Глубинные течения [Океан инволюции] - Стерлинг Брюс - Страница 20

• Предыдущая
• 20/28
• Следующая

Наконец, не осталось ни одной. Я приоткрыл дверь и глянул вслед удалявшейся орде. Отставшие изо всех сил спешили занять место в строю. Десперандум, не обращая внимания на раны, смотрел им вслед, пока стая не растворилась вдали. Лопатка, дребезжа, покатилась по палубе; капитан приблизился к укрытию.

— Теперь у нас есть несколько экземпляров, — сообщил он. — К несчастью, их головы повреждены. А ведь именно там, скорее всего, и помещаются радарные органы. Какая жалость.

Он зашел в кабину и начал отсоединять провода. Я зажмурился и ненадолго приснял маску, успев проговорить на выдохе:

— Одна залетела сюда, капитан. Я ее поймал.

На вдохе у меня засвербело в носу и я оглушительно чихнул.

Десперандум с лязгом захлопнул дверь и включил фильтры.

— Вот как? И где же она?

Я подождал, пока воздух очистится, снял маску и продолжил:

— Думаю, она еще жива. Вон, под блокнотом.

— Где-где? — Он оглянулся, отступил на шаг, и — хрусь! — его тяжелый кованый башмак опустился точно на блокнот. Я вздрогнул.

— Вот незадача, — с неподдельным сожалением посетовал Десперандум. Он приподнял блокнот и сочувственно рассмотрел сплющенные останки. — Ничего не разобрать. Не везет, так не везет. Да, Ньюхауз, я хочу извиниться за то, что накричал тут на вас. Я был малость не в себе.

— Понимаю, сэр. Я ведь сам напросился.

— Нет-нет, я ценю откровенность. И вы правы — команда не одобрит, если мы сойдем с курса. Китов там считай что нет, для них это будет пустой тратой времени. А недовольство на корабле — это не то, что нам нужно, верно?

— Как скажете, сэр.

— Вы свободны. Передайте там, что опасность миновала. И скажите судовому врачу, чтоб заглянул ко мне в каюту.

— Будет сделано, сэр. — Я вышел.

Днем я заметил, что Далуза не отрываясь смотрит на пятна засохшей крови. Ночью, когда все, кроме вахтенного, спали, я отдраил палубу песком.

Десперандум быстро шел на поправку, хотя порезы на руке все еще его беспокоили. От повязок капитан отказался, выставив на всеобщее обозрение паутину черных от йода швов, наложенных первым помощником.

Продолжая двигаться на север, мы миновали условную середину своего похода — Крошащиеся Острова, славящиеся своими гидропонными плантациями. Здесь выращивалось девяносто процентов сушняцкого табака и более половины зерна для пивоварения. К берегу мы приставать не стали, правда обменялись приветствиями с несколькими торговыми судами и креветколовом. У какого-то старика я купил новый перочинный ножик.

Старый мне пришлось выбросить после знакомства с клеем в потайном отсеке «Выпада». Иногда я подумывал о том, чтобы прямо спросить Десперандума о тайнике — кто знает, вдруг он и сам понятия не имел о двигателе, пропеллере и баллонах с кислородом. Но в конце концов решил поостеречься… Мы загарпунили еще четырех китов, так что работы хватало. Без акул, ясное дело, не обошлось. Местные твари слегка отличались от тех, что обитали у полуострова Чаек, однако уже знакомые нам злобные оскалы, летучие рыбы-навигаторы и незвериный ум имелись и здесь. Позабыв о ранах, Десперандум кидался в бой наравне с остальными, и без устали бил лопаткой[4] направо и налево. Акулы опасались приближаться к нему, но однажды летучая рыба, избегнув сетей Далузы, оттяпала капитану кусок уха. Десперандум сбил обидчицу на палубу и растоптал всмятку, после чего старался целить акулам по глазам. Ослепнув, они теряли осторожность и яростно таранили борта «Выпада», выпрыгивали из пыли и грызли перила. Покончив с перилами, они кусали все, что ни попадалось. Команде пока что удавалось не попадаться: при виде того, с каким остервенением рубится капитан, матросы предпочитали держаться в стороне. Впрочем, у лишившихся зрения акул времени почти не оставалось — как правило, Десперандуму хватало двух секунд, чтобы скользкой от крови лопаткой довершить начатое. Вскоре мы достигли еще одной вехи своего пути. На горизонте постоянно виднелись утесы — будто крепости, с древних башен которых в сумерках стекал розовый перламутр отраженного света. Сейчас же мы приблизились к пятидесятимильному подножию наиболее отвесной стены сушняцкого кратера, к чуду природы, обычно именуемому просто «Утес».

Высота Утеса — семьдесят миль. Словами этого не передашь. Пожалуй, я мог бы рассказывать часами, но так и не выразить того потрясающего воздействия, которое оказывает на наблюдателя семидесятимильный колосс. И все же я попытаюсь. С какой скоростью человек способен карабкаться по скале? Мили две в день? Пусть будет две мили. Читатель, поднявшись на две мили, вы не покорили бы даже валунов, что громоздятся у основания Утеса. К концу второго дня восхождения вам станет трудно дышать. С кислородной маской вы осилите еще милю. После придется облачиться в космический скафандр. Прежде, чем вы доберетесь до середины, на дневном небе зажгутся звезды. Через месяц вы будете ступать по камням, которые за последние четыре миллиарда лет не тревожил никто. Там, наверху, все очень старое, очень холодное и очень мертвое. Нет ветра, способного шевельнуть пыль, копившуюся на протяжении бесчисленных эпох. Нет ручьев, торящих русло, нет росы, замерзающей в трещинах скал, нет ни мхов, ни лишайников, что с терпеливым упорством, будто чувствительными пальцами, шарят по склону в поисках крохотных зацепок. Может, раз в десять лет струйка пыли неслышно скользнет меж древних камней вниз, к безводному морю.

И все же, рано или поздно, вы добрались бы до самой вершины. Вы оказались бы на безвоздушной пустоши, в окружении истерзанных, раздробленных камней, этих безгласых свидетелей безумной жары и убийственного холода. Обернись и взгляни назад, читатель. Ты видишь кратер? Широкий, округлый и величественный. Там, внизу, над морем пыли блестит на солнце океан воздушный. Почти миллион человек живет на дне этой гигантской дыры, этого невероятного кратера, этого единственного широко раскрытого глаза на пустом лике планеты.

— Еще два месяца, — сообщил я Далузе, поглаживая ее сквозь одеяло, — и мы вернемся на Остров, на твердую землю… — Она замурлыкала в ответ, и я улыбнулся ей в полутьме.

— Ты говорила, что хочешь убраться с этой планеты… — продолжил я.

— Да.

— Я тоже жду не дождусь. Так вот, вскоре после возвращения я разживусь хорошими деньгами. — Примерно через четыре месяца, прикинул я. С запасом хватит, чтобы известить торговцев Пламенем на Мечте о том что здесь творится и о моем последнем улове. Пара пакетов моего забойного зелья — и они будут землю рыть, лишь бы залучить меня к себе. Рано отчаиваться — я знаю химиков с Мечты, которые наверняка сумеют синтезировать Пламя. А то и улучшить.

— Куча денег. И мы сможем улететь отсюда. Вдвоем.

Она промолчала.

— Верно, наше положение выглядит незавидным, — я сделал ударение на «выглядит», — но с деньгами мы сможем все на свете! Например, изменить твой метаболизм, или, если это окажется слишком сложным, я изменю свой. Мы будем жить вместе долгие годы, а может — столетия. Если захочешь, заведем детей.

Никакого ответа. Испугавшись тишины, я снова заговорил:

— Я чувствую, между нами есть что-то, какая-то связь, которая может стать очень прочной и очень долгой, — не унимался я. — Не знаю почему, но я люблю тебя, люблю безумно, и именно поэтому…

Я сунул руку под одеяло и достал кольцо, из тех, что захватил с собой в путешествие. Кажется, я уже говорил о своей страсти к собиранию колец. Этим я особенно дорожил: небольшое терранское земноводное из серебра; одна из четырех мощных и длинных лап вытянута дугой и касается головы.

— … я дарю тебе это кольцо. Это часть старинного терранского обряда, называемого «обручение». Надев его, ты подтвердишь, что мы вверяемся друг другу и больше никому.

— Очень красивое, — хрипло отозвалась Далуза. Подняв взгляд, я увидел, что на ее лице поблескивают слезы. Это окончательно меня растрогало — всю жизнь думал, что «плакать от счастья» — не более чем поэтическая вольность.

• Предыдущая
• 20/28
• Следующая