Игра кавалеров - Даннет Дороти - Страница 29
- Предыдущая
- 29/78
- Следующая
Итак, принц Барроу, входя в маленькую, обжитую комнату с тяжелым столом, табуретами, сундуками, походной кроватью, установленной в углу, зарешеченным окном, залитым солнечным светом, явственно ощутил почти непреодолимый барьер неприязни Робина Стюарта еще до того, как дверь наглухо закрылась и они остались наедине. Но принц заговорил уверенно, только его гласные звучали мягче, чем обычно.
— Мне необходима твоя помощь, — начал О'Лайам-Роу, — чтобы содрать шкуру с безжалостного дьявола по имени Фрэнсис Кроуфорд и выворотить ее наизнанку, пока не сыщется хоть одно живое место на нем, куда можно поставить пробу.
Это конечно же был какой-нибудь трюк. Откинувшись на спинку стула с запавшими глазами, с темными, влажными складками морщин, что пролегли на его сокрушенном лице, Стюарт не произносил ни звука, в то время как ирландские слова жужжали в его ушах, словно пчелы, хлопотавшие у улья.
Долгое время он вообще не слушал. Голос скользил как отблески волн на прибитых к берегу обломках, не проницая кромешной тьмы. В ушах грохотал бесконечный камнепад неудач и поражений. Всю свою жизнь Робин Стюарт страдал от того, что именно он вынужден усердно трудиться ради поддержания своей жизни — и ни счастливый случай, ни благоприятный поворот судьбы ни разу не помог ему сгладить путь.
Трижды в дебрях своего незаслуженного одиночества он находил человека, способного пробить брешь в радужный мир успешно завершаемых предприятий и легко завязываемых дружб, и трижды был покинут и предан. И теперь он окончательно понял, что причины всего происшедшего кроются не в его недостатках, а в том, что почитал он своими достоинствами — во всем складе его характера. А был он старательным дураком, со способностями ниже средних, которого заставили поверить, будто бы усердный труд поможет добиться цели.
Поможет, если ты — человек заурядного, приветливого нрава, чьи способности можно развить. А его способности застыли на одном уровне: жалкие, неподвижные, тугие — и ничто в нем никогда не изменится, пока он жив. И ему наплевать на жизнь. Затем он обнаружил, что теплый, терпеливый голос О'Лайам-Роу продолжает звучать, что принц Барроу рассказывает медленно, недвусмысленно и без прикрас историю миссии Лаймонда во Франции. И пока он говорил, Робину Стюарту внезапно пришло в голову, что это его товарищ по несчастью.
О'Лайам-Роу рассказал все, что знал, все, что бессонная ночь, полная мучительных раздумий, сделала для него очевидным. Лаймонд использовал его, а затем отделался самым высокомерным образом, когда необходимость в нем отпала, угостив пинком на прощанье. Все было взвешено, выверено и использовано, даже его дружба с Уной О'Дуайер.
О'Лайам-Роу без колебаний назвал ее имя. То, что пришлось поведать эту историю человеку безразличному, копаться в интимных подробностях, когда время уже поджимало и следовало переходить к великим, по-настоящему значимым истинам, было самым трудным, а может, и единственно трудным из всего, что предпринимал за всю свою жизнь. Слушая, Стюарт ощутил внутри себя, как в старые трудные времена, пламя горечи и насмешки, злоречия и ревности. Он сказал:
— Ты голову потерял от этой холодной бесстрастной киски, не так ли? О Боже… — И, снова почувствовав прикосновение сильных рук, удерживающих его на крышах Блуа, в ту славную, полную жизни ночь, добавил: — Мы оба с тобой сваляли дурака. Она — шлюха О'Коннора… Она пыталась убить тебя. Ты знаешь это?
Стараясь владеть своим обритым, гладким, как у ребенка лицом, О'Лайам-Роу. ответил:
— Она пыталась убить соперника О'Коннора.
— Тебе следовало бы высечь ее, — заявил Робин Стюарт с легким пренебрежением. — А потом захватить и женщину, и место О'Коннора, У тебя есть люди, земли, имя. Ты ничем не хуже Кормака О'Коннора и также можешь управлять Ирландией.
Сейчас, стоя на последнем пороге, он с легкостью давал советы и все проблемы казались разрешимыми.
— Но у меня нет желания управлять Ирландией, — заявил О'Лайам-Роу с поразительной, неистовой искренностью. — Теперь я только хочу сбросить дьявола, что оседлал меня.
Бесцветное лицо голодающего чуть дернулось, веки поднялись, адамово яблоко судорожно задвигалось, и сухие губы приоткрылись.
— Он и из тебя сосет кровь, этот ублюдок? Что ты хочешь услышать от меня? Прекрасный вышел бы из меня учитель, если бы я знал, как управиться с Кроуфордом из Лаймонда. Но пустой мешок не будет стоять, парень. А я опустошен, вычищен, высушен и выброшен. Знаешь, как это случилось? Очень просто. Доверишься еще одному такому, как Кроуфорд, или парочке таких и кончишь так, как я.
— С Хариссоном ты расправился, — заметил О'Лайам-Роу.
Глаза Стюарта с горечью смотрели из темных впадин.
— Потому что от меня этого ожидали. Они стояли в стороне, люди Уорвика, и не вмешивались. Хариссон и его свидетельства не должны больше беспокоить его милость. Думаешь, у меня не было достаточно времени, чтобы понять это?
— Но ты свел счеты? — возразил О'Лайам-Роу. — Если ты до сих пор не расквитался с другими, твоими обидчиками, можешь пенять на себя.
— Это было бы великолепно, не правда ли, если все было бы так просто, — медленно произнес больной. — А у меня, видишь ли, никогда ничего не складывается просто. И если я надумаю послать кого-то ко всем чертям, всегда найдется другой, который присвоит себе всю выгоду. Боже, лиши его… Моим проклятьем Фрэнсису Кроуфорду станет мое молчание.
Ничто не отразилось в голубых глазах О'Лайам-Роу. Он сказал:
— Мне очень жаль. Я как раз пришел умолять тебя пустить в ход свой язык. Мне казалось, что, когда мы с тобой вернемся во Францию, там найдется немало людей, которых потрясет неожиданная новость: изящный герольд Кроуфорд и парень, который дурачил весь французский двор под именем одного и того же лица — Тади Боя Баллаха.
Где-то в глубине угасшего духа, казалось, что-то загорелось.
— Разоблачить его?
— Почему бы и нет? Он будет ждать тебя во Франции. И это даст повод нашему баловню удачи поразмыслить о чем-то еще, кроме скрытых слабостей своих собратьев.
Мешок костей, некогда прозывавшийся Робином Стюартом, лучником шотландской гвардии христианнейшего монарха Франции, с огромным усилием приподнялся на стуле.
— Кто поверит мне? Разве если ты… Ты поддержишь меня? — спросил он.
— Всей душой, — ответил О'Лайам-Роу. -При условии, если ты выдашь человека, которому служил.
Последовала длинная пауза.
— Какого человека? — наконец медленно спросил лучник.
— Отец небесный, откуда мне знать? — воскликнул О'Лайам-Роу. — Однако каждому ясно, что такой человек существует и, осмелюсь предположить, очень скоро окажет тебе медвежью услугу, если ты его не опередишь. Я решил позаботиться о девочке, но она будет в безопасности, пока кто-то из вашей предприимчивой шайки продолжает действовать. Я не спрашиваю у тебя его имя. Но разоблачи его, расскажи все, что знаешь о нем, когда будешь во Франции, и я поддержу все твои обвинения против Тади Боя Баллаха.
Еще не закончив своей тщательно продуманной речи, он понял, что победил.
— …Иисусе Христе, — сказал Стюарт. — Иисусе Христе… — Его запавшие глаза лучились, иссохшая грудь вздымалась: казалось, за пределами каменных стен он увидел нечто, способное преобразить длинное, изрезанное морщинами, изможденное от голода лицо, наполнить огнем потускневший взгляд. — Я их обоих смогу обыграть. Сначала одного, затем другого. Иисусе Христе, я еще поквитаюсь с обоими.
Ввалившиеся глаза устремились к окну, озаренному яркими, живыми лучами: сквозь него проникали в комнату запахи пыли, зелени, лошадей — большая, полная народа крепость жила своей хлопотливой жизнью. Затем Стюарт повернулся, и его прояснившийся взгляд остановился на бледном спокойном лице О'Лайам-Роу.
— Вот это да, — сказал лучник и с изумлением уставился на принца. — Что случилось с твоими усами? Парень, парень, да ты похож на овцу, только что вышедшую из стригальни!
- Предыдущая
- 29/78
- Следующая
