Кот, который умел искать мины (Оборотень в погонах) - Уланов Андрей Андреевич - Страница 6

А-а, к лешему! Я протиснулся за стол, сел, обвел взглядом свою каморку – и мне вдруг страшно захотелось взвыть так, чтобы с потолка посыпалась оставшаяся на нем штукатурка, а все – и даже детский опер Лисохвостов – задрожали от ужаса.

На самом деле ничего такого уж страшного в моем кабинете не наблюдалось. Кабинет как кабинет. Причем мой, отдельный, что я весьма ценю. Ну, размерами поменьше, чем склеп у уважающего себя вампира, так ведь живому меньше надо, чем покойнику. Или я не прав?

У меня ведь даже личное служебное зеркало есть. Правда, треснутое и с отбитым уголком, но все же. Вещь, на которую могут позвонить все, желающие полюбоваться моей небритой рожей. Эльфки, например, или просто красивые девушки. Я с надеждой покосился в зеркало, и оно послушно отразило физиономию невыспавшегося за день упыря. Судя по синюшным мешкам под глазами, помер этот упырь от последствий прогресса в области алхимии, а именно – процесса дистилляции. Нет, не так, как вы подумали, просто вид после суточного дежурства у меня был такой, словно меня действительно испарили, пропустили через змеевик и сконденсировали заново.

Естественно, никакой рапорт я писать не стал. Какой рапорт, я даже чернильницу из ящика не вытащил бы, она у меня тяжелая, бронзовая. Да и руки словно свинцом налитые, такими только по чьей-нибудь морде постучать, а писать – мигом всю бумагу на клочки, а бумага тоже вещь дефицитная. Ну а пишмашинка на участок всего одна, причем раздолбали мы ее настолько, что буквы «и» и «е» она пропечатывать отказывается категорически, а заменять их буквой «ы» тоже нежелательно. Начальство сие не одобряет. Начальство, как и Остап Ибрагимович, не желает принимать рапорта, напечатанные с ярко выраженным эльфийским акцентом. Так что приходится работать руками, то есть ручкой. Хорошо хоть не гусиными перьями.

Я вспомнил, как третьего дня Коробкин с двумя серафимами, кряхтя от натуги, приволок в участок шикарнейший «Гномвуд», который он конфисковал у какого-то барыги. Выяснилось, однако, что сей продукт враждебной механики печатает, во-первых, исключительно рунами, а во-вторых, бустрофедоном – справа налево, потом слева направо, и обратно. После чего оскорбленный до глубины души Коробкин поднял агрегат над головой, попутно установив новый рекорд участка по подъему тяжестей, и с размаху шмякнул об пол. Пол выдержал, «Гномвуд» – нет.

Кто-то осторожно поскребся в дверь.

Я затаил дыхание и с надеждой прислушался. Может, крысы?

В дверь поскреблись снова, а затем она приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась острая мордочка Печенкина.

– Валь, ты сильно занят?

– Нет, – просипел я, одновременно старательно телепатируя на всех волнах одну-единственную мысль: «Шел бы ты...»

Увы, даже если мои мозги и были способны на что-то, кроме как не вытекать из ушей, Печенкин это проигнорировал. Ему это легко, благо своей фамилии он соответствует дословно – сидит в печенках у всего участка.

– Ну чего тебе?

– Валь, тебя шеф зовет.

– На кой ляд? – вслух полюбопытствовал я. Полюбопытствовал зря, потому что Печенкин наверняка не знает. А если и знает, то ни за что не признается, рожа лопоухая.

– А я знаю? – пожал плечами Печенкин.

– Ладно, – вздохнул я. – Щас. Вот как только, так сразу.

Дверь закрылась. Я снова вздохнул, заглянул под стол и с сожалением убедился, что ни в одной из трех пустых бутылок само по себе ничего не возникло. Только две дохлые мухи и один таракан. Таракан был еще жив. Пока.

Стена кабинетика мягко, но ощутимо содрогнулась. Глухой шлепок, донесшийся из коридора, сопроводил сей катаклизм.

Так, это уже что-то новенькое. Нас что, сносят? Или это Смазлику опять нервный подозреваемый попался. Очень они ему часто попадаются – как увидят гоблина за столом, так и норовят стену лбом прошибить. Причем, что характерно, в одном и том же месте. Там уже вмятина здоровущая, надо будет, кстати, сказать, чтоб он ее прикрыл чем-нибудь... образом, например. Хотя нет, не стоит. Еще настучат – пропаганда старого раешного режима...

Я поправил покосившееся зеркало, выбрался из-за стола, прислушался – ничего, само собой, не услышал – и с интересом выглянул в коридор.

– Что за шум, а драки... А-а, привет, Ки.

– Привет, Валь.

Та-ак, все ясно. Славянский шкафчик, косая сажень в морде, поглядел из-под потолка на хрупкую девочку и вежливо попросил ее отойти в сторону, потому как он, дескать, сильно спешит покинуть наши негостеприимные своды. А девочка отчего-то взяла и обиделась. В результате шкафчик резко поменял свою половую ориентацию – не так, как вы подумали, а просто голова его очутилась на полу, а ноги где-то в районе потолка. Интересно, долго он так простоит, прислоненный... нет, недолго.

– Помочь? – предложил я.

– Вот еще, буду я с ним возиться! – Ки распахнула двери в дежурку. – Эй, парни, заберите этого козла.

– Подопечный твой?

– Кто, этот? – Ки легонько пнула бездыханное тело под ребра. Тело никак не отреагировало, целиком погрузившись в изучение себя.

– Нет, не мой, я его вообще не знаю, просто по коридору шла. Может, даже и «терпила». Но козел!

Старший престол ангельского благочиния оперуполномоченная Китана появилась в нашем участке два года назад, в день своего рождения. А рождением своим она была обязана одному юному, но очень талантливому чародею, который после просмотра китайской мыльной оперы «Смертельный бой» без памяти влюбился в одну из героинь. И вместо того, чтобы, как большинство ненормальных людей, нацарапать артисточке пылающее неземной страстью письмецо, решил выколдовать свой идеал. Сам.

Самое забавное, что у него почти получилось. Чего-то он там, понятно, недоучел и во время произнесения завершающего заклятия его вышвырнуло из окна. Этаж был девятый, до земли было далеко, но вместо левитирующего блока юнец выкрикнул-таки последние слоги заклинания. В результате приехавшая на место опергруппа застала хладный труп внизу и ровным счетом ничего не понимающую Ки – в пентаграмме наверху. Первые пять дней Ки провела у нас в участке. В ходе проведенного следствия выяснилось, что, помимо сногсшибательной фигурки, она владеет русским – с неким очаровательным акцентом и приемами рукопашного боя – в совершенстве. По истечении отведенных законом дней дело было прекращено за отсутствием чего бы то ни было, а подследственная – отпущена на все шесть сторон. Вечером того же дня Ки вновь объявилась на нашем пороге и, мило улыбнувшись, спросила:

– А можно, я у вас останусь?

Сказать ей «нет» никто, понятно, не решился.

Участок вокруг меж тем жил повседневной ночной жизнью. Я с тоской проводил взглядом стройные ножки Ки, затянутые в турецкую – а может, даже и итальянскую, чем черт не шутит – василисковую кожу, сглотнул набежавшую слюну и потащился на поклон к шефу, заглядывая по дороге во все двери подряд – сам не знаю, зачем.

– Ты мне портрет подозреваемого дашь или что?

– А что я могу из такой гущи выжать? – вяло отбрыкивался от нападок опера эксперт-гадальщик. – Это ж не кофе, а сплошной суррогат, он тест подобия еле-еле проходит, какое уж тут гадание. Вот ты мне дай чашку настоящего, бразильского, я тебе не то что словесный портрет, я тебе астрологическую карту нарисую. С кирлианограммой заодно.

– Ишь, умник какой. А по потрохам – слабо?

– Так где ж сейчас хорошие куриные потроха достанешь? – уныло отозвался эксперт. – Разве что рыбьи...

Я тихонько закрыл дверь и сунулся в следующий кабинет. Сидящий там Малинкин, «владелец» соседней с моей земли, сосал информацию из подследственного:

– А еще чего споешь?

– Еще? – Подследственный озадаченно уставился на потолок, словно ожидал, что именно на нем и именно сейчас неведомая рука выпишет огненными буквами нечто такое, после чего потрясенный опер уверует в чудеса и наконец отпустит его под расписку о невыезде.

Я тоже посмотрел на потолок. Кроме полудюжины мух и старых потеков, на нем больше ничего не было. Круги, восьмерки и зигзаги, описываемые мухами, вряд ли были той информацией, которая интересовала Малинкина.