Всё, что душа пожелает, или Фактор Аладдина - Кэнфилд Джек - Страница 7

В результате негативных и болезненных событий, которые нам довелось пережить в детстве, мы боимся участвовать в чем-либо, что сулит успех, а также добиваться того, чем хотим обладать и к чему нас влечет. Кроме того, мы боимся оказаться отвергнутыми, выглядеть глупо, потерять лицо или почувствовать себя уязвимыми. В итоге мы становимся пассивными. Мы соглашаемся на меньшее, чем хотим в действительности, и ограничиваемся ролью сторонних наблюдателей, которые лишь молча смотрят, как другие получают то, к чему стремимся мы. Нам не хватает мужества, чтобы просить, и самодисциплины, чтобы неуклонно идти к успеху. А в результате используем всю нашу неуемную энергию на самозащиту от пройдох, которых сами же и создали в своем воображении, вместо того чтобы направить все силы на достижение заветной цели.

Главный страх, который не дает нам просить то, чего мы хотим, страх, доминирующий над всеми прочими, – это боязнь оказаться отвергнутым.

Мужчина в баре: Что мне вам заказать, чтобы потом поцеловать?

Женщина: Хлороформ.

Я начал задавать себе важнейший вопрос: «Чего же я на самом деле боюсь?» И каждый раз возвращался к своему вечному ощущению бессилия – к мучившему меня чувству, что в какой-то ситуации окажусь беспомощным. Я боялся, что меня оттолкнут, и ощущение отверженности приходило ко мне с сотней самых разных лиц. Например, я никогда не сумею достаточно хорошо справиться с каким-то делом, мне никогда не выполнить этого правильно, и люди будут смеяться надо мной. Страхом номер один была для меня тогда боязнь оказаться отвергнутым, а потому в ту пору страх означал в моей жизни только одно: «Забудь обо всем и беги».

В старших классах я в течение нескольких лет был без памяти влюблен в одну очень красивую девочку. Симпатичнее и интереснее ее, разумеется, не нашлось бы во всей нашей школе. Я настолько боялся, что в ее присутствии с трудом мог выдавить из себя хоть слово. Пару лет спустя я случайно столкнулся с ней, и она сказала, что была без ума от меня и просто умирала как хотела, чтобы я подошел к ней. Выходит, из-за своего страха я потратил впустую два года жизни. Когда после этого признания я наконец пригласил ее прокатиться на машине, она сказала: «Главная проблема с вами, парнями, в том, что вы всегда отвергаете себя прежде, чем даете нам, женщинам, хотя бы минимальный шанс сделать – или не сделать – это. Вы говорите себе “нет” прежде, чем это слово сможем произнести мы. Вам следует быть посмелее».

После того как меня высмеяли – и тем самым оскорбили, – а потом отвергли – и этим объявили ни на что не годным, – я, как мне кажется, уже никогда не смог по-настоящему поверить, что какая-нибудь девушка захочет пойти со мной на свидание и что я достаточно хорош для этого.

Страх такого рода многих из нас полностью парализует.

В школе я никогда не задавал вопросов, не обращался к учителям за помощью или советом и не просил излагать материал помедленнее либо вернуться к уже пройденной теме, потому что боялся выглядеть дураком.

Чего я еще до смерти боялся, так это просить учителей о помощи, поскольку меня считали мальчиком способным и даже одаренным. Я опасался за свою репутацию эрудита. Очень часто у меня возникали большие неприятности с учебой и оценками только потому, что я не мог поднять руку и спросить либо попросить о чем-то.

Я просто не в состоянии обращаться к своей маме с какими-нибудь просьбами. И уж тем более если дело касается какого-нибудь щекотливого вопроса. Я боюсь, что она рассердится на меня или вообще не поймет. Боюсь я и попросить своих учителей, чтобы те помогли мне справиться с домашним заданием, так как они сочтут меня тупицей. Боюсь поднимать в классе руку и просить более подробно объяснить тему, иначе другие дети, а возможно, и учительница тоже начнут считать меня бестолковым, и тогда я вообще стану получать гораздо более низкие отметки. Не хочу я выглядеть дураком. И боюсь попросить других ребят, чтобы те помогли мне сделать уроки или решить задачку, потому как тогда я буду выглядеть в их глазах неполноценным и они наверняка используют эту слабость против меня.

Я проходил десятидневный курс медитативной психотерапии. Через неделю после его начала с каждым из участников проводили личную беседу с целью удостовериться, что с нашей психикой все нормально. Лечение проходило безо всяких визуальных контактов, обсуждений, дискуссий, без ведения записей в рабочих тетрадях и без чтения. Вы занимаетесь только медитацией, а также гуляете, едите и спите.

Хорошо помню, как инструктор поинтересовался у меня, как идут дела.

– Кажется, я полностью спятил, – сказал я в ответ. – Все, во что я когда-то верил, теперь утратило смысл. И я больше не уверен ни в чем из того, что в свое время считал реальностью.

Я ожидал, что сейчас он произнесет нечто вроде: «Ну ладно, идите съешьте немного мясца пожирнее, попейте себе пивка на посошок и отправляйтесь отсюда на все четыре стороны. Смотрите лучше телевизор, но не злоупотребляйте, окуните ноги в грязь и прозу жизни», – или что-нибудь в таком же духе. Вместо этого он сказал:

– Это хорошо.

Я был потрясен. Можно даже сказать, испытал шок. И подумал: «Что же в этом хорошего?»

Мой собеседник тем временем продолжал:

– Значительная часть ваших убеждений в любом случае не соответствует истине. Вы должны опустошить свой мозг, избавиться от всех ранее усвоенных предвзятых мнений и представлений, чтобы со всей остротой осознать, как в действительности обстоят дела в этом мире. Здесь, в ходе наших занятий, все ваши привычные убеждения рушатся, давая вам возможность вступить в пространство чистого и ничем не замутненного понимания.

После этого разговора я вышел из помещения, где мы беседовали, и моя голова пошла кругом. Потом спустился к парадному входу большого особняка в георгианском стиле, где мы жили, и обхватил руками толстую колонну, как будто цеплялся за нее ради своей драгоценной жизни. Я чувствовал, что больше не уверен абсолютно ни в чем.

Затем на меня нахлынул поток воспоминаний о тех временах моей жизни, когда не знать или не помнить чего-либо было чем-то постыдным – скажем, когда мой папа спрашивал: «Где молоток?» («Не знаю…») «Проклятье, лучше бы тебе хорошенечко знать, тем более что именно ты последним держал его в руках». Иногда подобное неведение бывало даже небезопасным. Например, вспоминаю свой первый год преподавательской деятельности, когда мои студенты задавали кучу вопросов, а я не знал ответов на них. В такие минуты я начинал прикидываться – делать вид, будто прекрасно разбираюсь в том, в чем откровенно плавал, притворяться прочитавшим книги, которых не держал в руках, смеяться над шутками, которых не подсекал, и с умным лицом кивать головой в знак понимания, когда на самом деле чувствовал себя заблудившимся в трех соснах. Я стал бояться спросить: «А что, собственно говоря, означает данное слово?» или «Вы не могли бы объяснить все это еще раз?»