Анахрон - Найт Дэймон - Страница 3

Питер сходил за биноклем.

Тревогу, конечно, вызывало то, что весь Неаполь затянуло зеленью. Город буквально утопал в буйной растительности. Среди зарослей и листвы Питеру время от времени удавалось разглядеть серые пятна, которые вполне могли быть валунами или руинами зданий. Никакого движения не просматривалось. А в бухте совсем не было судов.

Только нечто весьма странное ползло по склону вулкана. Напоминало оно ржаво-оранжевую трубу на тоненьких подпорках — вроде как у многоножки. Обрывалась штуковина совсем невдалеке от вершины.

Прямо на глазах у Питера труба медленно наливалась синевой.

Еще на день вперед: теперь все демонстрационные ящики разграблены; музей, судя по всему, опустел.

Итак, через пять столетий весь мир, или, по крайней мере, область Кампанию, захватила раса Неких Существ; при этом все человеческое население было истреблено или постепенно вывезено: захватчики также проявили интерес к содержимому музея, которое они, видимо, забрали с собой.

Куда и зачем?

Этот вопрос, по мнению Питера, мог иметь тысячу ответов, девятьсот девяносто девять из которых означали бы, что его афера потерпела крах. Последний оставшийся ответ гласил: в погреба — к безопасности.

Питер собственноручно соорудил чехол, чтобы скрыть прибор на верстаке и сферу над ним. Непривычное занятие — на него ушло добрых двое суток. Затем Питер позвал рабочих, чтобы пробить дыру в каменном полу рядом с перегородкой, оборудовать подъемник и открепить силовой кабель, обеспечивающий питанием сферу времени, до самой панели с предохранителями. Таким образом, кабель освободился еще не менее чем на сотню футов. Рабочие отвинтили от пола верстак, снабдили его колесиками, опустили в пустой погреб и удалились.

Питер развинтил болты и снял чехол. Затем заглянул в сферу.

Сокровища.

Ряды ящиков, больших и малых, терялись во мгле.

Пальцы аристократа ничуть не дрожали, когда Питер двинул вперед ручку реостата. Мутный наплыв — другой — затем движение, когда он двинул верньер быстрее, а затем просвет — до самых пределов охвата сферы времени.

Двести лет, догадался Питер, примерно от 2700-го до 2900 года, в течение которых в погреб никто не входил. Двести лет «неликвидного» времени.

Питер вернул реостат на начало просвета. Вытащив небольшой ящик, он его вскрыл.

Шахматные фигурки из слоновой кости с золотой инкрустацией. Флорентийские, четырнадцатого столетия. Роскошные.

Затем другой, из противоположного ряда.

Танские статуэтки, кони и воины, от десяти до четырнадцати дюймов высотой. Бесценные.

Томазо сообщил ему, что ящики не горят. Питер сам отправился на кухню посмотреть — и действительно. Куски лежали в ревущей печи целыми и невредимыми. Он вытащил один кочергой — на необтесанной древесине не обгорели даже мельчайшие щепочки.

Тут определенно был некий исключительный смысл. Поскольку ящикам предстояло отправиться обратно, никакое физическое воздействие в промежутке не могло дать эффекта; когда подошло бы время, они просто сложились бы в прежнем виде, подобно козлам Тора. Но горение — дело другое; горение высвобождало энергию, которую нечем было бы заменить.

По крайней мере, так объяснялся один парадокс. Но был и другой, временами изводивший дисциплинированный ум Питера. Если предметы, которые он доставал из погреба через семь сотен с чем-то лет в будущем, должны стать частью завещанной музею коллекции, хранимой Питером и в конце концов помещенной в тайник, чтобы там быть найденной им самим, — то откуда они взялись с самого начала?

Вопрос тревожил его. Питер так же хорошо знал из жизни, как его брат из физики, что даром никто ничего не получает.

Более того, загадка эта составляла лишь одно из его затруднений, и даже не самое серьезное. Другой пример — упорная мутность сферы времени в ближайшем будущем. Сколько он ни пробовал, результат неизменно был один и тот же: мутный наплыв на всем протяжении до внезапного выхода на свет мраморной галереи.

Следовало ожидать, что сфера не должна ничего показывать все то время, пока сам Питер находился в тайнике, но это покрывало лишь пять-шесть часов из каждых двадцати четырех. Опять-таки предположительно — прибор не стал бы показывать Питеру никаких изменений, произведенных им самим, иначе предвидение дало бы ему возможность поступить иначе. Но он тщательно очистил один угол погреба, установил там экран и дал обет, который держал неделю: не трогать чистое пространство и не сдвигать экран. Затем попробовал снова, с прежним результатом.

Оставалось единственное объяснение: в течение следующих десяти лет с ним должно произойти нечто, что следовало бы предотвратить, но ключ к этому был погребен в удручающем неразрывном пробеле.

И как окончательный вывод: это безусловно нечто такое, что он мог бы предотвратить, знай он, что это… или хотя бы когда это должно случиться.

По всей вероятности, этим событием должна была стать его смерть. Питер нанял девять охранников — по три на смену, так как одному нельзя доверять, двое могут сговориться против него, а троих легко можно поддерживать в состоянии взаимного подозрения. Он также прошел медицинское обследование, проследил, чтобы на каждой двери и каждом окне были поставлены новые замки и задвижки, и принял прочие меры предосторожности, какие только могла подсказать ему его изобретательность. Но даже после всего этого следующие десять лет остались тем же пробелом, что и раньше.

Отчасти Питер этого ожидал. Он еще раз проверил состав своих телохранителей, нашел его вполне подходящим, а посему оставил дело на произвол судьбы. Он сделал все, что от него зависело; оставалось только уповать на будущее. В любом случае события сохранялись; никакого предупреждения сфера времени дать ему не могла.

У другого в схожей ситуации любая радость оказалась бы отравлена страхом и чувством вины; но Питер был просто из другого материала. Если раньше он оставался лишь одиночкой, то теперь сделался отшельником; ему жаль было каждого часа, который не уходил на работу. Утро он проводил в погребе, распаковывая добычу; днем и вечером сортировал ее, вносил в каталог, изучал и — даже это выражение не слишком сильное — буквально пожирал глазами. Когда в такой работе прошли три недели, полки опустели настолько, что силовой кабель уже не доставал до ящиков, не считая тех, что были слишком велики и явно не пролезли бы в сферу. Их, ценой героических волевых усилий, Питер оставил нетронутыми.

И все же он выгреб лишь сотую часть необъятной сокровищницы. С помощью дреков удалось бы расширить поле деятельности, быть может, ярда на три-четыре, но при этом возникал риск повредить добычу; да и в любом случае это не решило бы задачи. Не оставалось ничего другого, как лезть самому в сферу и распаковывать ящики там, — с другой ее «стороны».

Весь оставшийся день Питер ожесточенно и сосредоточенно размышлял. По его мнению, вопрос состоял не в риске — игра стоила свеч; проблема заключалась лишь в том, как этот риск рассчитать и как его по возможности уменьшить.

Кроме того, Питер ощущал определенную тревогу при мысли о том, чтобы проникнуть сквозь этот невещественный пузырь. Интуиция здесь подкреплялась если не логикой, то по крайней мере чувством более чем определенным. Ведь именно теперь — или никогда — должно было наступить время того кризиса.

Кроме того, здравый смысл здесь не помогал. Тревога выражалась в двух символах. Первый — лицо брата Гарольда перед тем, как вода сомкнулась над ним; другой же фантазм — порожденный гигантскими отпечатками трехпалых ступней в пыли галереи. Питер частенько ловил себя на том, что, сам того не желая, пытается представить себе, как выглядят оставившие их существа, пока зрительный образ не стал отчетлив настолько, что он мог чуть ли не поклясться, что в самом деле их видел.

Это были жуткие чудовища со змеевидными головами, с увенчанными гребнями и громадными немигающими глазищами; а двигались они важной плавной походкой, кивая, будто фантастические индюки.