Испанская классическая эпиграмма - стихов Сборник - Страница 3

• Предыдущая
• 3/14
• Следующая

Такова эпиграмма Саманьего, относящаяся ко второй половине XVIII века и отличающаяся высокой смысловой плотностью:

Друг, ты пишешь так бледно и хило,

Что никто бы труда твоего

Не читал, даже если б его…

Что будет дальше? Может быть, «…издали огромным тиражом, в роскошной обложке, на веленевой бумаге»? Но при таком продолжении не было бы эпиграммы. Вот как рождается этот жанр:

…даже если б его Инквизиция вдруг запретила.

Четверостишие внезапно углубилось, приобрело социально-психологическую остроту и парадоксальную содержательность.

Эпиграмма может принимать различные внешние формы. Она воплощается в краткой стихотворной новелле, в драматическом диалоге — тогда она подобна миниатюрной пьесе, в надгробной надписи, в бытовой сценке, неожиданно включающей прямую речь, даже в классическом сонете. Какова бы ни была эта форма, важнейший закон жанра остается неизменным: ожидание сменяется разрешением, содержащим пуант. Заметим, однако, что до сих пор мы приводили примеры смысловых пуантов; они могут быть и стилистическими: ожидание — в одном стиле, например, в высоком; разрешение — в противоположном, например, в фамильярно-разговорном. Отличный пример такого рода эпиграммы дает шуточный сонет Мануэля дель Паласио, представляющий собой пародию на диалог поэта и музы. Поэт цветистым слогом приветствует посетившую его «властительницу грез», которая «сошла на землю ярче метеора» и чья «улыбка, как апрель, светла»; кто же она, таинственная незнакомка? Заключительные два стиха — стилистический пуант: муза совсем в ином стиле отвечает поэту:

…Сеньор, я прачка и пришла,

Чтоб вы мне уплатили за рубашки.

Буало оказался прав в том смысле, что будущее было не за легковесным рифмованным каламбуром, не за «остротой в две строки», а за точной мыслью, облеченной в чеканный, обязательный и неожиданный стих. Такая эпиграмма здравствует и совершенствуется во всех современных литературах. Она вмешивается в политику, клеймит незадачливых правителей, исправляет нравы, обличает литераторов-интриганов, восстанавливает искаженные репутации и попранную справедливость. Гибкий, подвижный вид поэзии, она обладает отточенностью письменной литературы и независимостью фольклора.

В сегодняшней Испании она живет в форме крохотных политических сатир, устных «коплас» — своеобразных частушек, бичующих правителей Испании во главе с «gran cornudo» («великим рогоносцем») Франко, его министрами и генералами. «Кавалерия острот, поднявши рифм отточенные пики», по-прежнему угрожает врагам прогресса. Недаром они так боятся маленькой, но беспощадной эпиграммы, которую один из ее лучших русских мастеров — Е. Баратынский — назвал «окогченная летунья»: она

Трется, вьется средь народа,

И завидит лишь урода —

Разом вцепится в глаза.

* * *

Переводить эпиграммы трудно. То, что на одном языке звучит неожиданной и пленительной остротой, на другом может легко оказаться скучной банальностью — против такой трансформации предостерегал Пушкин. Русские поэты этого не боялись и нередко достигали блестящих успехов. Достаточно напомнить об опыте Ломоносова, создавшего переводы из Марциала, о великолепных переводах И. Дмитриева (из Мальво), Пушкина (из Вольтера), К. Батюшкова (из Экушара-Лебрена), П. Вяземского (из Ж.-Б. Руссо), Жуковского, Лермонтова, Д. Давыдова, Д. Минаева и других.

Многие переводные эпиграммы вошли в нашу память как шедевры оригинальной русской поэзии. Таково, скажем, знаменитое четверостишие Лермонтова, переведенное из Шиллера:

Делись со мною тем, что знаешь,

И благодарен буду я.

Но ты мне душу предлагаешь:

На кой мне черт душа твоя!..

Впрочем, русские поэты обычно переводили эпиграммы с французского, гораздо реже — с немецкого. Только в последние десятилетия мы приобщились к «маленьким сатирам» английской и шотландской поэзии — Байрона, Бернса, множества других — благодаря виртуозным переводам С. Я. Маршака, создавшего целую «Книгу эпиграмм», в которой центральное место занимает творчество Роберта Бернса. Но испанских эпиграмматистов наш язык до сих пор так и не знал, — между тем, как уже сказано выше, они принадлежат к лучшим мастерам эпиграммы в европейской поэзии. Владимир Васильев заполняет этот пробел в нашей литературе. Он следует урокам русских поэтов, как переводчик он продолжает дело Маршака, который, по точной и образной характеристике А. Твардовского, «…не просто „переводил“ строфу, пугливо озираясь на оригинал, а создавал ее на основе оригинала…» 1 . В. Васильев выступает в настоящем сборнике не только как искусный поэт-переводчик, но и как составитель, сумевший из огромного эпиграмматического наследия испанской поэзии отобрать наиболее остроумные и художественно ценные вещи.

1 А. Твардовский, О переводах С. Я. Маршака. — В кн.: С. Маршак, Соч. в четырех томах, т. 3, Гослитиздат, М. 1959, стр. 788.

Говоря об эпиграммах Баратынского, Пушкин замечал, что эпиграмма-острота «…скоро стареет и, живее действуя в первую минуту, как и всякое острое слово, теряет всю свою силу при повторении», тогда как в умной, точной эпиграмме Баратынского, «…менее тесной, сатирическая мысль приемлет оборот то сказочный, то драматический и развивается свободнее, сильнее. Улыбнувшись ей как острому слову, мы с наслаждением перечитываем ее как произведение искусства» 1 . В этих пушкинских словах — превосходное по глубине и краткости определение художественной ценности эпиграммы: она смешит читателя как удачная острота, она вызывает желание снова и снова возвращаться к ней и приносит эстетическое наслаждение — как произведение искусства. Переводчик испанских эпиграмм может гордиться, если хотя бы часть из воссозданных им сатирических миниатюр отвечает критерию, выдвинутому Пушкиным.

1 А. С. Пушкин, Собр. соч. в десяти томах, т. 6, Гослитиздат, М. 1962, стр. 370.

Е. Эткинд

*

XVI-XV века

Кристобаль де Кастильехо

1490?—1550?

*

СЕНЬОРУ, ПРИСЛАВШЕМУ МНЕ ПЛОХИЕ СТИХИ

Сеньор, заверить вас могу:

Творенья ваши в новом стиле

Меня настолько рассмешили,

Что перед вами я в долгу.

Но заявить велит мне честь,

Что вы передо мною вдвое

В долгу, сеньор, за время, кое

Потратил я, чтоб их прочесть.

Диего Уртадо де Мендоса

1503-1575

*

НА ВЕНЕРУ

Когда Венера, шутя,

В броню, как Марс, облачилась

И в ней к Парису явилась,

Парис воскликнул: «Хотя

Внушительны, спору нет,

Твой панцирь и лик суровый,

Но, сбросив свои покровы,

Одержишь больше побед».

Бальтасар дель Алькасар

1530—1606 *

*

* * *

Твои, Хуанита, очи

Как небо, где солнца луч

Прорезаться из-за туч

Не может до самой ночи.

А ночью — дождя поток

И молнии — до рассвета.

Боюсь, что на небо это

Меня не заманит бог.

Франсиско де ла Toppe

1534 ? — 1594 ?

*

* * *

Всех живых за то клянут,

А умерших восхваляют,

Что одни не умирают,

А другие не живут.

* * *

Ты на посуды щедрым был.

Так дай нам то, что ты сулил,

А то, что дал, возьми назад,

И сразу все пойдет на лад.

* * *

Когда судью задобрить нечем,

Вотще ты блещешь красноречьем:

Красноречивей всех не тот,

Кто говорит, а кто дает.

* * *

Коль твой карман, как прежде, пуст,

Уйди, проситель. Здесь, пока

• Предыдущая
• 3/14
• Следующая