Горький мед - Стил Даниэла - Страница 36
- Предыдущая
- 36/49
- Следующая
У Дугласа сделалось такое лицо, словно он собирался вскочить и уйти из комнаты, но Глэдис не собиралась оставлять за ним последнее слово. Он не имел никакого права распоряжаться ею.
— Ты не можешь что-то мне позволять или запрещать, — холодно ответила она, с трудом взяв себя в руки. — Я сама имею право решать, что мне делать. За свои деньги, мистер, вы получили четырех здоровых и счастливых детей, что, на мой взгляд, не так уж мало. Но дело не в этом. Дело в том, что, мне кажется, я потеряла слишком много, но не получила за это почти ничего. Тебя это, похоже, ни капельки не волнует. Для тебя мое увлечение фотожурналистикой было и остается ничего не значащим капризом избалованной девчонки, вообразившей о себе невесть что. А ведь работай я в полную силу все это время — «Пулитцер» был бы у меня в кармане. Это мне говорят многие. Три тысячи долларов на дороге не валяются. А кроме того — престиж, известность, дорогостоящие контракты… — Тут она вспомнила о фотографиях Седины и пожалела, что не взяла за них денег или, хотя бы, не узнала, сколько ей причиталось. Для Дугласа это могло бы оказаться доводом куда более веским, чем все ее разглагольствования о своих правах. — Вот от чего я отказалась ради того, чтобы убирать за твоими детьми! — закончила она, теряя самообладание.
Дуглас презрительно поджал губы.
— Если для тебя это так важно, что ж… Никто не тянул тебя в Нью-Йорк на аркане. Ты могла бы оставаться там, где ты была — в Зимбабве, Кении или Каламанго, — и фотографировать своих партизан, обезьян и прочих… Но почему же ты предпочла вернуться, выйти за меня замуж и завести четверых детей? Почему, Глэдис?
— Если бы не ты, я бы вполне могла совмещать одно и другое.
— Это невозможно, и ты отлично это знаешь. Заруби себе на носу, Глэдис: твоя карьера за-кон-че-на, — произнес он по слогам. — Закончена, хочешь ты того или нет. Надеюсь, тебе это понятно?
— Боюсь, что закончена не моя карьера, а кое-что другое, — храбро ответила она, хотя по лицу ее давно текли слезы. Но Дуг не собирался уступать, и Глэдис ясно видела — почему. У него в отличие от нее было все: работа, карьера, дети и жена, которая обо всем заботилась. И только у нее не было ничего.
— Ты что же это, угрожаешь мне? — спросил Дуг зловеще. — Не знаю, от кого ты набралась таких идей — от своего проныры-агента, от этой шлюхи Мэйбл или от Дженни с ее феминизмом, — мне на это глубоко наплевать. От того, что ты будешь их слушать, хуже будет только тебе. Наш брак, Глэдис, будет существовать только до тех пор, пока все будет по-прежнему. Если же нет — значит, нет. Надеюсь, я ясно излагаю?
— Наш брак — это не сделка, и я — не клиент, с которым можно разорвать договор, если условия тебе не подходят! — выпалила Глэдис. — Я — живой человек, Дуглас. Ты запер меня в четырех стенах и лишил всего, чем живут нормальные люди. Я просто сойду с ума, если в моей жизни и дальше не будет ничего, кроме этого проклятого автопула, школы, готовки, стирки и прочего…
Она громко всхлипнула, но Дуга это ни капельки не тронуло. В эти минуты он явно не испытывал ничего, кроме раздражения.
— Значит, тебе скучно? Но ведь раньше ты никогда не жаловалась на скуку. Что с тобой случилось? Скорее всего маловато дел по дому.
— Я выросла, Дуг. — Глэдис горько улыбнулась сквозь слезы. — Дети больше не нуждаются во мне, как раньше; у тебя своя жизнь, а у меня… У меня ничего. Мне скучно, пусто, одиноко. Я хотела бы заняться чем-нибудь для души. Четырнадцать лет я сознательно отказывала себе во всем, что мне было интересно. Я имею полное право работать. Я вовсе не собираюсь бросить тебя и детей ради карьеры, меня устроил бы любой компромисс. Ведь я фактически превратилась в домашнюю прислугу, а я этого не хочу… больше не хочу. Разве я прошу так много?
Дуг пожал плечами.
— Я не понимаю, о чем ты, — сказал он. — Это просто бред какой-то…
— Нет, это не бред! — в отчаянии воскликнула Глэдис. — Но я не поручусь, что действительно не сойду с ума, если ты не выслушаешь меня!
— Я тебя выслушал. Дичь какая-то!.. Ты на себя посмотри — ну какая из тебя журналистка?!
Они редко ссорились, но сейчас Дуг был просто вне себя. Глэдис поняла, что все бесполезно. Он не отступит.
— Но почему ты против того, чтобы я хотя бы попробовала? — сделала она последнюю попытку. — Я могла бы выполнить одно-два небольших задания, никуда надолго не уезжая. Очень может быть, что этого хватило бы мне еще на несколько лет. Я бы успокоилась и не возвращалась к этому вопросу до тех пор, пока дети не станут совсем взрослыми!
— Блажь надо искоренять сразу! — отрезал Дуг. — Я прекрасно знаю, что ты не успокоишься, пока не попадешь в какую-нибудь богом забытую дыру, где надо будет ежеминутно уворачиваться от пуль и сутками сидеть на дереве, чтобы сфотографировать какого-нибудь головореза, по которому давно веревка плачет! Ты утверждаешь, что у тебя есть какие-то права, но ведь и у твоих детей есть право иметь нормальную мать, а не могилу, к которой раз в год полагается приносить цветочки. Или ты настолько эгоистка, что не думаешь о своих детях? Каково им будет, если тебя ухлопают в какой-нибудь Корее?
— Эгоизма во мне не больше, чем в тебе. Что касается детей, то им нужна мать, которой они могли бы гордиться. А не тупая, утратившая всякое уважение к себе домработница, которая может похвастаться только количеством вынесенных горшков да блестящим знанием таблицы умножения, которую она учила с каждым из детей по очереди? Мне одиноко, тоскливо, скучно, наконец. Я должна найти себе занятие по душе!
— Тогда тебе придется заодно найти себе и нового мужа.
— Ты это серьезно? — Глэдис посмотрела на него, гадая, действительно ли Дуг способен зайти так далеко, или он сказал это просто в пылу ссоры. На мгновение ей показалось, что Дуг серьезен, как никогда, но взгляд ее, казалось, несколько отрезвил его.
— Не знаю, может быть, — ответил он неохотно. — Мне нужно подумать, Глэдис. Если ты настаиваешь на своих бредовых идеях, что ж… Возможно, нам и в самом деле пора задуматься о том, как быть дальше.
— Но я не могу поверить, что ты готов пожертвовать нашей семьей только потому, что тебе не хочется мне уступить. Я поступала, как ты хотел, на протяжении всех семнадцати лет!
— И прекрасно. Так должно продолжаться и впредь. Ты совершенно не думаешь о детях!
— Я думаю о детях! Но я имею право иметь свои собственные желания. В конце концов, мне надоело постоянно жертвовать своими интересами. С меня довольно, Дуг!
Ничего подобного она никогда ему не говорила. Но больше терпеть это было невозможно. Его менторский тон просто выводил ее из себя. Хуже того, слушая его, она окончательно убедилась, что Дуг ее не любит. Да и как он мог любить ее после того, как она нарушила условия их договора, после того, как пренебрегла интересами его и детей ради своей глупой прихоти? Нет, ему совершенно не за что было любить ее — капризную сумасбродку и безответственную эгоистку.
Но, понимая все это, Глэдис не удержалась, чтобы не сделать еще одну, последнюю попытку.
— Послушай, Дуг, — сказала она, стараясь не замечать его покрасневшего лица и сердито сдвинутых бровей, — ведь фотография — это не просто работа! Это — искусство. Через фотографию я выражаю свои мысли и чувства, и только так я могу заявить миру: «Я есть. Я существую». Мне это просто необходимо, чтобы чувствовать себя полноценным человеком. Пойми, Дуг, это действительно важно, и не только для меня…
Но она уже видела, что для него это совершенно неважно. Дуг просто не понимал того, что она пыталась ему объяснить. Не понимал и не хотел понять.
— Об этом, — холодно сказал он, — тебе следовало подумать семнадцать лет назад, когда ты выходила за меня замуж. Подумать и сделать выбор раз и навсегда. Я тебя ни к чему не принуждал — ты сама решила, что я для тебя важнее твоей Пулитцеровской премии. Тогда ты считала, что поступила правильно, и если теперь ты думаешь по-другому… Словом, придется это как-то решать.
- Предыдущая
- 36/49
- Следующая
