Курьер из Гамбурга - Соротокина Нина Матвеевна - Страница 54
- Предыдущая
- 54/75
- Следующая
Эпизод в доме каретника принимал новый окрас. Одно дело, человек пропал, и совсем другое, если произнесено слово – политическое общество. И почему-то имеют место быть два немца с одинаковой фамилией!
На следующий день в дом каретника Франца Румеля явились с обыском два офицера полицейской управы – поручик и капрал. Молодые, бравые, внимательные и явно о себе куда больше понимающие, чем прочие обыватели. Вид у них был не сказать, чтобы очень недоверчивый к мирозданию, а какой-то въедливый, словно они все время вслушивались во что-то и слышали звуки, которые обычное ухо уловить не в состоянии.
– Мещанка Феврония Румель?
– Так точно. Это по второму мужу, а в девичестве Коробкова. Хоть и Румель, вере православной верна.
– Покажите комнаты вашего квартиранта, – решительно приказал чернявый поручик.
Читатель ошибается, если думает, что настоящий обыск умели делать только у нас в советские времена. Тайные сыскные дела и в XVIII веке были поставлены на широкую ногу. Обыск велся очень тщательно, глядели во все глаза. Во всяком случае, когда ушастый капрал, уши, как морские раковины, заглянул за икону, он тут же сказал поручику:
– Здесь лежало что-то. С собой унесли.
Поручик чиркнул себе в книгу карандашиком, а Феврония ругнулась мысленно: «Вот ведь скрытная девка! Опять ее, дуру старую, вокруг пальца обвела. И нет бы самой заглянуть за икону-то. Ведь пыли там собралось видимо-невидимо».
В комнате меж тем началось что-то невообразимое. Перетряхнута была вся постель, одеяла на пол, все подушки ощупали, только что перину не вспороли. Стулья, кресло, шкапчик – все было обследовано самым тщательным образом, но самое большое внимание полицейские уделили одежде Шлоса. Среди пары рубах одна была ненадеваная, она интереса не представляла, а другая, ношеная, была обследована самым внимательным образом, поручик даже понюхал пятна на манжете. «Кофе?» – высказала догадку Феврония, офицер снисходительно скривился, дескать, для вас, женщина, это может быть и кофе, а для нас, служилых, это наверняка кровь. В камзоле вывернули наизнанку карманы, даже башмаки были обследованы на предмет, не таится ли какая-нибудь тайна в каблуках или под стелькой.
Феврония стояла рядом ни жива ни мертва. А вдруг эта неумеха Глафира забыла какую-нибудь важную деталь, теперь будет на ней поймана, и вся, с таким блеском задуманная комедия превратиться в трагедию со страшным концом. Пока все шло спокойно. Но дошло дело до двух оставленных немецких книжек. Капрал взял их поочередно за обложки и раскрыл веером. При этом казалось, что он вслушивается в шелест страниц, словно по шороху пытается определить, не таит ли сия книга в себе что-то опасное. И ведь услышал! Из второй книги выпорхнул листок и, мягко кружа, упал на сапог поручику. Офицеры дружно нагнулись…
– Фамилии, – сказал поручик.
– Список, – подтвердил капрал. – И сколь важные все имена…
Далее они перешли на шепот. Феврония вся превратилась в слух, но не все из услышанного ей удалось разобрать и осмыслить.
– Смотри, – шептал поручик, – Чернышев, елы-палы… А не граф ли это Захар… Чернышев? И Голицын тут. И главное, все без имен, одни фамилии. Какой из Голициных-то?
– А ты хочешь, чтоб тебе и имя, и прозвание, и местожительство…
– Ладно зубы скалить. Наумов… знаешь, кто такой?
– Нет. Здесь указано кап. – пор. Ни у одной фамилии ни должности, ни звания. А здесь кап. – пор.
– Это значит капитан-поручик. Этот Наумов из гвардии. Надо будет проверить. Еще Бакунин…
– А не тот ли это Бакунин? – далее шу-шу-шу. А потом в голос: – Ой, не нравится мне этот список!
«А не тот ли это капитан, который ночью явился на наш двор? – думала меж тем Февронья – Он ведь орал свое имя-то. Точно, Наумов. Что ему понадобилось от Глафиры? По масонским делам, когда правду ищешь, можно и повременить, дня дождаться, а не будить всех. Значит, было что-то неотложное. И еще Бакунин. Не приведи Господь, что это тот самый Бакунин, перед чьим домом Мишка с Глафирой спектакль разыгрывали. Полицейские землю так и роют, до всего дознаются. Но об этом до времени молчок. Только если за грудки схватят, а так ничего не знаю, ничего не видела. Господь, оборони! Неужели я действительно угадала, что здесь политика?»
Полицейские еще раз прошлись взглядом по комнатам, и наконец удалились, сказав на прощанье Февронии, что если будет нужда, ее вызовут в участок для новых показаний. Господи, грех-то какой! И главное, собственными руками втащила себя в ужасную историю. Надо идти к Глафире. Девка окаянная! Так и напичкана вся тайнами.
В этот же вечер она сказала мужу, что отправится к куму в гости, они давно звали в новой баньке попариться, так что, скорее всего, она там и заночует.
– Рассказывай, окаянная, какой список оставила в немецкой книжке?
– Список? Не понимаю, о чем ты говоришь.
– Листок, а в том листке имена.
– Господи! – пролепетала Глафира. – Я сама эти фамилии записала, чтобы не забыть, а когда собиралась, про эти немецкие книжки даже не вспомнила.
– Что это за фамилии?
– Так… люди. Важные люди, близкие ко двору. Масоны. Помнишь, я рассказывала, что мне с Бакуниным надо познакомиться?
– Бакунина помню, а прочие там зачем? И Наумов, который ночью ворота ломал, тоже в этом списке.
– Ты мне листок-то отдай, и забудем об этом, – примирительно сказала Глафира.
– Не могу я тебе его отдать, потому что он в полицейской управе. А ты как думала? Один Шлос исчез в неизвестном направлении, другой явился, ругался, как сатана, вот полиция и пришла с обыском.
Как там в хороших романах описывают сцены, когда нежные девы в нужные минуты падают в обморок? Блаженное, видно, состояние. Вместо того чтобы на страшные вопросы отвечать, лежишь себе, словно во сне, а люди вокруг тебя хлопочут: дайте ей воды, ослабьте воротничок! Потом, когда сознание вернется, видишь вокруг себя только участливые лица. И никто уже на тебя не орет, все понимают, что дева и так настрадалась, теперь она не стоячая, а лежачая, а лежачих не бьют.
Но не отключалось сознание-то, хоть плач, а рука Февронии тянулась к ней не для выказывания участие, а чтоб за горло схватить.
Глафира быстро залезла ногами на постелю, сжалась в комок и даже подушкой прикрылась. Со страху вся она покрылась гусиной кожей, и только ладони и разом взмокли от пота.
– Говори, как на духу! – Феврония откинула подушку и занесла руку, словно хотела ударить, но передумала, схватила за плечи и стала трясла, словно душу хотела вытрясти.
– Ладно, скажу. Отпусти, больно. Я все скажу. Повинюсь. Я боялась, что без денег останусь. А здесь появился в городе немец по фамилии Виль. Масон из Гамбурга. Он думал, что я настоящий Шлос и сказал, что Пруссии нужна помощь. И еще он сказал, что в Петербурге есть люди, которые хотят посадить на русский трон законного царя. Да отпусти ты руки-то! Законного наследника князя Павла Петровича. И все это во благо России и по законам справедливости.
Феврония смотрела на девушку с ужасом.
– Виль мне этих людей назвал и денег дал, чтобы я нашла к ним подход и о намерениях Виля предупредила.
– И ты, ввязалась, окаянная, в такие дела? – простонала Феврония. – Ах ты, дура, дура непочатая! Это что же такое навалилось на мою голову? Ведь не идиотка же ты! Должна же ты хоть что-нибудь соображать глупой своей головой. Ведь не малое же ты дитя!
– Но ведь здесь все по закону. Мать-то у сына трон силой отобрала. Поиск истины, Феврония, вещь сложная. Великий князь Павел имеет такие же права на престол. И вообще не нашего ума это дело.
– А золото прусское брать – твоего ума дело? За иконой их хранила?
Глафира перекрестилась, уж не ведьма ли ее квартирная хозяйка, если до всего умеет дознаться?
– Я тебя на своей груди пригрела, все для тебя делала, – продолжала причитать Феврония, – а теперь вижу – змея ты анафемская! Ты же все время врешь! Может, ты и историйку свою слезливую тоже сочинила? Ты кто?
- Предыдущая
- 54/75
- Следующая
