окружает? Какой отчет сможем мы дать нашим потомкам о своем отношении к земле, которую наши предки вручили нам все еще красивой, несмотря на тысячелетия войн, безалаберности и себялюбия?