Благостный четверг - Стейнбек Джон Эрнст - Страница 9

• Предыдущая
• 9/52
• Следующая

Глядя, как крысы дерутся у кормушки, Док вспомнил, что сам забыл поесть. Ну ничего, напишем пару страниц, можно будет поджарить яичницу. Или лучше перекусить сейчас, чтоб потом не прерывался ход мысли? Он уже столько дней мечтал, как придет покой и мысль польется беспрепятственно; единственное спасение от тревоги – жить спокойной и духовной жизнью. Ладно, сперва поедим. Он сжарил глазунью из двух яиц и стал есть, не отрывая глаз от раскрытого блокнота. Висячая лампа над страницей слишком яркая, бумага отсвечивает, смотреть больно. Док доел глазунью, достал лист миллиметровки, смастерил дно для абажура, приладил. (Работа тонкая, потребовала времени.) Опять засел над пустой страницей, еще раз красиво обвел все буквы заглавия; потом вырвал лист и швырнул под стол. К этому моменту сломались уже пять карандашей. Он очинил их заново и произвел равнение в шеренге желтых солдат.

Послышался шум мотора. Док выглянул в окошко: к «Медвежьему стягу» подкатила машина – люди незнакомые. Ага, вон Мак прошмыгнул в лавку. Что-то надо было у Мака спросить… Только вот что?..

Сосредоточиться всегда трудно, особенно поначалу. Ум шарахается от думанья, как испуганный цыпленок. Человек забывает, что тем и славен, что наделен способностью к мышлению. Док решил заставить голову работать: когда знаешь, чего хочешь, нет невозможного. Он напряг по-волевому челюсть и уже двинулся обратно к столу, как вдруг краешком глаза ухватил промельк юбки в окне. Опять выглянул на улицу: по Консервному Ряду в сторону Монтерея шагала, удаляясь, девушка. Лица не видно, но походка у нее складная: бедро, колено, лодыжка совершают движение вольно, плавно – никаких рывков, никакой зыбкости при переступе. Девушка шла, расправив плечи, вздернув подбородок, чуть размахивая руками. Славная походка, веселая, подумал Док. О многом может поведать походка: об унынии и болезни, об уверенности и решимости… Походка бывает разная – и дерганая, злая, и робкая, крадущаяся, но эта была – счастливая, будто девушка шла на встречу с любимым. А еще говорила она о гордости, лишенной самолюбования… Неужели свернет за угол? Свернула, последний раз стрельнув в глаза своей юбкой. Но Доку казалось, что он по-прежнему видит легкое покачивание бедер, в голове его раздавалась мелодия этого ладного, гибкого, спорого шага. «Небось, страшна как ведьма», – сказал он сердито, и тут же рассмеялся над собой: «Ага, круг замкнулся. Поздравляю тебя, умная голова. Начали с греховных мыслей, перешли в область эстетики и музыки, а кончили, как та лиса из басни: виноград-де зелен… Вот уж действительно, до чего человек не додумается, лишь бы не думать о деле. В конце концов, это просто нечестно. Ну-ка, голова, за работу – теперь не отвертишься».

Он взял карандаш и написал: «Объект наблюдения – 20 детенышей осьминога, отловленные в межприливной зоне близ города Ла-Джолла. Особи были помещены в большой аквариум, условия в котором максимально приближались к естественным. Каждые 24 часа морская вода в аквариуме полностью заменялась (вода тщательно фильтровалась). В аквариуме находились животные из типичного для осьминогов экологического сообщества, а также песок, камни и водоросли, взятые в месте отлова; периодически доставлялись небольшие ракообразные. Несмотря на все меры предосторожности, 5 особей погибли в течение первой недели. Оставшиеся 15, по-видимому, акклиматизировались и охотно поглощали маленьких крабов Grapsidae. Подсветка…» – грифель хрупнул. Док взял новый карандаш, но и он сломался – вывихнутый грифель продрал бумагу. Док прочел написанное: «Серо, сухо, скучно… И потом, с чего я возомнил, что у животного, столь отличного от человека… Вдруг я сам себя обманываю?» В это время средний голос пел тихо-претихо: «Что ищешь, крошечный человечишко? Не душу ли свою хочешь найти среди гидроидов и водорослей? Ищешь славы – думаешь прогнать тревогу… А сказать-то тебе нечего… Кто дал тебе право на псевдонаучное красноречие? Почему, например, у Мака нет этих слов-выручалочек?»

А нижний голос пел как за упокой: «Одинок ты! Одинок! Нет тебе ни света, ни тепла. Ну хоть бы кто-нибудь тебя согрел…»

Док выскочил из-за стола, подошел к аквариуму, уставился в подсвеченную воду. Из-за камня выглянул осьминог. Он взмахивал щупальцем, как заправский дирижер, подавая знаки невидимому оркестру: бамс, бамс, вот она идет, эти бедра и колени, бамс, бамс, – раздавалось в голове Дока легким веселым звоном…

Док уронил голову, потер веки – в темноте заплясали разноцветные разводы. Потом встал и отправился за пивом.

При всем своем хорошем, можно сказать дружеском расположении к Фауне, Джозеф-Мария частенько подумывал, что не очень-то пристало женщине владеть «Медвежьим стягом» – солидным, доходным заведением. Ладно бы управительница, а то ведь хозяйка) Что-что, а уж доход должен стекаться к мужчине, думал Джозеф-Мария. Стоит женщине дорваться до денег, как у нее расстраивается психика, – хочешь остаться здоровой, держись от денег подальше. Баба при деньгах – это уже не женщина, но еще и не мужчина. Она больше не дорожит женственностью, а ведь женственность – самое ценное ее качество!

Джозеф-Мария смекал, как бы освободить Фауну от тяжкой ответственности владения капиталом. Вот если бы ему стать хозяином, а Фауне управительницей – сразу бы установилось желанное, естественное равновесие. До сих пор Фауна удачно избегала его покровительства, однако Джозеф-Мария от своих замыслов не отказывался – глядишь, еще представится удобный случай.

Хороший финансист, просматривая таблицу курсов акций, обращает внимание не только на свои акции, – он еще на всякий случай примечает, как дела у других. Вот так и Джозеф-Мария поглядывал: как там соседка? Собственные его дела шли отлично, отчего бы не раскинуть вокруг благосклонно-хищным оком?.. Сюзи еще не успела отдать вещи с дороги в стирку, а Джозеф-Мария уже знал, какое пополнение в «Медвежьем стяге», и радовался: наконец-то Фауна дала промашку.

– Слышал я, – сказал он, зайдя к Фауне в гости, – у тебя появилась новенькая. Смотри, наплачешься с ней…

– Да уж, чует мое сердце, – вздохнула Фауна.

– Зачем же было ее принимать?

– Видишь ли, – сказала Фауна, – иногда я ошибаюсь нарочно. Конечно, для меня она плохое приобретение, но зато после моей выучки будет из нее кому-нибудь хорошая жена.

– Да ведь она тебя как дурочку провела, – попробовал поддеть Патрон.

– Ну и ладно, не все же в умных ходить, – отвечала Фауна. – Что вообще человек о жизни знает, если хоть раз в дураках не побывал? Вот помню, поехала я миссионершей в Южную Америку…

– В Южную Америку? Зачем?

– Ну, это сразу не объяснишь…

– И что же ты там делала?

– Учила туземцев любить ближнего.

– А они?

– А они меня учили, как выделывать человеческие головы.

– Вот дикари! – с пафосом произнес Патрон.

– Какие же они дикари? Просто хорошие, честные ребята, охотники за головами. Если покупаешь голову у них, так это стоящий товар, без обмана. Правда, всегда найдется какой-нибудь шустрый малый, вроде этого… Ата-ту-лагу-лу. Это, я тебе скажу, прирожденный был жулик. Повадился обезьяньи головы выдавать за человечьи. Побреет получше, ну и, понятно, сушит не так долго, чтоб слишком сильно не съеживались. А люди что… люди всё купят…

– Это точно, – согласился Патрон.

– Занесло к нам на беду епископа, – продолжала Фауна. – Ох уж он меня честил, что я эти головы покупала!..

– Ты? Покупала?!

– Ну да. У меня до сих пор в дровяном сарае их целый ящик… Так вот, меня за дуру считали, однако потом все окупилось…

– Это как же?

– А вот посуди сам. У меня в племени все люди были честные и головы продавали настоящие. Появляется на рынке партия голов. А этот жулик, Ата-ту, берет и подбрасывает туда парочку обезьяньих. Что получается? Люди перестают друг другу верить! На настоящую голову смотрят, как на фальшивку. Вот я и скупала у него эти головы, чтобы на рынок не попадали. Там, где я миссионерша, все должно быть по-честному!..

• Предыдущая
• 9/52
• Следующая